История России в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Первый отдел
Шрифт:
Уже во время несовершеннолетия Димитрия бояре от его имени распоряжались судьбою удельных князей. В 1363 году они стеснили ростовского князя и выгнали князей: галицкого и стародубского из их волостей. Гонимые и теснимые Москвою, князья прибегали к суздальскому князю, но, после примирения с Москвою, сам суздальский князь признал над собою первенство московского.
В числе тогдашних руководителей делами бесспорно занимал важное место митрополит Алексий, уважаемый не только Москвою, но и в Орде, так как еще прежде он исцелил жену Чанибека, Тайдулу, и на него смотрели как на человека, обладающего высшею чудотворною силою. Под его благословением составлен был в 1364 году договор между Димитрием московским и его двоюродным братом Владимиром Андреевичем, получившим в удел Серпухов. Этот договор может до известной степени служить образчиком тогдашних отношений зависимых князей к старейшему: Владимир Андреевич имел право распоряжаться своею волостью, как вотчинник, но обязан был повиноваться Димитрию, давать ему дань, следуемую хану, считать врагами врагов великого князя, участвовать со своими боярами и слугами во всех походах, предпринимаемых Димитрием, получая от него во время походов жалованье. Бояре из уделов обоих князей могли переходить свободно; но это позволение не простиралось на остальных жителей; князья не имели права покупать
Личность великого князя Димитрия Донского представляется по источникам неясною. Мы видим, что в его отрочестве, когда он никак не мог действовать самостоятельно, бояре вели дела точно в таком же духе, в каком бы их вел и совершеннолетний князь. Летописи, уже описывая его кончину, говорят, что он во всем советовался с боярами и слушался их, что бояре были у него как князья; также завещал он поступать и своим детям. От этого невозможно отделить: что из его действий принадлежит собственно ему, и что его боярам; по некоторым чертам можно даже допустить, что он был человек малоспособный и потому руководимый другими; и этим можно отчасти объяснить те противоречия в его жизни, которые бросаются в глаза, то смешение отваги с нерешительностью, храбрости с трусостью, ума с бестактностью, прямодушия с коварством, что выражается во всей его истории.
Из всех князей других русских земель всех опаснее для Москвы казался Михаил, сын Александра Михайловича тверского. Он естественно питал родовую ненависть к московским князьям и был при этом человек предприимчивый, упрямого и крутого нрава. Бывши сначала князем в Микулине, он овладел Тверью, назывался великим князем тверским и, в качестве старейшего, хотел подчинить своей власти своих ближайших родственников, князей тверской земли. Между ним и его дядей Василием кашинским возник спор за владение умершего князя Семена Константиновича, который завещал его Михаилу Александровичу. Так как дело по завещанию касалось церкви, то дело это разбирал тверской епископ Василий и решил в пользу Михаила Александровича. Первопрестольник русской церкви митрополит Алексий, сильно радевший о величии Москвы и ее выгодах, был очень недоволен таким решением и призвал Василия в Москву. Современники говорят, что тверской епископ потерпел там большие «протори». Между тем Василию кашинскому послали из Москвы рать на помощь против Михаила Александровича, и Василий отправился силою выгонять своего племянника из Твери, но у Михаила Александровича также был могучий покровитель, зять его, литовский великий князь Ольгерд, женатый на сестре его Иулиянии. Кашинцы и москвичи не взяли Твери, а только успели наделать разорения Тверской волости, как явился Михаил с литовскою помощью. Дядя и стоявший за дядю племянник князь Иеремий уступили во всем Михаилу и целовали крест повиноваться ему, но Иеремий немедленно после того бежал в Москву и умолял московского князя распорядиться тверскими уделами.
Москвичи придумали иным способом расправиться с Михаилом. Митрополит Алексий и великий князь приглашали «любовно» Михаила приехать в Москву на третейский суд. Митрополит уверил его своим пастырским словом в безопасности. Михаил приехал: его взяли под стражу и разлучили с боярами, которых также заточили. Но Москва не воспользовалась этим поступком, а напротив, только повредила себе. Вскоре после того прибыли из Орды татарские послы: неизвестно, требовали ли они освобождения Михаила или же москвичи боялись, что татарам будет неприятен этот поступок: только Михаил был выпущен и, как говорят, его принудили целовать крест на том, чтобы повиноваться московскому князю. Москва тем временем овладела Городком (на реке Старице). Московский князь послал туда князя Иеремия, а вместе с этим князем и своего наместника.
С этих пор Михаил решился во что бы то ни стало отомстить Москве и нанести ей жестокий удар. Он в особенности обвинял митрополита Алексия: «Я всего больше любил митрополита и доверял ему, говорил Михаил, – а он так посрамил меня и поругался надо мною».
