История одной жизни
Шрифт:
– Ты вот все шутишь, а пора бы тебе в самом деле полюбить кого-нибудь…
– Еще успею, мама… Не старая же я дева. А пока я хочу поступить в общество «Помогай ближнему!», в котором тетя Мери председательница.
– Это она тебя зовет?
– Она…
– Что ж, поступай…
– А папа позволит?.. Он ведь не особенно любит благотворительных дам?..
– Ну, тетю Мери он хоть и недолюбливает, а уважает… Под ее крылом можно… Я поговорю об этом с отцом… А вечером сегодня ты в каком платье? – вдруг переменила разговор Опольева.
– А что
– Ты и забыла? Мы у Иртеньевых.
– Разве необходимо ехать?
– Ты не хочешь?
– У них такая скука, мама…
– А надо ехать…
– Почему?
– Иртеньева обидится… И то мы редко у нее бываем…
– «Что ж, ехать так ехать», – сказал попугай, когда его тащили за хвост из клетки! – смеясь, проговорила Нина и прибавила: – А в каком платье, мама, быть попугаю?..
– Надень новое, что на днях принесли. Оно к тебе идет…
– Так я его и надену… – ответила Нина и вышла из спальной.
На другой день Нина, отдавая горничной футляр с серьгами, проговорила:
– Отвезите серьги, Дуняша, к ювелиру с этой записочкой… Только, прошу вас, никому об этом ни слова! – прибавила, краснея, Нина.
– Что вы, барышня… Ни душа не узнает…
– Он вам за них даст деньги…
– Продать их, значит?
– Ну да… Ювелир наверное купит.
– А за сколько прикажете отдать их?
– Право, не знаю… Кажется, за них заплачено триста рублей.
– Этих денег, барышня, он не даст.
– Берите, что даст. Мне очень нужны деньги.
Дуняша догадывалась, на что нужны барышне деньги. Кучер вчера рассказал ей, где была Нина и как Антошка благодарил ее.
Ей было жаль, что барышня лишается этих серег ради какого-то пьяницы дяденьки, которого недаром же генерал не приказывает принимать в дом и который, наверное, пропьет деньги, и она заметила:
– Жаль, барышня, продавать такие чудесные сережки… Не найдете ли вы что-нибудь другое?..
– За другое меньше дадут, Дуняша… Да и мне нисколько не жаль… Поезжайте, пожалуйста, и поскорей вернитесь.
Через час Дуняша привезла двести рублей.
– Больше не хотел давать, барышня… Да сперва и покупать не хотел.
– Почему?
– А справился в какой-то своей книжке, да и спрашивает: «Зачем, мол, дочь такого важного генерала продает свои вещи?.. Как бы, говорит, не вышло каких-нибудь неприятностей». Насилу я уговорила его, что никаких неприятностей ему не будет… Папенька, мол, знает об этом…
– Благодарю вас, Дуняша, что уговорили… А теперь я вас попрошу отвезти эти деньги к моему бедному родственнику… Я сейчас напишу только письмо.
И, присев к столику, Нина написала дяде небольшое, необыкновенно ласковое и деликатное письмо, в котором просила принять от любящей племянницы деньги и переехать в лучшее помещение, сделать себе все необходимое и непременно теплое пальто. «А то вы опять простудитесь и заболеете, дорогой дядя», – прибавила она и кончила просьбой непременно сообщить новый адрес, как только здоровье дяди позволит ему переехать на другую квартиру.
– Передайте, Дуняша, этот конверт в руки моему дяде и кланяйтесь от меня…
– Слушаю, барышня…
– И об этом никому не говорите, Дуняша.
– Будьте покойны, добрая барышня… То-то ваш дяденька обрадуется таким большим деньгам…
– Да, для него это большие деньги теперь… А мое бальное платье триста рублей стоило. На что оно мне, Дуняша? А на эти деньги можно было бы избавить человека от нищеты! – неожиданно прибавила Нина в каком-то раздумье.
– Как на что, барышня? Вовсе даже необходимо по вашему положению! – запротестовала Дуняша, совсем не разделяя, по-видимому, такого странного мнения барышни. – Вам ежели и в тысячу рублей платье, так очень даже хорошо…
– Вы думаете, что хорошо? – улыбнулась Нина.
– А то как же… Вы такого важного генерала дочь…
– И в этом все мое право! – как будто отвечала на какие-то свои мысли молодая девушка и прибавила: – Поезжайте, Дуняша, и скорее возвращайтесь!
XXVIII
Эти двести рублей, присланные Ниной, теперь казались «графу», когда-то швырявшему тысячами, целым состоянием.
И он глядел на две толстые пачки бумажек, лежавших на его кривоногом столике, и словно бы не верил своим глазам, что такое богатство в полном его распоряжении. Он словно бы сомневался, что после долгих лет нищенства благодаря обещанным тридцати пяти рублям в месяц он может не шататься по вечерам на улицах, останавливая прохожих на разных диалектах и придумывая более или менее остроумные словечки, чтоб получить какую-нибудь монетку, и может не писать больше писем к разным родственникам и бывшим знакомым. Как ни привык он к этой жизни, с каким цинизмом нищеты ни эксплуатировал он близких, а все же эта жизнь была отвратительна.
А теперь вот еще эти деньги!
Ведь он может расстаться со своим нищенским тряпьем, внушавшим ему самому отвращение, и одеться прилично, не вызывая на улице подозрительных взглядов, может завести белье, переехать в более чистую и светлую комнату и зажить с Антошкой хорошо и уютно. У них будут кровати с хорошими тюфяками, крепкие сапоги… Они будут каждый день обедать… Антошка станет ходить в школу…
Это сознание неожиданного благополучия приводило «графа» в радостно-счастливое настроение, наполняя его сердце чувством горячей благодарности к виновнице такой резкой перемены в его жизни.
Ожидал ли он, что на склоне его жизни судьба смилуется над ним так великодушно и так таровато? Он проведет последние годы не нищим оборванцем и не один как перст, а с этим славным и добрым мальчиком, который заставил его вновь полюбить жизнь.
И «граф» проговорил, обращаясь к Антошке, который тоже очарованными глазами глядел на такое количество денег:
– А ведь все это точно в сказке, Антошка!
– В какой сказке, граф? – переспросил Антошка, не понимая, что хочет сказать «граф».