История первая: Письмо Великого Князя
Шрифт:
Сиф сглотнул и резко, даже слишком резко ответил:
— Мой духовник — отец Димитрий из Ильинского храма, а не вы. Да и вообще, вы — не священник.
— А не-священнику ты ничего не скажешь? — усмехнулся Станкевич.
— Да, — отрезал Сиф. В мире существовали только трое, кому он мог рассказать всё, о чём думает и переживает: командир, отец Димитрий… и отец Николай, из батальона. Правда, тому пришлось приложить немало усилий, чтобы мальчик его начал воспринимать нормально. Первые попытки разговорить игнорировались
И удивительно, но отец Николай был одним из немногих, кого Сиф достаточно хорошо помнил даже без чужих рассказов. Не только и не столько священник — а не по возрасту понимающий и… мудрый какой-то человек. Потому что священник? Или это всё потому же, почему отец Николай просил направить его в один из ударных батальонов? Только вот причины этого-то Сиф не знал и по сю пору…
Пацан лежал на спине, глядел в потолок и даже не пошевелился, когда в комнату заглянул священник. Отец Николай ничуть этому не смутился, вошёл и присел на край кровати.
— Всё хандришь? — спросил он тихо — но, уже далеко не первый раз, остался без ответа. Пожав плечами, отец Николай уведомил: — Бесполезно это. Ты же не так глуп, чтобы думать, что вот так, лёжа и плюя в потолок, пересилишь весь свет?
— Шёл бы ты, поп… Вместе со своими нравоучениями.
— Да и пошёл бы, — не растерялся священник. — Да вот беда — не могу батальон оставить.
— Едино са батальонем идяй, — по-забольски послал мальчик. — Едино са кома?ндиром.
— С капитаном Заболотиным или подполковником Женичем? — уточнил отец Николай.
— Обема.
— Юношеский максимализм, — вывел священник. — Ясно. Слушай, отрок, ты вообще-то не думал, что прёшь против собственной судьбы?
Если пацан и думал так, он оставил это при себе.
— Друзья тебя бросили. Капитан спас и пристроил в батальоне.
— Не бросили! Я бы их догнал! — голос у мальчишки сорвался куда-то в дискант, а потом резко, без перехода, сел до шёпота: — Так всегда поступают. Целые важнее. А я бы догнал.
— Не успел бы. Через пару дней здесь будет столько солдат, что тебя и так, и сяк пришили бы. На всякий случай. Не мы — так выринейцы. И были бы в своём праве, между прочим, потому что иначе ты бы кого застрелил. Пойми, мы, конечно, хозяева своей судьбы, но иногда чудеса накладываются на чудеса — и хотим мы того или нет, но судьба нас куда-то ведёт сама. Сам подумай, какие у тебя были шансы уцелеть, какие — очнуться вовремя, чтобы тебя заметили, и какие — чтобы сначала Заболотин, а потом и Женич согласились оставить тебя в батальоне.
Пацан, в общем-то, не знал, какие, но признаваться в этом не собирался, и отец Николай ответил вместо него:
— Почти никаких. Тем не менее, это случилось. И в таком случае не разумнее ли принять это, как данность, а не отказываться от всего мира в бесполезной попытке вернуть всё назад? Не вернёшь. Не воскресишь ни тех мальчишек, которых я отпевал, ни Никиту Мокринского.
— Я сам решу, что разумнее!
И вот тут отец Николай улыбнулся:
— Наконец-то я слышу что-то конструктивное! Решай, конечно. Судьба — она только твоя. И если куда и приведёт, то только туда, куда ты сам себя вёл.
Впервые за разговор мальчик повернулся на бок и взглянул на священника c толикой удивления:
— А ты только что говорил…
— Ну, я постарался сгустить краски. Чтобы один молодой человек хоть как-то на это среагировал и захотел хотя бы возразить. Судьба — это твой выбор. А свобода выбора нам дана изначально.
— Кем дана? — напрягся мальчишка.
— Тем, Кого, как я помню, даже ты звал в бою. Ну, по крайней мере, ты мне сам это сказал тогда.
— А… — неопределённо ответил мальчик и снова повернулся на спину. — Идяй, поп. Мне и так… фигово, — и в порыве внезапной откровенности к этому человеку, ни к чему, в принципе, не обязывающей, добавил: — Мир… будто краски теряет. Без «песка».
— Краски? — отец Николай встал. — А ты попробуй быть сильнее тяги к твоему… ПС.
— Я и так сильный…
— Тогда, значит, пересилишь.
— А зачем?
— Хороший вопрос. Чтобы оставаться сильным и ни от чего не зависеть…
Пацан вздохнул и не ответил. Хотел даже сказать что-то про этого их Заболотина, про то, что он его убьёт — и бороться с самим собой не придётся… но передумал. Закрыл глаза, чтобы не видеть бесцветный мир, и услышал, что священник вышел. Странный человек… Хочется ему доверять.
Александр Павлович и Сиф довольно долго сидели в молчании и неизвестно, кто бы первым его нарушил, если бы не решил всё стук в дверь. Сиф вздрогнул и поднял голову:
— Да?
— О, Индеец! А его-скородие ты куда дел? — в кабинет заглянул Котомин, крутящий на пальце брелок-ключ от машины.
— Его высокородие отнял у меня авто и смылся, — печально сообщил Сиф, которого в присутствии поручика тянуло хохмить вне зависимости от собственного настроения. — А чего спрашиваешь?
— Да, в общем-то, просто так, незачем. Я и сам это знаю, — поручик зашёл, удивлённо поглядел на Станкевича и спохватился: — А я помешал?
— Ты всегда вовремя, Кот, — утешил Сиф, который был действительно рад Котомину, прервавшему тягостное молчание. Потом вспомнил, что «Кот» — это не уважительно, и поправился: — То есть, вы всегда вовремя, вашбродь.
Котомин расхохотался:
— Это чего за этикет? Его-скородие на тебя наругался?
— Ага, — весело согласился юный фельдфебель. — Ну так ты чего зашёл-то?