История крестовых походов
Шрифт:
В то время как плюралисты обсуждали определения крестоносного движения, все большее число историков обращало свои взоры на Запад, что отчасти объяснялось интересом к европейским крестовым походам, но еще более важную роль в этом сыграли два других фактора. Во-первых, оказалось, что до сих пор оставалось неизученным огромное количество исторических материалов (даже относящихся к казалось бы столь хорошо известным XII и XIII векам). Европейские архивы военно-монашеских (духовно-рыцарских) орденов были почти нетронуты, так как все в первую очередь изучали их восточные архивы (несмотря на тот очевидный факт, что воевавшие на Востоке ордена тамплиеров и госпитальеров, тевтонские рыцари и духовно-рыцарские государства Родоса, Пруссии и Мальты полностью зависели от средств и людских ресурсов, прибывавших из Западной Европы, где проводили большую часть времени и сами рыцари-монахи). Любое рассмотрение истории орденов должно начинаться с признания того факта, что нормой их жизни были не военные подвиги или дела милосердия в Палестине пли на Родосе, а управление поместьями и монастырская жизнь в европейских братствах, аббатствах и в феодальных владениях, где и жили постоянно большинство рыцарей-монахов. И потому вполне естественно, что образовалась группа историков (таких,
Жиль Констабль привлек также внимание историков к малоизученным хартиям, установлениям и другим официальным документам, в которых содержатся разнообразные сведения о крестовых походах. Таких материалов оказалось очень много. Например, не меньше трети известных нам имен крестоносцев, отправившихся в первый крестовый поход, упоминаются только в этих материалах.
Вторым фактором, несомненно, был растущий интерес к идеям, питавшим движение. Трудно переоценить, насколько крестовые походы были изнурительны и запутанны, сколько опасностей подстерегало крестоносцев и сколько денег стоило участие в этих походах. И нелегко объяснить, почему в течение нескольких веков люди были охвачены таким религиозным воодушевлением. Крестовые походы выросли из реформистского движения XI века, которое вылилось бы, вероятно, в освободительные войны независимо от ситуации на Востоке. Церковная проповедь Евангелия побуждала слушателей принимать крест, и сейчас внимание многих историков направлено на тщательное изучение призывов церковных деятелей к участию в крестовых походах и сохранившихся текстов их проповедей. Конечно, многие крестоносцы были движимы идеалами, но их идеалы отличались от целей высших церковных иерархов, и предметом оживленного обсуждения стал сегодня вопрос о том, что думали и к чему стремились дворяне и рыцари. Историки Маркус Булл, Саймон Ллойд, Джеймс Пауэл, Джонатан Райли-Смит, Кристофер Тайермэн и другие сделали эту тему предметом своих занятий и наметили несколько направлений будущих исследований. Как мы увидим, на ранних стадиях развития крестоносного движения важным фактором, влиявшим на него, была обстановка внутри семей и особенно настроения женщин, а к концу XIII века главную роль в привлечении участников крестовых походов стали играть местные связи крупных феодалов. Религиозные представления общества, состоявшего из расширенных семей, поначалу также были чрезвычайно важным фактором, но к 1300 году их заменили рыцарские (куртуазные) идеи.
Изменения в направлении исторических исследований потребовали временного расширения поля исследований. Так, Рансимену потребовалось всего сорок страниц в конце третьего тома на описание событий после 1291 года; его труд заканчивается смертью папы Пия II в Анконе в 1464 году. И Майер в последнем издании своих «Крестовых походов» посвятил крестоносному движению в период после 1291 года одну неполную страницу. Однако недавние исследования уже охватывают период времени до 1560, 1580, 1588 и даже 1798 годов. Этим мы все обязаны прежде всего Кеннету Сеттону, чья книга «Папство и Левант» рассматривает события с разгрома Константинополя (в 1204 году) до битвы при Лепанто (в 1571 году); благодаря этому изданию перед учеными предстали главные собрания материалов по истории поздних крестовых походов. Теперь уже ясно, что крестоносное движение не только не шло на убыль после 1291 года, но и в XIV веке было почти столь же активно, как и в XIII. Но еще больше сюрпризов принесло более пристальное изучение XVI века. В начале века ученые иногда называли борьбу Испании за Северную Африку крестовым походом, не придавая этому термину прямого значения. Сеттон же доказал, что эта борьба была именно крестовым походом в полном смысле этого слова. Он написал книгу о продолжении этой борьбы в XVII веке, и теперь ученые знают о документах по этому вопросу (большинство их хранится в итальянских архивах) вплоть до 1700 года. С историей испанских крестовых походов в Средиземноморье была связана и история государства-ордена рыцарей-госпитальеров св. Иоанна на Мальте, основанного императором Карлом V в качестве форпоста на морском пути из Константинополя в Северную Африку. Были опубликованы каталоги архивов рыцарей-монахов из Ла-Валлеты, содержащих материалы по истории этого замечательного маленького государства, последнего наследника крестоносного движения, просуществовавшего до 1798 года. Мы уверены, что вскоре будет опубликовано немало серьезных исторических трудов о поздних крестовых походах, которые ранее почти не привлекали внимания.
