История географических карт
Шрифт:
Не у всех обитателей Александрии была возможность наслаждаться освежающим дуновением морского бриза, приносившего прохладу в царские приморские резиденции, но в целом климат города все писатели и до и после Страбона описывали как здоровый. Как указывает сам Страбон, другие города, расположенные возле озер и иных небольших водоемов, летом изнывают от зноя; воздух в них становится тяжелым от влаги; с заболоченных низин поднимается «загрязненный» воздух, неся с собой зловоние и заразные болезни, особенно малярию. Но у Александрии, где Нил полноводен, а озеро Марьют периодически переполняется, застойные воды по каналам сбрасываются в море, так что нигде не остается болотных масс, которые могли бы отравлять воздух своими испарениями. В то же время северо-западные пассаты (этезии) все лето приносят в Александрию свежий воздух; прежде чем попасть в город, воздушные
Общий план города был утвержден еще в момент его основания; в основу плана легли рисунки греческого архитектора Гипподама. Страбон видел Александрию в период ее расцвета. Широкие улицы пересекали одна другую под прямым углом; главные магистрали в ширину составляли не меньше плетра (30,8 метра), и даже по самым узким улицам вполне можно было проехать в колеснице. Вдоль некоторых улиц шли широкие колоннады, выстроенные для защиты прохожих от солнца и просто как украшение. Не меньше четверти всех зданий в городе составляли царские дворцы, «ибо точно так же, как каждый из царей из любви к роскоши непременно добавлял к общественным сооружениям какие-нибудь украшения, для себя он обыкновенно сооружал за свой счет [то есть на деньги, поступившие в качестве налогов] резиденцию, в дополнение к построенным ранее».
Для Птолемеев и Клеопатр строительство и украшение храмов было даже важнее, чем сооружение роскошных дворцов. Никакие другие боги никогда не удостаивались таких великолепных подношений и святилищ, как боги Нижнего Египта. Люди не жалели ничего, что могло послужить к украшению священных храмов и алтарей; о стоимости же всего этого, судя по восемнадцати талантам, потраченным на сооружение маяка на Фаросе, едва ли стоило говорить.
Для тех обитателей, кого интересовали более языческие формы поклонения богам, всего в 120 стадиях от восточных ворот Александрии располагался город Каноп. Два города связывала хорошая дорога, но хорошим тоном считалось воспользоваться одной из многочисленных лодок, день и ночь курсировавших по каналу Схедия; лодки перевозили людей, «играющих на флейтах и предающихся необузданным пляскам», к стоявшим на канале баржам с каютами и гостиницам, «приспособленным для отдыха и увеселений такого рода».
Два сооружения Александрии заслуживают особого внимания. Первое – святилище бога Пана. Страбон характеризует его как «возвышенность», созданную человеческими руками на вершине холма на западной окраине города. Она напоминала еловую шишку, а поднимались на нее по спиральной дороге. «С вершины ее можно видеть расстилающийся под ней со всех сторон город». Это все, что Страбон считает нужным сказать об этом сооружении; однако, несмотря на тот факт, что «возвышенность» была посвящена богу, она, вероятно, выступала и в роли астрономической обсерватории, а может, и пожарной каланчи тоже. Вторым сооружением – тем, что больше всего заинтересовало Страбона, – является Мусейон, в котором располагалась царская библиотека.
Что в действительности представлял собой Мусейон? Это чуть ли не самая манящая и таинственная из неразгаданных тайн Древнего Египта, и ученые не устают предполагать, что могло там содержаться. То малое, что о нем известно, только разжигает любопытство и, к несчастью, воображение тех исследователей, которые пытались узнать больше. Страбон писал, что Мусейон соединялся с царскими дворцами, а значит, должен был располагаться в квартале Брухиум, невдалеке от берега. В Мусейоне были общедоступное место для прогулок и, как утверждает архитектор Витрувий, «обширные экседры… с сиденьями, где философы, риторы и все остальные, кому приятны ученые занятия, могут устраивать дискуссии». Рядом со зданием – а может быть, непосредственно в нем, – находилась общественная столовая для «мужей, состоящих при Мусейоне. Эта группа мужей имеет не только общее имущество, но и жреца, который управляет Мусейоном и которого прежде назначали цари, а сейчас назначает цезарь». Вот и все основные ссылки на Мусейон, оставленные работавшими там современниками. Однако из глубины веков до нас дошло и несколько легенд, причем некоторые из них представляются достаточно обоснованными – настолько, насколько это возможно для легенд.
