История России с древнейших времен. Том 2. От конца правления Ярослава I до конца правления Мстислава Торопецкого. 1054-1228 гг.
Шрифт:
Несмотря, однако, на все неудачи, Изяслав не думал еще уступать; в Киеве и в степной Украйне смотрели с неудовольствием и подозрительностию на тесный союз Ростислава с Ольговичем; этим нерасположением мог воспользоваться Давыдович, чтоб разорвать союз киевского князя с черниговским, союз, отнимавший у него всякую надежду на успех; есть известие, что он действительно воспользовался им, успел подкупить бояр киевских и черниговских, которые взялись перессорить князей своих; но сначала им это не удалось: князья не верили наветам, переслались между собою и еще крепче утвердили союз свой. Чтоб сблизить, помирить Ольговича с киевлянами и пограничным варварским народонаселением, принимавшим такое важное участие в делах Южной Руси, Ростислав послал сказать черниговскому князю: «Отпусти ко мне сына своего Олега, пусть ознакомится с лучшими киевлянами, берендеями и торками». Святослав, ничего не подозревая, отпустил сына, который был принят очень хорошо Ростиславом, два дня сряду обедал у него; но на третий день, выехавши из стана на охоту, Олег встретил одного киевского боярина, который сказал ему: «Князь! Есть у меня до тебя важное дело; поклянись, что никому ничего не скажешь»; Олег поклялся, и боярин объявил ему, чтоб он остерегался, потому что хотят его схватить. Олег поверил и под предлогом материнской болезни стал проситься у Ростислава назад в Чернигов; тот сначала не хотел отпустить его, но потом отпустил; надобно заметить, что летописец совершенно оправдывает Ростислава и складывает всю вину на бояр: князь, говорит он, не имел на сердце никакого злого умысла; все это сделали злые люди, не хотевшие видеть добра между братьею. Когда Олег приехал назад в Чернигов, то не сказал ничего отцу, но втайне сердился на него и стал проситься в Курск; Святослав, ничего не зная, отпустил его туда; на дороге Олега встретили послы Давыдовича с дружелюбными речами, с приглашением вступить в союз с их князем, с известием, что двоюродные братья его, Святослав и Ярослав Всеволодовичи, уже приступили к этому союзу. Олег объявил обо всем этом своим боярам, и те отвечали: «Князь, разве это хорошо, что хотели схватить тебя в Киеве, а Чернигов отдают под отцом твоим; после этого вы оба правы в крестном целовании к ним». Олег послушался и вступил в союз с Изяславом без отцовского совета. Когда старик Святослав узнал, что племянники Всеволодовичи и родной сын его Олег соединились с Изяславом, то с большим горем рассказал об этом боярам своим, но те отвечали ему: «Удивительно нам, князь, что жалуешься на племянников и на Олега, а жизни своей не бережешь; уж это не ложь, что Роман Ростиславич из Смоленска посылал попа своего сказать Изяславу: отдает тебе батюшка Чернигов, живи со мною в мире; а потом сам Ростислав хотел схватить сына твоего в Киеве; ты, князь, волость свою погубил, держась за Ростислава, а он тебе очень лениво помогает». Таким образом, Святослав по неволе отведен был от Ростиславовой любви к Изяславу, говорит летописец. Давыдович спешил пользоваться выгодным оборотом дел, собрал большие толпы половцев, соединился со Всеволодовичами северскими, с родным племянником Владимировичем, с Олегом Святославичем; но отец последнего,
В другой раз Ростислав получил Киев благодаря племяннику своему Мстиславу, и это уже самое обстоятельство могло вести к ссоре между князьями: Мстислав мог считать себя вправе предъявлять большие требования за свои услуги, тем более что он, подобно отцу, держась пословицы: нейдет место к голове, а голова к месту, не отличался сыновнею покорностию перед дядьями; мы видели, как прежде поступил он с Ростиславом, когда тот вздумал было ему в ущерб мириться с Давыдовичем. Ростислав с своей стороны не хотел походить на дядю своего Вячеслава; мы видели, что он пошел в Киев на условии быть настоящим старшим в роде. Вот почему неудивительно нам читать в летописи, что скоро после вторичного вступления Ростислава в Киев, Мстислав выехал из этого города всердцах на дядю и что между ними были крупные речи. В то же время один из сыновей Ростиславовых, Давыд, без отцовского, впрочем, приказа поехал в Торческ и схватил там посадника Мстиславова, которого привел в Киев: было необходимо занять Торческ, для того чтоб отрезать Мстиславу сообщение с черными клобуками; в Белгород Ростислав отправил другого сына своего – Мстислава. Волынскому князю трудно было одному бороться с дядею; он хотел приобресть союзников, но придумал для этого странное средство: с войском двинулся к Пересопнице, приказывая Владимиру Андреевичу отступить от Ростислава; Владимир не послушался, и Мстислав принужден был возвратиться назад; а между тем Ростислав помирился с Ольговичами – и дядею и племянниками, помирился и с Юрием Ярославичем, которому благодаря вражде и слабости Мономаховичей удалось утвердиться в Турове.