Какие бы подспудные течения ни имели место в историографии сорок лет назад, общепринятая история крестовых походов охватывала только крупные военные экспедиции на Восток и латинские поселения в Палестине и Сирии. События же после 1291 года не привлекали особого интереса историков, поскольку считалось, что история крестовых походов в этом году закончилась. С тех пор историография сделала огромные успехи, и оказалось, что крестоносное движение продолжалось более семи столетий. Раньше при изучении крестоносного движения основное внимание уделялось экономическим, колониальным п военным вопросам. Сегодня же для историков интересны в первую очередь религиозные, юридические п общественные аспекты, при этом особенное значение придается сведениям об истоках и идеях этого движения.
Глава 2
Истоки
МАРКУС БУЛЛ
«Его кровожадность была… беспрецедентна для нашего времени… Потому что он не стремился убедиться в истинной виновности своих жертв и потом казнил их ударом меча, как это и было принято. Вместо этого он резал их как скот и подвергал чудовищным пыткам. Когда он вымогал у пленников, кто бы они ни были, выкуп, он приказывал подвешивать их за половые органы – иногда он даже проделывал это собственноручно, и, если вес тела оказывался слишком велик, тела жертв разрывались и кишки вываливались наружу. Других подвешивали за большие пальцы рук, а к плечам прикрепляли камни. А он ходил под ними и, если не мог добиться от них того, что они на самом деле не могли ему дать, бил их дубинкой до тех пор, пока они не соглашались на его условия или не умирали. Никто не знает, сколько людей погибло в его темницах от голода, болезней и избиений…»
Это писал в 1115 году аббат маленького монастыря около Лапа в северо-восточной Франции Гвнбер Ножанский о местном сеньоре Томасе Марльском. Приведенная цитата – не единственное упоминание его деяний. Гвибер довольно много писал о нем. и при этом всегда со смешанным чувством справедливого негодования и почти детского любопытства к чудовищным подробностям его действий. Оба – и Гвибер, и Томас – имели непосредственное отношение к первому крестовому походу, первый в качестве автора длинной хроники похода, второй – как его участник. Хроника Гвибера «История, называемая Деяния Бога через франков», видимо, не была столь популярной, как другие повествовательные памятники о крестовых походах, если судить по малому числу сохранившихся списков, но, тем не менее, современные историки видят в ней источник ценных сведений о движении и, в частности, потому, что автор пытался обобщать факты (сам он не участвовал в походах и получал информацию из вторых рук), применяя в описании событий ученые богословские понятия. Что же касается Томаса Марльского, то за время участия в первом крестовом походе он приобрел очень лестную репутацию, на которую Гвибер пытался бросить тень, утверждая, что тот грабил паломников, направлявшихся в Иерусалим.
Таким образом, Гвибер Ножанский изображает Томаса типичным бароном-разбойником Франции XI–XII веков, чем-то вроде дикаря, представлявшего угрозу обществу, каких было много во времена слабой центральной власти и недостаточного уважения к нравственному учению Церкви. Но подобная характеристика несправедлива и предвзята. Обделенный и не любимый отцом и мачехой, Томас был вынужден бороться за замки, земли и привилегии, бывшие, как он считал, его законным наследием. Можно также утверждать, что Томас не только не представлял угрозу обществу, но наоборот – твердой рукой он сумел создать относительную стабильность в той области Франции, где соперничество различных властей – королевской, церковной и графской – постоянно создавало благоприятную почву для всевозможных беспорядков. Написанный Гвибером портрет Томаса, если его рассматривать как репортаж с места событий, безусловно, тенденциозен и преувеличен. Но его истинная ценность для историка – как раз в этом преувеличении, ибо это и позволяет понять стандарты нормального поведения того времени, в сравнении с которыми те или иные действия являлись чудовищными преступлениями. Для того чтобы убедительно очернить Томаса, Гвиберу недостаточно было просто представить его жестоким, надо было доказать, что его жестокость выходила за все допустимые рамки. Другими словами, Томас и Гвибер, каждый по-своему участвовавшие в крестоносном движении, жили в обществе, которому было присуще насилие, само по себе не являвшееся чем-то из ряда вон выходящим.
