История православия
Шрифт:
Вошедший в Константинополь после гибели Валента император Феодосий возвел Григория на кафедру Святой Софии. В 381 г. в Константинополе состоялся II Вселенский Собор, на котором Григорий председательствовал, а второй каппадокиец, Григорий, брат Василия, прочел вступительную речь и был назначен блюстителем ортодоксии. Этот Собор стал торжеством и вершиной деятельности «великих каппадокийцев», лучшей памятью незадолго до того почившего Василия Великого.
Бесконечные столичные интриги вскоре заставили мучительно переживавшего их Григория сложить архиерейские полномочия. Свою прощальную речь он закончил словами: «Прощай, царственный храм… Прощай, храм Святых
Прощайте, дети мои, храните сокровища, вам доверенные. Вспоминайте о моих мытарствах, и да пребудет с вами милость Господа нашего Иисуса Христа».
Он вернулся в Назианз, где была его семья и где он до своей смерти в 390 г. занимался любимым писательским делом. Творения Григория Богослова пользовались широкой известностью и непререкаемым авторитетом до последних веков византизма. Отцы и Учители Церкви последующих лет писали комментарии к его трудам, а византийский философ, богослов и политический деятель XI в. Михаил Пселл называл св. Григория христианским Демосфеном.
Богословское и литературное наследие Григория Назианзина содержит 45 «Слов» – бесед, предназначенных для проповедей, 250 посланий-писем и более 400 стихотворений и поэм. Он был великим мастером эпистолярного жанра: его письма на самые значительные темы – это шедевры стилистики.
Вклад Григория Богослова в догматическое богословие связан с его учением о Троице, о Святом Духе и с его христологией.
Богопознание, по Григорию Богослову, – один из путей обожения и потому требует аскезы: «Философствовать о Боге можно не всякому. Это приобретается усилием и не дано пресмыкающимся по земле». Для этого нужна душа чистая или хотя бы способная к очищению. Для нечистого подобное занятие может оказаться небезопасным, подобно тому, как для слабого зрения вредно сияние яркого солнца. В богопознании следует подниматься постепенно, от ступени к ступени – не всем и не сразу восходить на эту гору. Григорий Богослов – один из предшественников исихастов, священнобезмолвствующих, живших на Афоне через тысячелетие после него: «Говори, когда имеешь нечто лучшее молчания, но люби безмолвие, где молчание лучше слова».
В учении о Троице Григорий Богослов, как и Василий Великий, следует новоникейской формуле: Бог един по сущности и троичен по Ипостасям. Для объяснений он широко пользуется «световой» аналогией, принятой в платонизме и вообще в античной философии: «Что солнце для существ чувственных, то Бог для разумных: одно освещает мир видимый, Другой – мир невидимый. Оно помогает взорам телесным, а Он освящает умозрение».
Как и в богопознании, есть свои ступени в богооткровении: «Было два коренных преобразования в жизни людей, называемые двумя Заветами: одно вело от идолов к закону, другое – от закона к Благодати. Оба Завета вводились постепенно – нужно было знать, что нас не принуждают, а убеждают. Ветхий Завет явно проповедовал Отца и неявно – Сына. Новый открыл Сына и указал на Божество Духа. Ныне пребывает с нами Дух, даря ясное о Нем познание. Надлежит, чтобы троичный свет озарял просветляемых постепенными прибавлениями».
В отличие от Василия Великого, который избегал именовать Св. Дух Богом, Григорий Богослов о своем учении о Св. Духе твердо говорит о его божественности: «Вот множество свидетельств: Христос рождается – Св. Дух предшествует; Христос крестится – Дух свидетельствует; Христос совершает чудеса – Дух сопутствует; Христос
Ариане считали Св. Дух, как и Христа, сотворенным. Григорий писал; «Если Дух Святой тварь, то напрасно ты крестился». И далее: «Недостает чего-то Божеству, если нет в нем святости. А как иметь святое, не имея Духа? Если же в нем есть иная святость, кроме Духа, – пусть скажут, что под ней разуметь. А если это та самая святость, то может ли она не быть безначальной? Или лучше для Бога быть когда-то без Духа, несовершенным?» Святой Дух «исходит» от Отца, но «сияет», живет, действует через Сына (действует, а не исходит, как считают католики, добавляя в символ веры знаменитое filiogue).
Христология Григория Богослова основана на утверждении, что в Иисусе Христе «неслиянно и нераздельно» соединены Божество и полная человеческая природа, хотя личность Богочеловека при этом едина. Он постоянно подчеркивает полноту человеческой природы в Иисусе Христе, в то время как Аполлинарий утверждал, что человеческий ум в Нем заменен божественным. Если это было бы так, говорит Григорий Богослов, то самое главное в человеке, его ум, остался бы и после спасения греховным и неискупленным.
Характерное для иконоборческого периода украшение храмов.
Церковь Св. Ирины в Константинополе
Богословие «великих каппадокийцев» во многом использует Оригена, которого они всячески превозносили. Василий Великий и Григорий Богослов еще в молодости составили книгу из некоторых трудов Оригена, назвав ее «Филокалия», т. е. «Добротолюбие»; они старались избегать выходящих за рамки православной догматики крайностей, присущих этому гениальному богослову, но это им не всегда удавалось.
В поэзии Григория Богослова сильна струя печали, покаянных плачей: «Я образ Божий, а вовлекаюсь в греховность; худшее во мне противится лучшему… Два духа во мне: один добрый и стремится к добру, а другой, худший, ищет худого… Ум оплакивает рабство, заблуждения отца первородного, пагубные дела праматери, этой матери нашей дерзости и гордыни, злорадным смехом смеюсь ужасной участи моей… Горячие проливаю слезы, но не выплакал с ними греха… Зорок я на чужие грехи и близорук на свои». Как тут не вспомнить пушкинское «Воспоминание»: «…В бездействии ночном живей горит во мне/ Змеи сердечной угрызенья;/ Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,/ Теснится тяжких дум избыток;/ Воспоминание безмолвно предо мной/ Свой длинный развивает свиток./ И, с отвращением читая жизнь свою,/ Я трепещу и проклинаю,/ И горько жалуюсь, и горько слезы лью,/ Но строк печальных не смываю».
В поэме о человеческой добродетели описан православный взгляд на дела спасения: «Добродетель – не дар только великого Бога, почтившего тем образ Свой, – нужно и твое стремление. Она – и не дело только твоего сердца: для нее потребна иная сила. Две доли нужны в деле спасения: от великого Бога – первая и главная, а одна доля от меня. Бог сотворил меня восприимчивым к добру; Бог подает мне и силу, а в середине я – текучий… Без Него все мы – суетные игрушки, живые мертвецы, смердящие грехами».