Оставался еще один безземельный князь, младший брат Ростислава, Владимир Мстиславич; мы видели, что он был прогнан из Волыни племянником Мстиславом, потом находился в войске Изяслава Давыдовича и вместе с последним бежал от Белгорода за Днепр; что случилось с ним после того, неизвестно; но под 1162 годом летописец говорит о походе князей – Рюрика Ростиславича, Святополка, сына Юрия туровского, обоих Всеволодовичей северских – Святослава и Ярослава, Святослава Владимировича вщижского, Олега Святославича и полоцких князей к Слуцку на Владимира Мстиславича; когда и как последний овладел этим городом, неизвестно. Видя, что нельзя противиться такому большому войску, Владимир отдал город союзным князьям, а сам отправился к брату Ростиславу в Киев: тот дал ему Триполь с четырьмя городами. Наконец, в следующем 1163 году Ростислав заключил мир и с племянником своим Мстиславом; вероятно, последний, видя, что все остальные князья в дружбе с дядею, стал посговорчивее; Ростислав возвратил ему Торческ и Белгород, а за Триполь дал Канев.
Но в то время, как все успокоилось на западной стороне Днепра, встала смута на восточной по случаю смерти Святослава Ольговича, последовавшей в 1164 году. Чернигов по всем правам принадлежал после него племяннику от старшего брата, Святославу Всеволодовичу, но вдова Ольговича по согласию с епископом Антонием и лучшими боярами мужа своего три дня таила смерть последнего, чтоб иметь время послать за сыном своим Олегом и передать ему Чернигов; Олегу велели сказать: «Ступай, князь, поскорее, потому что Всеволодович неладно жил с отцом твоим и с тобою, не замыслил бы какого лиха?» Олег успел приехать прежде Святослава, который узнал о дядиной смерти от епископа Антония; мы видели, что этот Антоний был в заговоре с княгинею и даже целовал спасителев образ с клятвою, что никому не откроет о княжеской смерти, причем еще тысяцкий Юрий сказал: «Не годилось бы нам давать епископу целовать спасов образ, потому что он святитель, а подозревать его было нам нельзя, потому что он любил своих князей», и епископ отвечал на это: «Бог и его матерь мне свидетели, что сам не пошлю к Всеволодовичу никаким образом, да и вам, дети, запрещаю, чтоб не погинуть нам душою и не быть предателями, как Иуда». Так говорил он на словах, а в сердце затаил обман, потому что был родом грек, прибавляет летописец, первый целовал он спасов образ, первый и нарушил клятву, послал к Всеволодовичу грамоту, в которой писал: «Дядя твой умер; послали за Олегом; дружина по городам далеко; княгиня сидит с детьми без памяти, а именья у нее множество; ступай поскорее, Олег еще не приехал, так ты урядишься с ним на всей своей воле». Святослав, прочтя грамоту, немедленно отправил сына в Гомель, по другим городам послал посадников, а сам сбирался ехать в Чернигов, но, услыхав, что Олег предупредил его, стал пересылаться с ним, улаживаясь насчет волостей; Олег уступил ему Чернигов, а себе взял Новгород-Северский; Всеволодович целовал также крест. что наделит из своих волостей братьев Олеговых, Игоря и Всеволода, но не исполнил клятвы. Олег, как видно, на первый раз смолчал, но скоро представился новый случай к ссоре: в 1167 году умер князь вщижский Святослав Владимирович, представитель старшей линии в Святославовом роде, имевший поэтому более Ольговичей права на Чернигов, но, как видно, не хотевший вступать в спор по болезни или по каким-нибудь другим причинам. Выморочную волость должны были поделить между собою остальные родичи, но Святослав не дал ничего Олегу, отдал лучшую волость родному брату своему Ярославу, а во Вщиже посадил сына. Тогда Ростислав киевский, видя, что Святослав обижает Олега, вступился за последнего, тем более что за ним была его дочь, и несколько раз посылал уговаривать Всеволодовича, чтоб наделил Олега как следует; а