История одиночества
Шрифт:
Вместе с тем уединение в его нижнем регистре остается темой третьестепенной. От Роберта Блумфилда и до нашего времени возможности временного ухода от общества находились и с удовольствием использовались. Филип Кох в работе «Уединение: философская беседа» пишет: «Одна из наиболее горячо прославленных добродетелей уединения – его способность предоставить укрытие от тяжких забот общественной жизни» [120] . Это может иметь форму ухода от повседневной рутины на относительно продолжительное время, но чаще это всего лишь моменты, выхваченные из напряженных будней. Чаще всего и для большей части населения одиночество – это опыт, урывками добываемый в тех случаях, когда компания и ее отсутствие – равные и пересекающиеся возможности. Это будет центральным вопросом в третьей главе (о XIX веке) и пятой (о XX – начале XXI века). В то время как новейшие сторонники монашества и долгосрочной самоизоляции, о которых пойдет речь в шестой главе, порой представляют эти практики как форму духовного бейсджампинга, подвергающую психику риску длительного молчаливого самоанализа, более распространенная схема заключается в том, чтобы принять уединение просто как форму отдыха от работы и семьи. Как пишет Диана Сенешаль в своей «Республике шума», «уединение – прекрасный вид досуга. Быть одному – значит отдыхать, пусть даже недолго, от удовлетворения чужих ожиданий» [121] .
120
Koch Ph. Solitude. P. 101.
121
Senechal D. Republic of Noise. P. XV.
Нам
122
Cohen I. J. Solitary Action. P. 2.
123
См., например: Holt R. Sport and the British: A Modern History. Oxford: Oxford University Press, 1990; Malcolmson R. W. Popular Recreations in English Society 1700–1850. Cambridge: Cambridge University Press, 1973; Davies A. Leisure, Gender and Poverty. Buckingham: Open University Press, 1992.
Тем не менее существует ряд исторических источников, которые все же позволяют написать эту, пусть лоскутную, тихую историю. Богатый архив сформировало постоянное распространение сетевого уединения. Как мы увидим в следующих двух главах, с самого начала охватываемого этим исследованием периода одинокое времяпрепровождение порождало литературу (периодические издания и книги), обслуживавшую изолированные практики. Через год после появления трактата Циммермана в английском переводе начал выходить журнал Sporting Magazine, в котором среди прочего публиковалась информация об одиночных прогулках на большую дистанцию и на время – популярном элементе яркой игорной культуры той эпохи [124] . С конца XVIII века и до наших дней чуткая и энергичная издательская индустрия производила материалы по быстрорастущему спектру частных способов времяпрепровождения. Наряду с ними существовали книги по наиболее заметным тихим развлечениям, таким как рыбалка и садоводство, хотя в них и нечасто затрагивался вопрос о широте народного участия. В последней четверти XIX века занимающиеся всеми возможными видами невидимых хобби – от вышивки до коллекционирования марок – стали объединяться в ассоциации, которые создавали собственные архивы и публикации. В более недавнем прошлом устные истории и общественные опросы расширили сферу своей компетентности, чтобы исследовать повседневную жизнь широких масс населения. Наконец, есть еще эксперты из мира повседневности – авторы мемуаров и художественных произведений. Соратник Роберта Блумфилда, превзошедший его в успехе у потомков, Джон Клэр, был одним из немногих писателей своего или любого более позднего времени, способных работать с уединением как верхнего, так и нижнего регистра; его стихи и проза станут нашей отправной точкой в следующей главе.
124
См., например, биографию знаменитого пешехода мистера Фостера Пауэлла в: The Sporting Magazine. 1792. Oct. P. 7–15. Тот же журнал дал позднее выдержку из «Уединения» Циммермана в контексте практик, связанных с днем отдохновения, при дворе Людовика XV: The Sporting Magazine. 1794. Apr. P. 5.
