История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 4. Часть 2
Шрифт:
Итак, Талейран ехал в Вену, вооружившись талисманом наследственного права, который годился для многого, но не для всего. Чтобы добиться низложения Мюрата и внушить почтение к королю Саксонии, выражение было самым подходящим, но ведь если бы его стали учитывать постоянно, пришлось бы вести переговоры не с Бернадоттом, которому державы старались угодить, а со скитавшимся по Европе Густавом IV; не допускать представителя Фердинанда VII, ставшего королем вопреки воле отца, Карла IV, вовсе не отказавшегося от своих прав и готового их предъявить; позвать представителей Генуи, Венеции и Мальты, бывших курфюрстов Кельна, Трира и Майнца и многих других, чьи земли теперь намеревались поделить. Пришлось бы наполнить конгресс призраками и удалить реальных и всемогущих властителей. Несмотря на всё истинное и почтенное, что содержало выражение наследственное право, оно не могло в ту минуту послужить
Как бы то ни было, отбыв 15 сентября из Парижа, Талейран прибыл в Вену 23-го. Государи должны были прибыть через день, но их канцелярии и главные штабы опередили их на несколько дней, и в ожидании прибытия монархов языки развязались. Многое начало проясняться. Русские и пруссаки, осведомленные о решениях своих повелителей, решений этих не скрывали. Русские во всеуслышание и с необычайным бахвальством заявляли, что им нужна вся Польша; пруссаки, выказывая не больше осмотрительности и скромности, говорили, что им нужна Саксония. И те и другие, казалось, не допускали и мысли, что им могут отказать.
Желания, высказанные столь уверенно, с первого дня конгресса возбудили всеобщее волнение. Властители небольших княжеств были возмущены готовившимся уничтожением одного из их государств по воле амбициозного соседа и в наказание за общую для всех вину – союз с императорской Францией. Представители всех государств были напуганы тем, что Россия, в начале века находившаяся на Висле, выдвигается, благодаря сообщничеству Пруссии, к Варте и Одеру. Говорили, что не стоило труда сбрасывать иго Наполеона, чтобы столь быстро и полно сменить его на другое. Не меньше задевала всех претензия России, Пруссии, Австрии и Англии сосредоточить руководство делами в своих четырех миссиях, исключив остальных. Поэтому прибытия французской миссии ожидали с крайним нетерпением и, хотя Францию не любили, готовы были примкнуть к ней, если она, не притязая ни на что для себя, придет на помощь угнетенным, исключенным и обиженным.
Конец сентября ушел на празднества. Наконец настало время официально открыть конгресс в той или иной форме, всеобщим или частичным собранием. Нессельроде, Гарденберг, Меттерних и Каслри (или, как их называли, четверка), прибывшие первыми и стремившиеся решить все дела между собой, тайно пришли к согласию относительно наилучшего, с их точки зрения, способа действий. Всеобщее собрание было невозможно, и наиболее естественным стало бы, если бы подписанты Парижского договора, условившиеся встретиться в Вене, взяли на себя роль, которую играли на предыдущих конгрессах посреднические державы, и провозгласили себя посредниками, а при необходимости и арбитрами между заинтересованными сторонами. Восемь подписантов Парижского договора могли открыть конгресс, подтвердить полномочия, сформировать по каждому вопросу комитеты, состоявшие из главных заинтересованных участников, сделаться арбитрами в сложных делах, добиться соглашений по всем вопросам и затем, подготовив отдельные договоры по всем пунктам, соединить их в один всеобщий договор, который подпишут все государства без исключения. Правда, двое из восьми подписантов, Португалия и Швеция, облекались тем самым не соответствующей их действительной силе ролью великих держав. Но это было не столь важно, коль скоро находился законный предлог допустить вмешательство только восьми подписантов.
Такая форма была осуществимой и вполне подходящей, при условии, что некоторые державы не станут злоупотреблять ею, чтобы присвоить себе всё влияние. Решив вопрос формы, оставалось решить два важнейших вопроса по содержанию: раздела огромных освободившихся территорий и устройства Германии. Договорились, что подписанты Парижского договора откроют конгресс и создадут два комитета: по разделу территорий и общеевропейским делам и по конституции Германии. В первый комитет прежде всего должна была войти четверка, но невозможно было не включить в него и Францию, а вместе с Францией, представлявшей один из двух домов Бурбонов, и Испанию, представлявшую второй дом. Несмотря на включение в комитет шести держав, договорились все важные вопросы предварительно решать вчетвером, дабы сохранить руководство делами, для видимости разделив его с другими.