между тем стародубцы, недовольные почему-то Всеволодовичем, послали также звать к себе Олега, тот было поехал, но был предупрежден Ярославом Всеволодовичем, и гражданам нельзя было исполнить своего намерения; тогда Олег всердцах на неудачу побрал в плен множество сельских жителей около Стародуба. Святослав хотел отмстить ему тем, что послал брата Ярослава с половцами к Новгороду-Северскому, но это войско, не дошедши 15 верст от города, возвратилось назад. Олег не мог сам продолжать военные действия, потому что сильно занемог, и потому легко согласился на предложение Ростислава помириться с черниговским князем, взявши у последнего четыре города.
Таким образом, Ростиславу удалось умирить всех князей и на восточной и на западной стороне Днепра; оставалось урядить дела на севере. В 1168 году он отправился туда, заехавши наперед к зятю своему, Олегу северскому; смольняне, лучшие люди, начали встречать его еще за 300 верст от своего города, потом встретили его внуки, за ними – сын Роман, епископ, тысяцкий и мало не весь город вышел к нему навстречу: так все обрадовались его приходу и множество даров надавали ему. Из Смоленска Ростислав отправился в Торопец, откуда послал в Новгород к сыну Святославову, чтоб приезжал с лучшими гражданами к нему в Великие Луки, потому что болезнь не позволяла ему ехать дальше. Урядившись с новгородцами, взявши много даров у них и у сына, он возвратился в Смоленск совсем больной; сестра Рогнеда начала просить его, чтоб остался в Смоленске и лег в построенной им церкви, но Ростислав отвечал: «Не могу здесь лечь, везите меня в Киев; если бог пошлет по душу на дороге, то положите меня в отцовском благословении у св. Феодора, а если, бог даст, выздоровлю, то постригусь в Печерском монастыре». Перед смертию он говорил духовнику своему, священнику Семену: «Отдашь ты ответ богу, что не допустил меня до пострижения». Ростислав постоянно имел эту мысль и часто говорил печерскому игумену Поликарпу: «Тогда мне пришла мысль о пострижении, как получил я весть из Чернигова о смерти Святослава Ольговича». С тех пор он все твердил игумену: «Поставь мне келью добрую, боюсь напрасной смерти». Но Поликарп отговаривал ему: «Вам бог так велел быть, – говорил игумен, – правду блюсти на этом свете, суд судить праведный и стоять в крестном целовании». Ростислав отвечал на это: «Отец! Княжение и мир не могут быть без греха, а я уже немало пожил на этом свете, так хотелось бы поревновать святым». Поликарп не хотел больше противиться и отвечал: «Если уже ты так сильно этого хочешь, князь, то да будет воля божия». Ростислав сказал на это: «Подожду еще немного, есть у меня кое-какие дела». Теперь все дела были устроены, и больной Ростислав спешил в Киев с тем, чтобы лечь там или постричься, как на дороге из Смоленска, будучи в сестрином селе Зарубе, почувствовал приближение смерти и послал за духовником; сам прочел отходную и умер в полной памяти, отирая платком слезы. И этот Мстиславич представляет также замечательное явление между древними князьями нашими: далеко уступая старшему брату своему Изяславу в деятельности, отваге и распорядительности ратной, Ростислав отличался охранительным характером: постоянно почтительный пред старшим братом, покорный его воле, он был почтителен и перед дядьми, с неудовольствием смотрел на борьбу с ними старшего брата, уговаривал его уступить им; и когда самому пришла очередь быть старшим в роде, то потребовал от младших такого же повиновения, какое сам оказывал своим старшим. Принявши старшинство, он не уступил пылкому племяннику своему Мстиславу в требованиях, как по всему видно, неумеренных, но и его после, и всех остальных младших родичей ни в чем не обидел, всех старался примирить, всех наделил волостями, так что при конце его жизни повсюду водворилось спокойствие (1168 г.).