В критической вселенной Циммермана уединение, к добру или к худу, осознанно практиковалось лишь незначительной частью населения. Наиболее разительным изменением в современный период стало увеличение числа людей, сознательно выделяющих время для себя и никого другого. Их поведение – свидетельство как растущей потребности в восстановительном уединении, так и устойчивого влияния материальных и коммуникативных факторов. Как будет показано в седьмой и восьмой главах, сохраняющаяся и в некоторых случаях углубляющаяся бедность населения в эпоху позднего модерна наряду с растущим сокращением инвестиций в сферу государственных услуг грозит повернуть вспять эти изменения, порождая чувство кризиса в отношении к патологии неудачного уединения в форме одиночества. Вместе с тем цифровая революция последних лет исследуемого периода, по-видимому, приведет к существенному нарушению устоявшихся моделей сетевого уединения. Критическое уединение, поиск альтернативных форм духовной истины перед лицом разрушительных социальных отношений характеризовались на протяжении всего этого времени бурным ростом, на который влияло ускоряющееся перемещение населения из сельской местности в города. Но, как будет показано в шестой главе, с поддержанием авторитета христианского уединения и святости природы как убежища от городской цивилизации возникало все больше трудностей. Спрос на них сохранялся, но во все более размытой и персонализированной форме.
Скачки «Талли-хо»
Посмертная жизнь «Уединения…» увела его далеко от истока. Книга «Циммерман об уединении» стала самостоятельным культурным явлением, во многом независимым от полного текста трактата [125] . В течение XIX века она использовалась как символ, указывающий на некритическое превознесение ее предмета. Молодой человек или девушка, желавшие казаться серьезными и утонченными, старались, чтобы их видели с этой книгой, когда они гуляют за городом или же нашли себе место для спокойного чтения дома. Как и в случае с другими имевшими успех произведениями литературы, «Уединение…» присутствовало на отдыхе самого разного вида, включая скачки. В марте 1845 года трехлетний скакун мистера Уэсли, носивший кличку Уединение Циммермана, принял участие в скачках «Талли-хо» в Нортгемптоне и Питчли-Хант. Стартовав в прекрасном темпе, лошадь на первом повороте понесла, позволив своему сопернику Дегвиллю лидировать, обойдя ее на триста ярдов [126] . В конце концов наездник вернул себе контроль над жеребцом. Газетный репортаж завершался словами: «Уединение, однако, наверстал упущенное время при подъезде к трассе и был побит лишь примерно на три корпуса» [127] .
125
Выходившие
126
Дегвилль был так назван, предположительно, в честь Джеймса Харви Д’Эгвилля (ок. 1770 – ок. 1836), известного танцора и хореографа.
127
The Era. 1845. 30 Mar.
2. «С одиночеством пойду»
Клэр, Китс и одиночество
Весной 1820 года Джон Клэр обсуждал с Джоном Китсом свою поэму «Одиночество». Встретиться лично им не удалось. В начале того года Клэр по приглашению своего издателя Джона Тейлора впервые в жизни приехал в Лондон. Он очень хотел увидеть Китса, с которым у него был общий литературный менеджер, но вышло так, что Китс был нездоров и не смог присутствовать на устроенном Тейлором ужине. Когда здоровье Китса немного улучшилось, Клэр уже вернулся домой в Хелпстон и, к своему большому сожалению, так и не увиделся с человеком, которым восхищался как поэтом и как «братом, странствующим по нелегкой дороге жизни, тем, чей взгляд улавливает порою дикий цветок, способный скрасить его одинокий путь» [128] . После смерти Китса в Риме в феврале 1821 года Клэр написал сонет в его память.
128
Clare J. The Letters of John Clare / Ed. M. Storey. Oxford: Clarendon Press, 1985. P. 74.
