История религии. В поисках пути, истины и жизни. Том 6. На пороге Нового Завета. От эпохи Александра Македонского до проповеди Иоанна Крестителя

Мень Александр

19. Тертуллиан. Апология, IX.

Глава двадцать третья

ЭЛЛИНИЗМ В РИМЕ

Италия, 204—120 гг. до н. э.

Греция, взятая в плен, Победителей диких пленила. Гораций

Весной 196 года общегреческие игры близ Коринфа проходили

необычно. Когда зрители заняли свои места, звуки фанфар возвестили, что их ждет важное сообщение. Новость, объявленная толпе, потрясла ее — слова герольда потонули в криках и рукоплесканиях; греки узнали, что македонское войско разбито и Рим дарует городам Эллады свободу.

Люди не верили своим ушам и заставили глашатая дважды повторить радостную весть. Наконец-то после десятков лет унижений родине Перикла и Платона возвращено подобающее ей достоинство!..

А несколько лет спустя и сам римлянин-победитель предстал перед эллинами, приятно поразив их. Они ожидали увидеть грубого генерала, косноязычного варвара, а между тем к ним вышел изящный молодой человек, прекрасно говоривший по-гречески. Он назвал себя «потомком Энея» и бескорыстным «защитником эллинской свободы».

Это был важный момент в диалоге между Грецией и Римом. Отдавая грекам дань восхищения, «воин-освободитель» консул Фламинин говорил вполне искренне. Поэтому греки не почувствовали западни, которую готовила им империя. Хотя сам консул, как и Сципион и многие другие образованные римляне, стал поклонником эллинской культуры, это не мешало ему повсюду расставлять свои гарнизоны, исподволь приближая захват Греции. Освобождение ее из-под власти Македонии явилось лишь шагом к превращению Эллады в римскую провинцию.

После напряженной и изнурительной войны с Карфагеном народ Лациума жаждал мира, но сенат настоял на вмешательстве в балканские дела. Сенат к тому времени был уже не тот, что прежде. Могущество правящей верхушки возрастало с каждым днём. Для правительства воля нации имела уже мало значения, оно преследовало собственные цели, желая сделать Рим мировой державой.

Последней ставкой старого Ганнибала был союз с Македонией и Селевкидами, но и эту ставку он проиграл. В 197 году Филипп V Македонский подписал унизительные условия мира, а через семь лет при Магнесии римляне разгромили армию Антиоха III. Союзники покинули Ганнибала, и он, чтобы не попасть в руки своих заклятых врагов, выпил чашу с ядом.

После того как этот человек, именем которого римлянки пугали детей, ушел со сцены, дипломаты империи развернули кипучую деятельность. В своей сложной игре они руководствовались испытанным правилом: «Разделяй и властвуй». Сенат старался успокоить варваров, сулил грекам независимость, выступал как друг Египта. В 168 году римляне преградили Антиоху Эпифану путь на Александрию (См. гл. XVII). Поэтому Иуда и другие Хасмонеи искали союза с Римом; они знали, что консулы готовы поддержать любых противников Антиохии. Вскоре единственными конкурентами империи остались парфянские цари Месопотамии и Ирана. Но в Риме рассчитывали, что со временем и до них дотянутся мечи легионеров.

Римская история уже перестала быть историей Италии. Кельты, испанцы, берберы, сирийцы и греки оказались под эгидой Капитолия. Победители сохраняли традиции покоренных народов. Как и Александр, они чувствовали, что их державе, кроме насилия, нужны какие-то иные объединяющие начала. Сами они могли дать миру немного. Единственное, что привлекало всех, — это права, связанные с «римским гражданством», но пока жителям провинций его давали медленно и неохотно.

Естественно, что Риму пришлось

ориентироваться на эллинство, в котором видели самый удобный принцип интеграции. Как мы уже знаем, греческая культура через этрусков и колонистов давно стала просачиваться в Италию. Когда же вторая пуническая война шла к победному исходу, эллинизм начал вливаться в Рим неудержимым потоком.

В кружке, который собирался у Сципиона, все греческое было признано эталоном. В его доме эллинские художники, писатели и риторы встречали радушный прием. Друзья прославленного полководца устраивали дискуссии в стиле Сократовых бесед; они были убеждены, что наследие Греции — это сокровище, которое и может и должно обогатить Рим. Никогда вплоть до Ренессанса эллинство не было в таком почете у иностранцев.

Литераторы переводили Гомера на латинский язык, переделывали аттические пьесы для римской публики, писали подражания Аристофану. Повсюду быстро прививались манеры и одежда греков. Казалось, сам гордый патриотизм римлян дал трещину. Консул Фламинин был отнюдь не единственным, кто искал признания греков и называл себя «энейцем».

Рядовые граждане республики, разумеется, мало интересовались философией и искусством Греции. Как и еврейских «эллинистов», их, прежде всего, подкупала вольность нравов, раскованность греков, их остроумие, умение пожить в свое удовольствие.

Богатые откупщики и негоцианты Италии проявляли любовь к Греции своеобразно, давая понять, что в первую очередь они — завоеватели. Римляне беззастенчиво грабили «освобожденные» города, вывозили оттуда скульптуры, картины, ценные рукописи. За все это любители платили баснословные деньги. Когда трофеев стало не хватать, начали выписывать греческих мастеров, которые вскоре наводнили Рим в надежде заработать кусок хлеба. Их изделия и сейчас составляют основную массу античных коллекций Италии. Гостиные знати и ветеранов, публичные места и храмы приобретали все более эллинский вид. Аттические скульптуры и копии с них путешественник мог теперь видеть в Риме повсеместно.

Греки спешили воспользоваться модой: они покидали свою обнищавшую страну и нанимались к римлянам в качестве учителей, слуг, скоморохов и музыкантов. В Риме на них смотрели свысока, но благодаря им происходило врастание эллинизма в быт латинян. Вскоре сенаторы уже говорили с греческими послами без переводчиков.

Все это не могло не сказаться на религии.

Как и прежде, римляне продолжали верить, что неукоснительное соблюдение обрядов обеспечило торжество империи над всеми ее соперниками. «Религией мы победили мир» — эти слова Цицерона выражали общее убеждение римлян. Ссылаясь на предание об Энее, который привез в Италию статуи греческих богов, они уверили себя, что покровительство этих богов распространилось теперь и на Рим. Подтверждение тому находили в Сивиллиных книгах, а во время Ганнибаловой войны страх заставил латинян искать помощи у Олимпийцев. После поражения в Каннах в 216 году сенат отправил посольство — вопросить Дельфийского оракула. С тех пор святилище Аполлона внушало римлянам чувство неподдельного уважения.

Но как можно было увязать Греческую веру с исконным римским культом? Вопрос этот, как и все в Риме, решало правительство: никакой стихийности здесь не допускали. Еще до конца войны сенат узаконил отождествление главных богов республики с двенадцатью эллинскими. Юпитера объявили Зевсом, Юнону — Герой, Венеру — Афродитой, Марса — Ареем; без двойников остались только Янус с Вестой. Сотни малых богов составили как бы второй ряд, параллельный высшему пантеону [1].