По смерти Ростислава старшинство в роде принадлежало прежде всего Святославу Всеволодовичу черниговскому по старшинству племени, но Мономаховичи не хотели признавать этого старшинства; в племени Мономаховом старшим по линии был последний сын Мстислава Великого, Владимир Мстиславич; но этот князь, как мы видели, был мачешич и, вероятно, моложе своего племянника летами, был изгнан Мстиславом даже из Волыни: мог ли он надеяться, что последний уступит ему Киев? Наконец, после Владимира на старшинство в роде имел право сын Юрия Долгорукого – Андрей Боголюбский; но северных князей вообще не любили на юге, и Андрей поведением своим относительно братьев не мог нисколько уменьшить этого нерасположения. Вот почему по смерти Ростислава взоры всех обратились на смелого племянника его, князя владимирского на Волыни, который два раза уже овладевал Киевом, два раза уступал его родному и старшему дяде, но кроме последнего не мог уступить никому другому. Несмотря, однако, на это, спорность прав Мстислава, спорность самой отчинности его (ибо отец его умер, не будучи собственно старшим в роде), давала родичам его надежду, что Изяславич щедро наградит их за уступку ему старшинства, даст им все, чего они сами захотят, но они ошиблись в своем расчете: Мстислав, подобно дяде Ростиславу, хотел быть старшим на деле, а не по имени только. Получив приглашение ехать в Киев от братьи – Владимира Мстиславича, Рюрика и Давыда Ростиславичей, также особое приглашение от киевлян и особое от черных клобуков, Мстислав отправил немедленно в Киев племянника Василька Ярополчича с своим тиуном. Здесь в Киеве приятели Мстислава рассказали Васильку, что князья Владимир Мстиславич и Андреевич, также Ярослав Изяславич луцкий и Ростиславичи целовали крест, что будут стоять заодно и возьмут у Мстислава волости по своей воле: Владимир Мстиславич возьмет в придачу к Триполю Торческ со всем Поросьем, Владимир Андреевич – Брест, Ярослав – Владимир. Василько немедленно дал знать об этом дяде Мстиславу, и тот, передавши весть союзникам своим – Ярославу галицкому, Всеволодовичам городенским и князьям польским, выступил с своими полками и с галицкою помощию к Киеву. Как видно, главою княжеского заговора был Владимир Мстиславич, давний враг своего племянника; вот почему, услыхав о приближении последнего к Киеву, он бросился бежать с семьею из Триполя в Вышгород, где и затворился вместе с Ростиславичами. Мстислав между тем вошел в Киев, урядился с братьями, дружиною и киевлянами и в тот же день отправился осаждать Вышгород; после крепких схваток между осаждающими и осажденными князья начали пересылаться и уладились, наконец, на счет волостей, после чего Мстислав вторично вошел в Киев и сел на столе Ярославовом, на
Но легко понять, что князья, особенно старые, обманувшись в своих надеждах, затаили горечь в сердце; особенно злобился на племянника Владимир Мстиславич и тотчас после ряду уже начал затевать новые замыслы против Мстислава; боярин Давыда Ростиславича, Василь Настасьич, узнавши об этих замыслах, объявил об них своему князю, а тот рассказал все Мстиславу. Когда Владимир увидал, что умысел его открылся, то приехал в Киев оправдываться пред племянником. Почти в одно время съехались они в Печерском монастыре; Мстислав вошел в игуменскую келью, а Владимиру велел сесть в экономской и послал спросить его: «Брат! Зачем ты приехал? Я за тобою не посылал». Владимир велел отвечать: «Брат! Слышал я, что злые люди наговорили тебе на меня». «Говорил мне брат Давыд», – велел отвечать на это Мстислав, Послали к Давыду в Вышгород; Давыд прислал Василя для улики, приставили к нему тысяцкого и еще другого боярина, и начался суд. Через три дня Мстислав опять приехал в Печерский монастырь; Владимир прислал двоих бояр своих, которые начали спорить с Василем; но за последнего явился новый свидетель. Дело это, наконец, наскучило Мстиславу, он сказал дяде: «Брат! Ты крест целовал, и еще губы у тебя не