Одна из легенд утверждает, что Птолемей Сотер, вероятный основатель Мусейона, намеревался основать в Александрии университет по образцу знаменитых афинских школ, подстегнувших развитие греческого искусства и науки, поскольку во время своего визита в Грецию (308–307 гг. до н. э.) он пытался убедить приехать в Египет философа-киника Стилпо из Мегары. Кроме того, он безуспешно пытался переманить к себе из родных мест Теофраста, преемника Аристотеля, и драматурга Менандра. С Деметрием Фалерским, однако, ему повезло больше, так как того только что изгнал из Афин его тезка, и он искал себе безопасное место жительства.
Представляется весьма вероятным, что Сотер, как сотни других монархов и до, и после династии Птолемеев, питал здоровое уважение к учености, но не знал в точности, что же делать с самой ученостью и с людьми, ею обладавшими. Поэтому он делал то, что делает обычно любой уважающий себя монарх – покупал или пытался купить этот товар на свободном рынке. Такое решение, позволившее через несколько столетий основать французскую Королевскую академию наук, английское Королевское общество и другие подобные научные учреждения в тех монархиях, которые могли себе это позволить, оказалось благодетельным для всех заинтересованных сторон и подняло «познание ради познания» из полуголодного состояния до состояния, граничащего с косной респектабельностью. Следует заметить в скобках, что с самого начала глава Александрийского Мусейона непременно должен был быть жрецом и греком. В то время духовенство не только диктовало волю богов, как происходило в течение более трех тысяч лет; священный сан налагал на жрецов обязанность следить, чтобы философия и наука не выходили за рамки теологических норм. В целом жречество представляло собой элиту среди людей, обладавших знаниями.
Разнообразная деятельность Мусейона вращалась вокруг библиотеки, основанной Птолемеем Сотером. Под руководством его преемника Филадельфа была развернута энергичная кампания по созданию книжного собрания. Во все концы Греции и в известные части Азии были разосланы гонцы, в обязанность которым вменялось собрать все, что только смогут (речь идет, естественно, о рукописях), невзирая на цену. Именно в это время библиотека Мусейона стала приобретать репутацию серьезного книгохранилища. В ее собрание, безусловно, вошли многие значительные частные собрания, но сохранившиеся записи говорят нам только об одном подобном приобретении, да и этот рассказ вызывает определенные сомнения. Атеней утверждает, что Нелей, наследник Теофраста, продал Филадельфу библиотеку Аристотеля – первую частную библиотеку в истории человечества, – и в конце концов она оказалась в собрании Александрийской библиотеки.
Птолемей Эвергет, пришедший на смену Филадельфу, собирал книги с еще большим рвением. Для этого он применял простой прием – по его приказу каждого входящего в город Александрию обыскивали. Если у человека при себе или в багаже обнаруживали какие бы то ни было книги, их конфисковывали и немедленно копировали. Оригинал помещали в царскую библиотеку, а копию отдавали владельцу без всякой благодарности. Эвергет, как собиратель книг, был всеяден и лишен каких бы то ни было философских убеждений; он брал любые книги, на каком бы языке – еврейском, египетском или греческом – они ни были написаны. Если рукопись была написана на чужом языке, он приказывал перевести ее и помещал в свою библиотеку и оригинал, и перевод. К моменту, когда он оставил трон, а его библиотекарь Эратосфен умер, собрание Мусейона выросло до 490 000 томов; кроме того, 42 800 томов хранилось в библиотеке Серапеума (храма бога Сераписа). Такой нашел Александрию Страбон.
Страбон занимает в истории и в этом повествовании довольно странное место. Сомнительно, чтобы он внес хоть какой-то личный оригинальный вклад в копилку человеческих знаний; вряд ли за всю свою жизнь он составил хоть одну карту. Если бы он составил какую-нибудь карту или хотя бы считал, что сделал это, он непременно упомянул бы об этом своем творении. Для него собственное «я» было важнее всего на свете! И все же «География» Страбона представляет собой главный ключ к истории древней картографии, просто потому, что эта рукопись уцелела и была опубликована, а труды и карты его современников, как и «древних», о которых пишет он сам, затерялись или были уничтожены. Чуть ли не все, что мы знаем о греческой картографии до Клавдия Птолемея (ок. 150 г. н. э.), берет начало в трудах Страбона из Амасии и не прослеживается дальше. Так что нам повезло, что Страбон был не только историком с обширными интересами и талантом рассказчика, но и географом, которого интересовали обычаи и происхождение – детали, которые более академически настроенный автор мог счесть излишними.