Подобно всем остальным сочинениям, составившим в следующем году сборник Клэра «Деревенский менестрель», «Одиночество» было результатом упорной работы. Как автор объяснил в одном письме начала 1820 года, поэма «писалась урывками в период тяжелого труда прошлым летом» [129] , и он с нетерпением ждал суждения Китса. Из-за невозможности личной встречи Тейлор организовал для двух своих молодых поэтов эпистолярную дискуссию [130] . Он показал Китсу поэму из трехсот строк, а затем изложил его замечания в письме, на которое Клэр ответил. Тейлор сообщал, что «Одиночество» Китсу понравилось, однако у него есть сомнения насчет композиции: «Когда я прочел ему „Одиночество“, он заметил, что описание слишком перевешивает чувство. Но не огорчайтесь, это хороший недостаток, и потом, вы ведь знаете, мне нужно непременно что-нибудь вырезать – или „кончен труд Отелло“, как сказано в пьесе» [131] . Ответ Китса отражал его общий взгляд на творчество Клэра. В другом письме того же года Тейлор писал Клэру: «Думаю, он хочет сказать вам, что слишком часто ваши образы природы вводятся, не будучи вызваны каким-то определенным чувством» [132] .
129
Ibid. P. 33.
130
Goodridge J. Junkets and Clarissimus: The Clare – Keats Dialogue // The Keats – Shelley Review. 2011. Vol. 25. № 1. P. 35; Bate J. John Clare: A Biography. L.: Picador, 2003. P. 189; Roe N. John Keats: A New Life. New Haven: Yale University Press, 2012. P. 365.
131
Clare J. The Letters of John Clare. P. 38.
132
Цит. по: Goodridge J. Junkets and Clarissimus. P. 44.
Реакцию Китса понять нетрудно. Написание поэмы на эту тему было, вероятно, попыткой переписать «Элегию, написанную на сельском кладбище» Томаса Грея с точки зрения «пахаря»:
Колокол вечерний бьетПохоронный дня уход,Я ж, отдав свой долг труду,С одиночеством пойду [133] .Далее дается подробное описание жизни среди полей, окружающих дом Клэра, которое отличают точные наблюдения о природе и экспрессивная местная лексика:
133
Clare J. Solitude // Clare J. The Village Minstrel. 2 vols. L.: Taylor & Hessey, 1821. Vol. 1. P. 200.
Время от времени Клэр посвящает несколько строк своей основной теме, прежде чем вновь вернуться к тому, что Китс назвал описанием [135] . Трактовка одиночества основана на проверенных временем характеристиках гнетущего городского мира, от которого стремится сбежать поэт. Джеймс Томсон во «Временах года», оказавших глубокое влияние на Клэра, как и на всех других читателей и писателей из рабочего класса в начале XIX века, писал о «железном этом веке, / отребьях этих жизни» [136] . Отозвался на тему и Питер Куртье, чья длинная поэма «Радости одиночества» имела успех на рубеже веков: «Как сладко, шумную презрев толпу, / Вдохнуть прохладу свежую лесов!» [137] Клэр, в свою очередь, нашел самую очевидную рифму для своей темы: «O thou soothing Solitude, / From the vain and from the rude» («О ты, Одиночество, успокаивающее / После тщеты и грубости») [138] . Для всякого амбициозного поэта одиночество было едва ли не обязательной к покорению вершиной, и Клэр, желавший быть признанным крупными писателями и их аудиторией, не мог проигнорировать такую возможность.
134
Ibid. P. 202.
135
Sales R. John Clare: A Literary Life. Basingstoke: Palgrave, 2002. P. 25.
136
Thomson J. The Seasons [1726]. L.: John Sharpe, 1816. P. 13.
137
Courtier P. L. Pleasures of Solitude: With Other Poems [1800; 3rd edn.]. L.: F. C. & J. Rivington, 1804. P. 19.
138
Clare J. Solitude. P. 206.
Существует, однако, и другой способ прочтения этой поэмы, сводящий составные части в одно целое, несмотря на периодические скатывания в рутинное «чувство». В первых строках тема определяется как процесс движения: «С одиночеством пойду». Эмоция – одновременно и нечто внешнее, сопровождающее Клэра, и продукт наблюдения на ходу. Как и в большинстве его стихов, повествование было и посвящено, и обязано писателю, прогуливающемуся по дорожкам вокруг своего дома. Иногда предмет составляло само путешествие. В «Зарисовках из жизни Джона Клэра» Клэр описал начало своей жизни как поэта. По дороге на работу он перелез через стену Бургли-парка, чтобы почитать книгу вне поля зрения строгих соседей:
Конец ознакомительного фрагмента.