обсохли; ведь это отцовское и дедовское утверждение; кто нарушает клятву, тому бог будет судья; так теперь, если ты не думал никакого зла и не думаешь, то целуй крест». Владимир отвечал: «С радостию, братец, поцелую; все это на меня выдумали ложь», – поцеловал крест и поехал в Котельницу. Но в том же году стал он опять сноситься с черными клобуками, получать их на племянника; и когда последние дали ему слово действовать заодно, то он объявил об этом своим боярам; но дружина отвечала ему: «Ты, князь, задумал это сам собою: так не едем по тебе, мы ничего не знали». Владимир рассердился и, взглянув на молодых дружинников, сказал: «Вот у меня будут бояре», и поехал к берендеям, с которыми встретился ниже Ростовца. Но варвары, увидавши, что он приехал один, встретили его словами: «Ты нам сказал, что все братья с тобою заодно; где же Владимир Андреевич, где Ярослав и Давыд? Да и дружины-то у тебя нет; ты нас обманул: так и нам лучше в чужую голову, чем в свою», и начали пускать во Владимира стрелы, из которых две и попали в него. Владимир сказал тогда: «Сохрани бог верить поганому, а я уже погиб и душою и жизнию», и побежал к Дорогобужу, потеряв своих отроков, которых перебили черные клобуки. Но Владимир Андреевич разорил мост на реке Горыне и не пустил к себе Мстиславича, который принужден был обратиться к востоку и чрез землю радимичей пустился в Суздальскую область к Андрею Боголюбскому; и последний не принял его к себе, а послал сказать ему: «Ступай в Рязань к тамошнему князю, а я тебя наделю». Владимир послушался и отправился в Рязань. Мстислав киевский не хотел после того терпеть, чтоб и мать Владимирова оставалась где-нибудь на Руси, и велел сказать ей: «Ступай за Днепр в Городок, а оттуда иди, куда хочешь: не могу жить с тобою в одном месте, потому что сын твой всегда ловит головы моей, вечно нарушает клятвы». Она отправилась в Чернигов к Святославу Всеволодовичу.
Казалось, что с удалением дяди Владимира на дальний северо-восток Мстислав должен был успокоиться, но вышло иначе. Мы видели, что князья не могли распорядиться волостями так, как им хотелось при вступлении на старший стол Мстислава; это оставило горечь во всех сердцах, которая должна была обнаруживаться при всяком удобном случае. После удачного похода на половцев в 1168 году князья рассердились на Мстислава за то, что он тайком от них отпускал слуг своих разорять половецкие вежи; скоро после этого Мстислав снова собрал всю братью в Киеве и предложил новый поход в степи. Речь его полюбилась всем князьям, они выступили в поход и остановились у Канева. В это время двое из дружины, Бориславичи, родные братья Петр и Нестор, начали говорить Давыду Ростиславичу злые речи на Мстислава: последний прогнал их от себя за то, что холопы их покрали его лошадей из стада и положили на них свои пятна (клейма); так теперь Бориславичи хотели отомстить ему клеветою. Давыд поверил им и начал говорить брату Рюрику: «Брат! Приятели говорят мне, что Мстислав хочет нас схватить». «А за что? За какую вину? – отвечал Рюрик, – давно ли он к нам крест целовал?» Чтоб уверить больше Ростиславичей, клеветники сказали им: «Мстислав положил схватить вас у себя за обедом; так если он начнет звать вас на обед, то значит, что мы сказали правду». И точно, Мстислав, ничего не зная, позвал на обед Рюрика и Давыда. Те послали сказать ему в ответ на зов: «Поцелуй крест, что не замыслишь на нас никакого лиха, так поедем к тебе». Мстислав ужаснулся и сказал дружине: «Что это значит? Братья велят мне крест целовать, а я не знаю за собою никакой вины!» Дружина отвечала: «Князь! Нелепо велят тебе братья крест целовать; это, верно, какие-нибудь злые люди, завидуя твоей любви к братьи, пронесли злое слово. Злой человек хуже беса; и бесу того не выдумать, что злой человек замыслит; а ты прав пред богом и пред людьми; ведь тебе без нас нельзя было ничего замыслить, ни сделать, а мы все знаем твою истинную любовь ко всей братье; пошли