Михаил отправился в Литву к Ольгерду и побудил его идти на Москву. Раздраживши Михаила, москвичи не сообразили, что он может навести на Москву опасного врага, и не приняли никаких мер обороны. В Москве узнали о нашествии Ольгерда только тогда, когда литовский князь уже приближался с войском к границе вместе с братом своим Кейстутом, племянником Витовтом, разными литовскими князьями, смоленскою ратью и Михаилом тверским. В обычае этого воинственного князя было: не говорить заранее никому, куда собирается идти на войну, совершать походы скорые и нападать внезапно. Князья, подручные Димитрию, не успели по его призыву явиться на защиту Москвы. Оставалось обороняться силами одной московской земли: Димитрий выслал против врага воеводу Димитрия Минина, а Владимир Андреевич – Акинфа Шубу. Литовцы на пути своем жгли, грабили селения, истребляли людей; высланная московская рать была ими разбита в прах, 21 декабря 1368 года на реке Тростне воеводы пали в битве. «Где есть великий князь со своею силою?» – спрашивал Ольгерд пленных. Все в один голос давали такой ответ: «Князь в городе своем Москве, а рати не успели собраться к нему». Ольгерд поспешил прямо к Москве. Великий князь Димитрий, князь Владимир Андреевич, митрополит, бояре со множеством народа заперлись в Кремле, который был только что перед тем укреплен каменною стеною. Москвичи сами сожгли посад около Кремля. Ольгерд три дня и три ночи простоял под стенами Кремля. Взять его приступом было трудно, а морить осажденных голодом Ольгерд не решался, так как зимою стоять долгое время в открытом поле было бы слишком тяжело для осаждающих; притом же на выручку Москве могли подоспеть рати подручных князей. Ольгерд приказал сжечь кругом Москвы все, что еще не было сожжено самими русскими. Тогда, кроме посада, обнесенного дубовою стеною, за пределами этого посада было поселение, носившее название Загородье, а за Москвою-рекою другое, называемое Заречье. Литовцы сожгли все, не щадя ни церквей, ни монастырей; возвращаясь назад, они разоряли Московскую волость, жгли строения, грабили имущества, забирали скот, убивали или гнали в плен тех людей, которые не успевали спастись от них в леса. По известию современника, Москва потерпела от Ольгерда такое бедствие, какого не испытывала со времени нашествия Батыя. Таковы были последствия неловкой московской политики: хотя москвичи и действовали в духе, указанном Калитою, но способами до крайности неудачными; думая сломить силу опасного тверского князя, они сделали его еще опаснее для себя и легкомысленно навлекли на свою землю беду от нового врага, который, до этого времени постоянно занятый другими войнами и делами собственной страны, не делал никаких покушений на московскую землю.
Этим дело не окончилось. Москва за разорение, нанесенное ей литовцами, хотела вознаградить себя разорением земель: тверской и смоленской. Сначала москвичи и с ними волочане (то есть Волока-Ламского) пограбили Смоленскую волость в отмщение за то, что смольняне ходили с литовцами на Москву; а потом великий князь московский послал объявить войну тверскому. Михаил Александрович тотчас убежал в Литву. Московская рать два раза вступала в тверскую землю, разоряла села и волости, взяла, под начальством самого Димитрия, Зубцов и Микулин. Москвичи погнали тогда из тверской земли множество пленных и скота в свою разоренную литовцами землю. Пленные из тверской земли заменяли в московской земле тех людей, которых угнали литовцы в свою сторону. Тверичи были «смирены до зела», по выражению летописца.
Ольгерд на этот раз не мог дать скорой помощи шурину, потому что занят был войной с Орденом. Михаил тверской, услыхавши о бедствии своей земли, сильно опечалился и принял намерение, вероятно, с согласия Ольгерда, иным путем отмстить своему врагу. Он отправился в Орду и без труда выхлопотал себе там великокняжеское достоинство от Мамант-Салтана, хана, посаженного Мамаем, но об этом узнали в Москве и поставили заставы, чтобы изловить Михаила на возвратном пути. К счастью, у Михаила были доброжелатели в Москве; они дали ему знать, и он опять пробрался в Литву. По усиленной просьбе жены своей, Ольгерд решился наконец помогать ее брату. Он двинулся на московскую землю с братом Кейстутом, литовскими князьями, Святославом смоленским и Михаилом тверским. Простояв несколько дней у Волока и не взявши его, литовцы пришли к Москве 6 декабря 1370 года. Димитрий заперся в Кремле, но Владимир Андреевич, собрав свою рать, стоял в Перемышле. С ним были заодно рати: рязанская и пронская. Литовцы пожгли часть только что возобновленного посада и окрестные села, но, простояв 8 дней под Кремлем, Ольгерд заключил с московским князем перемирие до Петрова дня; он хотел даже вечного мира и предлагал родственный союз, обещая выдать дочь свою Елену за князя Владимира Андреевича. Но дело на этот раз пока ограничилось одним перемирием. В этот год была необыкновенно теплая зима, преждевременно наступила оттепель и распустились реки; пути испортились: отступать было трудно; а между тем на Ольгерда русские готовились ударить с тыла. Кроме того, Ольгерда торопили домой дела с немецким Орденом. Все эти обстоятельства побудили его оставить дело Михаила.
