История Петра Великого
Шрифт:
Вопрос о необходимости перемены русского платья был поднят уже за несколько десятилетий до относящихся к этому предмету указов Петра; а именно знаменитый «серблянин» Юрий Крижанич, преподававший вообще целую систему преобразований, говорил в своих сочинениях о русском платье совершенно в духе Петра. Он находит русский «строй власов, брады и платья мерзким и непристойным», «непригожим к храбрости»; в характере русского платья он не находит «резвости и свободы», а «рабскую неволк»; напрасно, замечает Крижанич, русские в своем платье подражают «варварским народам, татарам и туркам», вместо того чтобы следовать примеру «наиплеменитых европейцев»; затем он доказывает, что русское платье неудобно во всех отношениях, не отличаясь ни дешевизной, ни прочностью, ни красотой, что оно «мягкоту и распусту (т.е. распущенность, изнеженность) женскую показует» и проч. В русском платье нет карманов, продолжает он, поэтому русские прячут платок в шапке, ножи, бумаги и другие вещи — в сапогах; деньги берут в рот. К тому же он находит, что русские обращают слишком большое внимание на драгоценные украшения платья,
Или, сказано у Крижанича, нужно переменить платье, или же не иметь никаких сношений с Западной Европой. Дальнейшее отправление русских послов за границу в прежнем костюме Крижанич считает средством уважения других народов. Он предлагает, чтобы государь своим примером, одеваясь не по-прежнему, а следуя образцам западноевропейских народов, подействовал на своих подданных, а далее, чтобы новое платье было введено и в войске. Таким путем, говорит он, Россия выразит свое желание и твердое намерение отстать от прежней связи с азиатскими народами, с персианами, турками и татарами, и примкнуть к французам, немцам и другим европейским народам. Он сознавал, что придется упорно бороться с предрассудками, с вековыми привычками народа, но, говорит он: «Кто сказал, что не следует нарушать старых законов, тому мы отвечаем: старых заблуждений не должно терпеть» [318].
Мы видели, что в высших слоях русского общества, в продолжение XVII века не раз обнаруживалась склонность к подражанию иноземцам: стригли бороды, носили польское платье и т.п. При царе Алексее Михайловиче случилось однажды, что протопоп Аввакум не хотел благословить Матвея Шереметева, выбрившего себе бороду [319]. Тогда же князь Кольцов-Мосальский лишился места за то, что подрезал у себя волосы [320]. При Федоре Алексеевиче господствовали иные правила. В 1681 году царь издал указ всему синклиту и всем дворянам и приказным людям носить короткие кафтаны вместо прежних длинных охабней и однорядок; в охабне или однорядке никто не смел являться не только во дворец, но и в Кремль. Патриарх Иоаким стал ратовать: «Еллинский, блуднический, гнусный обычай брадобрития, древне многаще возбраняемый, во днях царя Алексея Михайловича совершенно искорененный, паки ныне начаша губити образ, от Бога мужу дарованный». Он отлучал от церкви не только тех, которые брили бороды, но и тех, которые с брадоб-рийцами общение имели [321]. Преемник Иоакима Адриан издал также сильное послание против брадобрития, «еретического безобразия, уподобляющего человека котам и псам»; патриарх стращал русских людей вопросом: «Если они обреют бороды, то где станут на страшном суде: с праведниками ли, украшенными брадою, или с обритыми еретиками?» [322]
Несмотря на все это, Петр еще до своего путешествия за границу иногда одевался в немецкое платье. В Англии рассказывали, что он в начале 1694 года явился в иностранном костюме к матери и встретился там с патриархом, который сделал царю замечание; Петр посоветовал Адриану вместо того, чтобы заботиться о портных, пещись о делах церкви [323].
Шлейзинг рассказывал, что царь очень часто ходит в немецком платье, «чего не делал ни один из прежних государей, так как это считалось несогласным с их религией» [324].
Приглашая своих родственников приехать в Россию, Лефорт писал весной 1693 года: «Вы здесь найдете великодушного монарха, который покровительствует иностранцам и постоянно одет в a la francaise» [325]. На маневрах в 1694 году «польский король», Иван Иванович Бутурлин, был в немецком платье [326].
По случаю аудиенции Шереметева у польского короля, императора, папы и гроссмейстера Мальтийского ордена в 1697 году сам боярин, как видно из картин, помещенных в его записках о путешествии, носил западноевропейское платье и большой парик, между тем как его свита была одета во что-то среднее между немецкой и русской одеждой [327]. Находясь за границей, Петр большей частью являлся в костюме шкипера. При первой аудиенции русских послов у бранденбургского курфюрста в Кенигсберге, карлики, находившиеся в свите, были одеты в русское платье, при второй они явились в великолепном костюме по западноевропейской моде [328]. За границей рассказывали во время путешествия Петра, что царь намерен по возвращении в Россию, ввести там брадобритие и ношение немецкого платья [329].
Иностранцы, проживавшие в то время в Москве, рассказывают, что, когда ожидали возвращения царя, сановники были в страшном волнении. Бояре собирались по два раза в день для совещаний; в разных приказах происходило что-то вроде ревизий [330].
25 августа вечером царь прибыл в Москву и тотчас же отправился в Преображенское. На другой день рано утром вельможи, царедворцы, люди знатные и незнатные явились в Преображенский дворец поклониться государю. Он ласково разговаривал с разными лицами; между тем как, к неописанному изумлению присутствующих, то тому, то другому собственной рукой обрезал бороды; сначала он остриг генералиссимуса Шеина, потом кесаря Ромодановского, после того и прочих вельмож, за исключением только двух, Стрешнева и Черкасского. Та же сцена повторилась дней через пять, на пиру у Шеина. Гостей было множество. Некоторые явились без бороды, но немало было и бородачей. Среди всеобщего веселья, царский шут с ножницами в руках хватал за бороду то того, то другого и мигом ее обрезал. Три дня спустя на вечере у Лефорта, где, между прочим, присутствовали и обыватели Немецкой слободы с женами, уже не видно было бородачей.