сказать им, что ты крест целуешь, но чтоб они выдали тех, кто вас ссорит». Давыд не согласился выдать Бориславичей. «Кто же мне тогда что-нибудь скажет после, если я этих выдам», – говорил он. Несмотря на то, Мстислав целовал крест, и Ростиславичи оба поцеловали; однако сердце их не было право с ним, прибавляет летописец. В то же самое время Владимир Андреевич начал припрашивать волости у Мстислава; тот понял, что Владимир припрашивает нарочно, чтоб иметь только случай к ссоре, и послал сказать ему: «Брат Владимир! Давно ли ты крест целовал ко мне и волость взял?» Владимир в сердцах уехал в свой Дорогобуж. Этим всеобщим нерасположением южных князей к Мстиславу воспользовался Андрей Боголюбский, чтоб предъявить права свои на старшинство и на Киев: он так же не любил Мстислава, как отец его Юрий не любил отца Мстиславова Изяслава, и точно так же, как прежде отец его, начал открытую войну, удостоверившись, что найдет союзников на юге. Ждали только повода; повод открылся, когда Мстислав исполнил просьбу новгородцев и отправил к ним на княжение сына своего Романа; тогда все братья стали сноситься друг с другом и утвердились крестом на Мстислава, объявивши старшим в роде Андрея Юрьевича. Боголюбский выслал сына своего Мстислава и воеводу Бориса Жидиславича с ростовцами, владимирцами, суздальцами; к этому ополчению присоединилось 11 князей: Глеб Юрьевич из Переяславля, Роман из Смоленска, Владимир Андреевич из Дорогобужа, Рюрик Ростиславич из Овруча, братья его – Давыд и Мстислав из Вышгорода, северские – Олег Святославич с братом Игорем, наконец, младший брат Боголюбского, знаменитый впоследствии Всеволод Юрьевич и племянник от старшего брата, Мстислав Ростиславич. Не пошел Святослав Всеволодович черниговский, не желая, как видно, отнимать Киев у Мстислава в пользу князя, старшинства которого не мог он признать; не пошел и один из родных братьев Боголюбского – Михаил Юрьевич; его Мстислав отправил с черными клобуками в Новгород на помощь сыну своему Роману; но Ростиславичи – Рюрик и Давыд, узнавши, что рать Боголюбского и родного брата их Романа уже приближается, послали в погоню за Михаилом и схватили его недалеко от Мозыря благодаря измене черных клобуков.
Знал ли Мстислав о сбиравшейся на него грозе или нет, трудно решить; скорее можно предположить, что не знал, иначе не послал бы он черных клобуков с Юрьевичем в Новгород. В Вышгороде соединились все князья – неприятели Мстислава и отсюда пошли и обступили Киев. Мстислав затворился в городе и крепко бился за него: любовь к сыну Изяславову и еще больше, быть может, нелюбовь к сыну Юриеву заставила киевлян в первый раз согласиться выдержать осаду; летописец не говорит, чтоб кто-нибудь из них, как прежде, вышел навстречу к осаждавшим князьям или все вечем говорили Мстиславу: «Ступай, князь, теперь не твое время»; одни только черные клобуки по обычаю начали предательствовать. После трехдневной осады дружины осаждавших князей успели ворваться в город; тогда дружина Мстиславова сказала своему князю: «Что стоишь? Поезжай из города; нам их не перемочь»; Мстислав послушался и побежал на Василев; отряд черных клобуков гнался за ним, стрелял взад, побрал в плен много дружины; но самому Мстиславу удалось соединиться с братом Ярославом и пробраться вместе с ним во Владимир-Волынский. В первый раз Киев был взят вооруженною рукою при всеобщем сопротивлении жителей и в первый раз мать городов русских должна была подвергнуться участи города, взятого на щит: два дни победители грабили город, не было никому и ничему помилования; церкви жгли, жителей – одних били, других вязали, жен разлучали с мужьями и вели в плен, младенцы рыдали, смотря на матерей своих; богатства неприятели взяли множество, церкви все были пограблены; половцы зажгли было и монастырь Печерский, но монахам удалось потушить пожар; были в Киеве тогда, говорит летописец, на всех людях стон и тоска, печаль неутешная и слезы непрестанные.