Лишенный помощи зятя, тверской князь опять отправился в Орду. На этот раз ему предлагали там татарское войско, но он не решился подвергать русские земли разорению, соображая, что в таком случае возбудит к себе всеобщую ненависть русских. Михаил думал, что достаточно будет одного ханского посла с ярлыком, повелевающим русским признавать Михаила великим князем, но Орда до того ослабела от внутренних междоусобий, что ее уже не боялись, как прежде, и Димитрий московский приводил к присяге владимирцев и жителей других городов сохранять ему верность, не обращая внимания на татарские ярлыки, повелевающие повиноваться тверскому князю; сам Димитрий стал с войском в Переяславле вместе с Владимиром Андреевичем. Михаил с ханским послом Сарыходжою прибыл к городу Владимиру; владимирцы не пустили их. Сарыходжа звал Димитрия во Владимир слушать ярлык; Димитрий отвечал ему так: «К ярлыку не еду, на великое княжение не пущу, а тебе, послу цареву, путь чист». Вместе с тем он послал дары Сарыходже. Сарыходжа оставил Михаила и поехал в Москву. Его приняли там с таким почетом и так щедро одарили, что он совершенно перешел на сторону Димитрия, уговорил его ехать к Мамаю и обещал ходатайствовать за него.
Михаил с досады разорил Мологу, Углич, Бежицкий-Верх и вернулся в Тверь, а в Орду выслал сына своего Ивана. Тогда, по общему совету с митрополитом и боярами, Димитрий сам отправился вместе с Андреем ростовским и московскими боярами и слугами искать милости Мамая. Митрополит Алексий проводил его до Оки и благословил на путь. Несмотря на то, что Димитрий уже раздражал Мамая, еще нетрудно было приобрести его благосклонность, потому что Мамай был милостив к тому, кто давал ему больше. Димитрий привез ему обильные дары; притом же Сарыходжа настраивал его в пользу Димитрия. Москва, несмотря на разорение, нанесенное Ольгердом, была все еще очень богата в сравнении с прочими русскими землями; сборы ханских выходов обогащали ее казну. Димитрий не только имел возможность подкупить Мамая, но даже выкупил за 10000 рублей серебра [29] Ивана, сына Михайлова, удержанного в Орде за долг, и взял его себе в заложники в Москву: там этот князь находился в неволе на митрополичьем дворе до выкупа. Димитрий получил от хана ярлык на княжение, и даже Мамай сделал ему такую уступку, что положил брать дань в меньшем размере, чем платилось при Узбеке и Чанибеке; а Михаилу Мамай послал сказать так: «Мы дали тебе великое княжение; мы давали рать и силу, чтобы посадить тебя на великом княжении; а ты рати и силы нашей не взял, говорил, что своею силою сядешь на великом княжении; сиди теперь с кем любо, а от нас помощи не ищи!»
29
Тогдашний рубль приблизительно равнялся гривне, т.е. полуфунту серебра.
Михаил снова обратился в Литву. На Ольгерда была, по-видимому, надежда плоха: во время поездки Димитрия в Орду прибыли в Москву послы Ольгердовы и обручили с Владимиром Андреевичем Ольгердову дочь Елену, а следующею зимою совершилась их свадьба. Зато Михаил уговорил Кейстута, сына его Витовта, Андрея Ольгердовича полоцкого и других литовских князей идти с ним на московскую землю. Димитрий в это время расправлялся с Олегом рязанским, вероятно, благоприятствовавшим Михаилу. Этот князь не менее тверского питал родовую неприязнь к московскому княжескому роду, преемственно переходившую от прадеда, некогда задушенного в Москве Юрием Даниловичем. Рязанцы ненавидели москвичей за их надменность и высокомерное обхождение с русскими других земель. Москвичи называли их «полуумными людищами»; рязанцы обзывали москвичей «трусами» и говорили, что «против них надо брать на войну не оружие, а веревки, чтоб вязать их». Олег потерпел поражение при Скорнищеве; Димитрий овладел Рязанью и отдал ее князю Владимиру пронскому в надежде, что новый князь будет ему повиноваться, но от этого не произошло никакой пользы для Москвы: Димитрий должен был обратиться на Михаила, который приближался с литовскою ратью, а Олег, воспользовавшись этим обстоятельством, выгнал пронского князя и стал по-прежнему княжить в Рязани.