Современные исследователи, занимающиеся историей средних веков, должны научиться не судить то время с точки зрения нашего века. Тогда насилие было распространено повсеместно и затрагивало в той или иной степени повседневную жизнь каждого. Юридические споры, например, часто решались победой сильнейшего в бою или выдержавшего какое-либо болезненное и опасное испытание. Кстати, именно в период первого крестового похода стало входить в обычай осуждать преступников на смерть или физические увечья, тогда как раньше было принято обходиться выплачиваемой жертвам пли их семьям компенсацией. Тогда же участились случаи кровной мести между родами п даже внутри кланов. Причем противники редко ограничивались внутрпсословнымп поединками, и в результате эта борьба грозила полным разорением одной из сторон, поскольку между ними не прекращалась грубая, но эффективная экономическая война, направленная на захват чужих владений – то есть крестьян, скота, урожая и деревень. Жестокость была настолько привычна, что могла быть ритуальной. Так, около 1100 года гасконскнп рыцарь молился в Сордском монастыре о том, чтобы Бог помог ему поймать убийцу брата. Затем он заманил убийцу в ловушку, жестоко изуродовал ему лицо, отрубил руки и ноги и кастрировал, лишив его тем самым уважения, возможности воевать и способности продолжать род. В благодарность за помощь свыше мститель преподнес окровавленные доспехи и оружие своего поверженного врага сордским монахам. И они приняли эти трофеи.
Этот случай – яркая иллюстрация неспособности средневековой Церкви сохранять независимость от царившего вокруг насилия. Раньше историки считали, что в первые века христианства Церковь придерживалась мирных позиций, но потом заразилась чуждыми ей ценностями от принявших христианство народов, и кульминацией этого процесса стали крестовые походы. Но эта идея не соответствует реальности, потому что во все времена отдельные люди, общества и организации очень по-разному относились к насилию. Реакции зависели от контекста. Главным элементом отношений средневекового мира с насилием был выбор. Светское общество инстинктивно чувствовало это каждый раз, когда оно оценивало чье-то поведение. Был ли, например, один рыцарь связан достаточно тесными родственными узами с другим, чтобы стать участником кровной мести, будь то в качестве агрессора или потенциальной жертвы? Входило ли участие в определенной военной кампании в договорные обязательства вассала перед его сеньором? Заслуживал ли осужденный преступник смертной казни и был ли он судим представителями законной власти? Какой опасности должен подвергаться в бою рыцарь или же в насколько бедственном положении находиться осажденный замок, чтобы сдача не превратилась в бесчестие? Список подобных вопросов может быть очень длинным, потому что реакция на насилие определялась ценностными суждениями, основанными на бесчисленном количестве переменных величин.
Отношение Церкви к насилию в основе своей было таким же, хотя накопленные за столетия знания и почти полная монополия на письменное слово, естественно, позволяли ей в области теории и абстрактных понятий быть намного увереннее светского общества. И именно Церковь была в состоянии выработать какую-то систематизацию относительно проблем, связанных с насилием. Церковь унаследовала от римского права, Ветхого и Нового Заветов и ранних христианских отцов Церкви (особенно от блаженного Августина [354–430]) систему понятий, в рамках которой возможно было анализировать случаи насилия и выносить оценочные суждения. Общепринятая точка зрения, восходящая к блаженному Августину и доведенная до совершенства в более поздние века, сводилась к тому, что о нравственной стороне поведения нельзя судить только по его событийному содержанию, вырванному из общего контекста; при оценке меры жестокости того или иного поступка принимали во внимание состояние духа совершившего его человека, преследуемые цели и правомочность действий лица или учреждения, по чьей воле пли с чьего попущения этот поступок совершался.