История религии (Том 6)
Шрифт:
Ему только двенадцать лет, но Он, дотоле живший "в повиновении" родителям, внезапно обнаруживает Свою принадлежность к сверхчеловеческому бытию. "Вот отец Твой и Я ищем Тебя",- говорит в волнении Мария, а в ответ слышит слова, звучащие как будто издалека, слова об истинном Его Отце, в доме Которого надлежит быть Сыну...
Впрочем, этот эпизод единственный. Нет указаний на то, что в назаретские годы Иисус обнаруживал перед другими Свой внутренний мир.
Каким же Он был, когда скрывал Свой свет в Назарете? Бесспорно, таким, каким Его видели ученики: стремительным и тихим, мягким и суровым, строгим и снисходительным,
И была еще в земной жизни Сына Человеческого трагедия, глубину которой мы едва ли можем вообразить. Вспомним загадочные для многих слова Паскаля: "Иисус одинок в этом мире".
Но разве св. Лука не говорит, что Иисус рос, окруженный любовью? Когда в Иерусалиме родители поняли, что их Иешуа потерялся, они, придя в отчаяние, "с болью искали Его". Наверно, Его и не могли не любить. Дальнейшие события показали силу притягательности Иисуса: по одному Его слову многие бросали все и шли за Ним. Да, Его любили, но это не значит, что понимали.
Даже среди апостолов, среди людей близких и преданных Ему, Иисус часто встречал непонимание. Насколько же сильнее должен был чувствовать Он Свое человеческое одиночество в Назарете.
Округ издавна имел дурную славу. В Галилее жило много язычников; само ее название - Галил-ха-гоим - означало "область иноверцев". Их влияние не могло не сказываться. Галилеян считали людьми в религиозном отношении темными и даже индифферентными. Поэтому среди южан и сложились поговорки: "Может ли быть что доброе из Назарета?" и "Пророк из Галилеи прийти не может".
Евангелист Марк замечает, что Сам Иисус "дивился" неверию соотечественников. Показательно, что, за исключением двух женщин, мы не слышим ни о ком из назарян, кто стал бы последователем Христа. Его дух был чужд этим людям, безнадежно замкнувшимся в своем крохотном мирке, где по вечерам женщины судачили, стирая белье, а мужчины вели одни и те же разговоры о погоде и урожае. Иисус никогда не проявлял среди них Своего превосходства и должен был постоянно таить от окружающих мысли и чувства. Одиночество Его, вероятно, увеличивалось по мере того, как Он становился старше.
Далеки от Иисуса были и сыновья Иосифа, и двоюродные братья. Когда Он покинул Назарет и вышел на проповедь, они были искренне встревожены, решив, что Он обезумел, "вышел из себя". Сказано прямо, что братья "не верили в Него". Лишь много позднее они присоединились к христианам и "сродники Господа по плоти" стали гордиться своей близостью к Иисусу. С печалью признавал Христос справедливость изречений: "Враги человеку домашние его" и "Пророк не бывает без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем" (11).
А Мать? Разве не "хранила Она в сердце" слова обетования? Несомненно. Она чувствовала, как одинок Иисус, и Ей тяжело было видеть снисходительно-ироническое отношение к Нему братьев. Но все же и для Нее самой Иешуа оставался прежде всего сыном; Она не знала, когда и как исполнится пророчество о Нем и доживет ли Сама до этого дня. Нужна была вся Ее величайшая вера, для того чтобы смотреть на мальчика-пастуха и подмастерье плотника как на Владыку Израилева, Царству Которого не будет конца...
Почему Иисус жил в Назарете так долго? Не потому ли, что ждал возраста, когда по обычаям страны мог стать Учителем? Спрашивать о большем-значит требовать у Него отчета.
Желание во что бы то ни стало объяснить загадку тридцатилетней безвестности Христа привело в прошлом веке к появлению еще одного апокрифа. Мы имеем в виду так называемое "Тибетское евангелие", в котором говорится о путешествии Иисуса в Индию, где Он познакомился с мудростью брахманов.
Само по себе такое предположение не содержит ничего невероятного. При Августе контакты между Средиземноморьем и Юго-Восточной Азией оживились; индийские послы стали посещать Рим. Современник Христа Аполлоний Тианский, неопифагореец и оккультист, добрался, как утверждают, до Индии через Парфию (12). Влияние индийских идей сказалось и в гностической теософии первых веков нашей эры.
Однако все это еще не служит доказательством подлинности "Тибетского евангелия". Не говоря уже о темной истории его происхождения, каждая строка этого документа полна анахронизмов и ошибок, изобличающих подлог (13). Могут возразить, что апокрифичность "Тибетского евангелия" не исключает возможности самого факта пребывания Иисуса в Индии. Но против этого свидетельствует весь Новый Завет, в котором нет ни малейших следов индуизма.
Евангелие - всемирное благовестие, живое во все времена и обращенное к каждому народу, и все же при этом оно несет на себе печать места, где прозвучало впервые, печать Палестины римской эпохи. Это ее народ волновали те проблемы, которые постоянно возникают на страницах книг евангелистов. Только в Иудее велись такие горячие споры о Законе и воскресении мертвых, подати кесарю и участи Иерусалимского Храма, субботе и Мессии.
Каждый, кто сравнивал оба Завета, может легко убедиться в их неразрывной связи. Язык Иисуса - это язык Торы и Пророков, насыщенный их понятиями и образами. Узы не порываются даже тогда, когда Христос оставляет Ветхий Завет далеко позади.
Нагорная проповедь и Молитва Господня выросли на почве Библии, а не Вед или Махабхараты. Мы не найдем в Евангелии ни пантеизма, ни идеи перевоплощения, ни веры в круговорот мира, столь характерных для индийского мышления. Именно веру Израиля, а не мифологию и философию Индостана положил ИИСУС в основу Своего провозвестия.
Этому не противоречит удивленный возглас иерусалимлян:
"Каким образом Он знает Писания, не пройдя учения?" (14) В устах столичных иудеев это значило лишь, что Иисус не получил санкции какой-либо из богословских школ. И действительно, Он не вошел в кумранский орден, не примкнул к саддукеям и зелотам и, хотя одобрял многое в фарисейской доктрине, не стал одним из "хаверов" их партии. Его резкие упреки в адрес "благочестивых" хорошо известны. "Школой" Иисуса с детства была только Библия.