Германские дела решили поручить Австрии и Пруссии, которым предстояло играть в отношении этих дел такую же роль, какую четверка намеревалась играть
Таков был результат первых совещаний послов четырех великих дворов. Странно и даже смехотворно, что державы четверки присвоили себе верховенство над всеми, уповая на единство между собой, каковое было невозможно из-за жадности и должно было разбиться вдребезги, как только обнаружатся первые взаимные притязания. Между тем их предложения, как только о них догадались, а для этого понадобилось лишь несколько дней, вызвали всеобщее возмущение. Все, кто узнал о своем исключении из совещаний и заподозрил, что исключение есть лишь способ пожертвовать его интересами, стали громко возмущаться и спрашивать, почему хотят всё делать вчетвером, вшестером или даже ввосьмером и не созывают всеобщий конгресс. Французская миссия, задетая тем, что ее не позвали на тайные совещания, также ратовала за созыв всеобщего конгресса и получила поддержку исключенных, то есть почти всех. Усердного приверженца она нашла и в лице дона Лабрадора, представителя Испании, человека разумного, который счел неуместным, несмотря на отсутствие взаимопонимания между дворами Мадрида и Парижа, привезти конфликт в Вену и захотел, чтобы оба дома Бурбонов, которым предстояло защищать общие интересы, заняли единую позицию. Он во всем следовал Талейрану, принимал его идеи и вторил его речам. Так под влиянием французской миссии в салонах Вены заговорили только об одном: когда и как соберется конгресс.
Всеобщее собрание при нынешнем состоянии умов пугало четверку. Однако следовало подать признаки жизни и объявить, наконец, что-нибудь многочисленным дипломатам, находившимся в Вене уже три-четыре недели и напрасно ожидавшим хоть какого-нибудь сообщения. И четверка решила, что восемь подписантов обнародуют декларацию, в которой объявят, основываясь на статье 32-й этого договора, что они прибыли и заняты первым изучением подлежавших решению вопросов, но еще не пришли к полному согласию и потому откладывают общее решение на месяц. В течение месяца для сближения интересов и примирения позиций ими будут использоваться неофициальные сношения, а по истечении этого срока будет созван и сам конгресс, дабы облечь достигнутые результаты в официальную и достоверную форму.
Был принят документ, датированный 8 октября и содержавший, в частности, такой пассаж: «…В интересах всех участвующих сторон отложить всеобщее собрание своих полномочных представителей до того времени, когда решения по рассматриваемым вопросам созреют достаточно, чтобы результаты отвечали принципам общественного права, соглашениям Парижского договора и справедливым ожиданиям современников».
Никто в Вене не обманулся относительно смысла слов принципы общественного права, все захотели увидеть в них первое преимущество, достигнутое в пользу Саксонии. Для германцев этот факт стал предметом большого удовлетворения. Даже среди пруссаков находилось немало таких, кто считал, что Саксония – слишком дорогое приобретение, если за нее придется отдать русским Польшу.
Внимание германцев отнюдь не было усыплено. Малые германские государства выказывали чрезвычайное возмущение против, как они говорили, жадности Пруссии, тирании России, неуклюжести Англии и слабости Австрии. Возглавляла протесты Бавария. Ведь она имела множество причин, чтобы не позволить принести в жертву Саксонию, существование которой было необходимо для поддержания германского равновесия и единственное преступление которой состояло в том, что она вынуждена была терпеть союз с Францией, тогда как Бавария добивалась его, а не терпела. Было очевидно, что после уничтожения Саксонии Бавария окажется слишком слаба, чтобы противостоять влиянию Австрии и Пруссии. Помимо веских причин защищать Саксонию, Бавария располагала к тому и средствами. Она имела сильное представительство в Вене: помимо короля, который прибыл в Вену лично, Бавария располагала в качестве посла на конгрессе князем Вреде, который был, несмотря на многие военные ошибки, одним из наиболее уважаемых генералов коалиции, пользовавшимся большим влиянием. Вреде без колебаний говорил (и баварский король Максимилиан его не опровергал), что ради спасения Саксонии следует дойти даже до войны, отставить ложную щепетильность в отношении Франции, принять ее поддержку, если она захочет таковую предоставить, и воспользоваться ею, чтобы оттеснить Пруссию в Бранденбург и отбросить Россию за Вислу.