Но не старший сын Юрия, во имя которого совершен был поход, взят и разорен стольный город отцов, не Боголюбский сел в Киеве; сын его Мстислав посадил здесь дядю, Глеба переяславского, который отдал Переяславль сыну своему Владимиру; старший в роде князь остался жить на севере, в далеком Владимире Клязменском, и сын его Мстислав пошел назад к отцу с великою честию и славою, говорит летописец, но в некоторых списках стоит: с проклятием.
Из событий в особых княжествах по смерти Юрия Долгорукого мы упоминали, как потомству Изяслава Ярославича удалось утвердиться в Турове; потомство Игоря Ярославича продолжало княжить в Городне. Ярослав галицкий освободился, наконец, от опасного соперника своего – Ивана Берладника: под 1161 годом летописец говорит, что Берладник умер в Солуне; есть слух, прибавляет он, что смерть приключилась ему от отравы. В Полоцке происходили большие смуты. Мы видели, что в 1151 году полочане выгнали князя Рогволода Борисовича и взяли на его место Ростислава Глебовича, который вошел в сыновние отношения к Святославу Ольговичу. Но, как видно, Ростислав впоследствии позабыл о своих обязанностях относительно черниговского князя, потому что последний принял к себе изгнанника Рогволода и даже в 1158 году дал ему свои полки для отыскания волостей. Приехавши в Слуцк, Рогволод начал пересылаться с жителями Друцка; те обрадовались ему, стали звать к себе: «Приезжай, князь, не мешкай, рады мы тебе; если придется, станем биться за тебя и с детьми». И в самом деле, больше трехсот лодок выехало к нему навстречу, с честью ввели его дручане в свой город, а Глеба Ростиславича выгнали, двор и дружину его разграбили. Когда Глеб пришел к отцу Ростиславу в Полоцк и когда узнали здесь, что Рогволод сидит в Друцке, то сильный мятеж встал между полочанами, потому что многие из них захотели Рогволода, и с большим трудом мог Ростислав установить людей. Обдаривши их богато и приведя ко кресту, он пошел со всею братьею на Рогволода к Друцку, но встретил сильный отпор: дручане бились крепко, и много падало людей с обеих сторон; тогда Ростислав, видя, что не возьмет ничего силою, помирился с Рогволодом, придал ему волостей и возвратился домой. Но дело этим не кончилось: в том же году полочане сговорились выгнать Ростислава, позабывши что говорили ему при крестном целовании: «Ты наш князь, и дай нам бог с тобою пожить». Они послали тайком в Друцк сказать Рогволоду Борисовичу: «Князь наш! Согрешили мы пред богом и пред тобою, что встали на тебя без вины, именье твое и дружины твоей все разграбили, а самого, схвативши, выдали Глебовичам на великую муку; если ты позабудешь все то, что мы тебе сделали своим безумием, и поцелуешь к нам крест, то мы твои люди, а ты наш князь; Ростислава отдадим тебе в руки, делай с ним, что хочешь». Рогволод поклялся, что забудет все прошлое; но, как обыкновенно водилось в городах, у Ростислава между полочанами были также приятели, которые дали ему знать, что остальные сбираются схватить его. Положено было позвать его обманом на братовщину к святой богородице к старой на Петров день и тут его схватить; но Ростислав, предуведомленный, как сказано выше, приятелями, поддел броню под платье, и заговорщики не смели напасть на него тут, но на другой день опять послали звать его к себе на вече: «Приезжай к нам, князь! – велели они сказать ему, – нам с тобою нужно кой о чем переговорить». Ростислав отвечал послам: «Ведь я вчера был у вас: что ж вы со мною ни о чем не говорили?» Несмотря, однако, на прежнее предуведомление, он поехал на этот раз в город, (а жил он тогда на загородном дворе в Белчице, в трех верстах от Полоцка, на другом берегу Двины). Но не успел Ростислав еще доехать до города, как встретил отрока своего, который