Дошла очередь и до кафтанов. По рассказу одного иностранца, Петр в феврале 1699 года, на пиру, заметив, что у некоторых из гостей были по тогдашнему обычаю очень длинные рукава, взял ножницы, обрезал рукава и сказал, что такое платье мешает работать, что такими рукавами можно легко задеть за что-либо, опрокинув что-либо, и проч.[331]
Все это могло казаться произвольной причудой, деспотическим проявлением минутной выдумки; но все это имело глубокий смысл, важное историческое значение [332]. Наш знаменитый историк С.М. Соловьев пишет: «Говоря о перемене платья, мы должны заметить, что нельзя легко смотреть на это явление, ибо мы видим, что и в платье выражается известное историческое движение народов. Коснеющий, полусонный азиатец носит длинное, спальное платье. Как скоро человечество на европейской почве начинает вести более деятельную, подвижную жизнь, то происходит и перемена в одежде. Что делает обыкновенно человек в длинном платье, когда ему нужно работать?
Он подбирает полы своего платья. То же самое делает европейское человечество, стремясь к своей новой, усиленной деятельности; оно подбирает, обрезает полы своего длинного, вынесенного из Азии платья… и русский народ, вступая на поприще европейской деятельности, естественно должен был и одеться в европейское платье, ибо вопрос состоял в том: к семье каких народов принадлежать, европейских или азиатских, и соответственно носить в одежде и знамение этой семьи» [333].
К сожалению, мы не имеем данных о впечатлении, произведенном таким образом действий царя на общество. Не сохранилось и точных архивных данных о первых административных и законодательных мерах, относившихся к брадобритию. Австрийский дипломат Плейер доносил императору Леопольду о введении налога на бороды; можно было также, как сказано у Плейера, внесением капитала приобрести право носить бороду: сохранился медный знак с изображением на лицевой стороне усов и бороды, под словами: «деньги взяты», с надписью на обороте: «207 году»[334]. Из этого можно заключить, что уже в конце 1698 или в первой половине 1699 года установлена была бородовая пошлина для желавших спасти свои бороды. Кто именно платил ее и как была велика она, неизвестно, потому что первоначальный указ о бородовой пошлине не найден; вероятно, он касался не всех и был повторен в начале 1701 года, как видно из приведенного замечания Плейера. В 1705 году царь предоставил своим подданным на выбор или отказаться от бороды, или платить за нее ежегодную пошлину: гостям и гостиной сотне — по 100 рублей; царедворцам, людям дворовым, городовым, приказным и служилым людям всякого чина, также торговым второй статьи — по 60 рублей; третьей статье, посадским, людям боярским, ямщикам, извощикам и прочим — по 30. С крестьян при въезде в город или при выезде за город велено взыскивать у ворот каждый раз по 2 деньги. Заплатившим бородовую пошлину выдавались из Земского Приказа медные знаки. Бородачи обязаны были носить знаки при себе и возобновлять их ежегодно [335].
Нет сомнения, что весьма многие решались платить эту высокую пошлину. Плейер замечает, что эта пошлина составит очень порядочный доход, так как русские большей частью не захотят расстаться со своей бородой, и между ними есть даже такие, которые скорее готовы отдать свою голову, нежели согласиться на брадобритие [336].
Что касается до введения немецкого платья, то первый дошедший до нас указ об этом предмете относится к 4 января 1700 года: «Боярам, и окольничим, и думным, и ближним людям, и стольникам, и дворянам московским, и дьякам, и жильцам, и всех чинов и проч. людям в Москве и в городах, носить платья, венгерские кафтаны, верхние — длиной по подвязку, а исподние — короче верхних, тем же подобием». До масленицы каждый должен был позаботиться о заказе или покупке такого платья. Летом все должны были носить немецкое платье. И женщины высших классов общества должны были участвовать в этой перемене [337]. Плейер пишет, что сестры Петра тотчас же начали одеваться в иноземное платье [338].
Кажется, этот указ не произвел желанного действия. Курбатов в марте 1700 года писал царю, что надобно возобновить указы о платье, хотя и с пристрастием, потому что подданные ослабевают в исполнении и думают, что все будет по-прежнему [339]. Указом 20 августа 1700 года поведено: «Для славы и красоты государства и воинского управления всех чинов людям, оприч духовного чина и церковных причетников, извощиков и пахотных крестьян, платье носить венгерское и немецкое… чтобы было к воинскому делу пристойное; а носить венгерское бессрочно для того, что… указ сказан был прежде сего; а немецкое носить декабря с 1-го числа 1700; да и женам и дочерям носить платье венгерское и немецкое января с 1-го числа 1701 года, чтобы они были с ними в том платье равные ж, а не разные» [340]. 26 августа прибиты были к городским воротам указы о платье французском и венгерском и для образца повешены чучела, т.е. образцы платья. В 1701 году новый указ: «Всяких чинов людям носить платье немецкое, верхнее — саксонское и французское, а исподнее — камзолы и штаны, и сапоги, и башмаки, и шапки — немецкие, и ездить на немецких седлах; а женскому полу всех чинов носить платье, и шапки, и контуши, а исподние бостроги, и юбки, и башмаки — немецкие ж; а русского платья отнюдь не носить и на русских седлах не ездить. С ослушников брать пошлину в воротах, с пеших по 40 копеек, с конных по 2 рубля с человека» и проч. [341]