сказал ему: «Не езди, князь! В городе на тебя вече, уже дружину твою бьют и тебя хотят схватить». Ростислав возвратился, собрал дружину на Белчице и пошел полком в Минск, к брату Володарю, опустошая Полоцкую волость, забирая скот и челядь. Рогволод, по зову полочан, приехал княжить на его место и не хотел оставить Глебовичей в покое: собрал большое войско из полочан, выпросил у Ростислава смоленского на помощь двух сыновей его, Романа и Рюрика, с боярином Внездом, полками смоленскими, новгородскими и псковскими и пошел сперва к Изяславлю, где затворился Всеволод Глебович; этот Всеволод был прежде большим приятелем Рогволоду и потому, понадеявшись на старую дружбу, поехал в стан к Борисовичу и поклонился ему; Рогволод принял его хорошо, но не отдал назад Изяславля, который следовал, как отчина, Брячиславу Васильковичу, а дал вместо того Стрежев; потом Рогволод отправился к Минску, но, простоявши под городом 10 дней без успеха, заключил с Ростиславом мир и возвратился домой. Глебовичи, уступая на время силе, скоро начали опять действовать против остальных двоюродных братьев: в 1159 году овладели опять Изяславлем, схватили там двоих Васильковичей, Брячислава и Володаря, и заключили их в Минске. Это заставило Рогволода опять идти на Минск, и Ростислав Мстиславич из Киева прислал ему на помощь 600 торков; Рогволод шесть недель стоял около города и заключил мир на всей своей воле, т. е. заставил освободить Васильковичей; но торки, потерявши лошадей и сами помирая с голоду, возвратились пешком на юг, не дождавшись мира. Потом летописец опять упоминает о новом походе Рогволода на Ростислава к Минску и о новом мире. В 1161 году Рогволод предпринимал новый поход на одного из Глебовичей, Володаря, княжившего теперь в Городце; Володарь не стал биться с ним днем, но сделал вылазку ночью и с литвою нанес осаждавшим сильное поражение; Рогволод убежал в Слуцк и, пробыв здесь три дня, пошел в старую свою волость – Друцк, а в Полоцк не посмел явиться, погубивши столько тамошней рати под Городцом; полочане посадили на его место одного из Васильковичей – Всеслава. Из полоцких волостей мы встречаем упоминовение о Минске, Изяславле, Друцке, Городце как об отдельных столах княжеских; мы видели выше, что Ярослав I уступил полоцкому князю Брячиславу Витебск; теперь под 1165 годом встречаем известие, что в Витебске сел Давыд Ростиславич смоленский, отдавши прежнему витебскому князю Роману два смоленских города – Васильев и Красный. Между тем Глебовичи не могли равнодушно видеть, что Полоцк вышел из их племени и от Борисовича перешел к Васильковичу; в 1167 году Володарь Глебович городецкий пошел на Полоцк, Всеслав Василькович вышел к нему навстречу, но Володарь, не давши ему собраться и выстроить хорошенько полки, ударил внезапно на полочан, многих убил, других побрал руками и заставил Всеслава бежать в Витебск, а сам пошел в Полоцк и уладился с тамошними жителями, целовал с ними крест, как говорит летописец. Утвердившись здесь, Володарь пошел к Витебску на Давыда и Всеслава, стал на берегу Двины и начал биться об реку с неприятелями; Давыд не хотел вступать с ним в решительное сражение, поджидая брата своего Романа с смольнянами, как вдруг в одну ночь ударил страшный гром, ужас напал на все войско полоцкое, и дружина стала говорить Володарю: «Чего стоишь, князь, не едешь прочь? Роман переправляется через реку, а с другой стороны ударит Давыд». Володарь испугался и побежал от Витебска; на другое утро, узнав о бегстве врага, Давыд послал за ним погоню, которая, однако, не могла настичь самого князя, а переловила только многих ратников его, заблудившихся в лесу; Всеслав, впрочем, отправился по следам Володаревым к Полоцку и опять успел занять этот город.