История русского романа. Том 2
Шрифт:
Специфика Иудушки как социально — психологического типа в том именно и состоит, что это хищник, предатель, лютый враг, прикидывающийся ласковым другом. Такая природа типа требовала для своего художественного раскрытия соответствующего творческого метода и жанра. Именно потому, что внутреняя лживость и подлость данного социального типа, маскируемая благонамеренными речами и манерами, обнаруживается далеко не сразу и становится очевидной только при тесном и длительном с ним общении, именно поэтому здесь оказался необходимым сложный психологический анализ, разоблачающий обманчивость внешних форм поведения, и потребовался целый роман, а не рассказ, как было первоначально задумано автором. И сама форма «семейного» романа, обычно мало привлекавшая Щедрина, оказывалась в данном случае необходимой, во всяком случае более благоприятной для выявления генезиса и сущности типа усадебного хищника — лицемера. Интимная обстановка, наблюдение за героем на близком расстоянии, в его повседневном быту, в том затхлом
Иудушка во всех отношениях — личность ничтожная, скудоумная, никчемная, мелкая даже в смысле своих отрицательных качеств. И вместе с тем это полное олицетворение ничтожества держит в страхе окружающих, господствует над ними, побеждает их и несет им гибель. Ничтожество приобретает значение страшной гнетущей силы, и происходит это потому, что оно опирается на крепостническую мораль, на закон и религию.
Лицемеры вообще ищут внешнего, формального оправдания своих действий, заботятся о том, чтобы придать им вид законности. Ради этого они цепляются за установившиеся традиции, верования, прописные истины, имеющие широкое хождение в обществе. Это тем более характерно для Иудушки, который в многоликой массе лицемеров представляет особый тип лгуна. Есть лицемеры, которые сами сознают, что они лицемеры.
Иудушка же искренне считает себя поборником правды; его лганье не осложнено никакими рефлексиями, никакими внутренними противоречиями. Оно так глубоко въелось в его натуру, так пропитало все поры его внутреннего облика, что всякие нравственные границы совершенно исчезли. Он постоянно лжет и сам не знает, лжет он или говорит правду. Одним словом, это лгун, убежденный в своей правоте, и потому он вполне искренне верит, что любая его пакость имеет оправдание в обычаях, в религии, в законе; сюда, к этим азбучным прописям, имеющим для него непререкаемое значение, он и апеллирует всякий раз как к высшей инстанции.
Показывая защищенность Иудушки — «кровопивца» догматами религии и законами власти, Щедрин тем самым наносил удар нравственности собствеников — эксплуататоров вообще, именно той зоологической нравственности, которая опирается на общепринятую, официально санкционированную ложь, на лицемерие, вошедшее в каждодневный обиход привилегированных классов. Другими словами, в «Господах Головлевых», в границах «семейного» романа, разоблачались и отрицались социальные, политические и нравственные принципы дворянско — буржуазного общества
Роман «Господа Головлевы» Щедрин начал писать вскоре после появления «Бесов», а закончил в момент появления «Братьев Карамазовых». Присущие этим романам Достоевского реакционные идейные тенденции выражались в проповеди религиозного смирения как основы общественной нравственности и как узды против революционного «бесов- ства». «Господа Головлевы» всем своим объективным смыслом направ-| лены против тех философско — этических принципов, опираться на которые призывал Достоевский. Щедрин показывал, что именно на этой почве религиозного смирения, кротости, повиновения и произрастают всякого рода подлинные «бесовства», одним из проявлений которых и служит головлевщпна.
Карамазовщина и головлевщина, как объективные социально — психо- логические явления, родственны между собой. Это продукт саморазложения жизни, основанной на паразитизме. Что же касается взглядов Достоевского и Щедрина на сущность этих явлений и причины, их порождающие, то эти взгляды диаметрально противоположны друг другу. В то время как Достоевский видел в карамазовщине проявление вообще свойств той человеческой психики, которая не повинуется требованиям религии, Щедрин, напротив в самой религии усматривал один из источников головлевщины. Если, по мнению Достоевского, религиозность предохраняет личность от аморализма, то Щедрин, как раз наоборот, именно в религии обнаруживает те идеологические начала, которые питают аморализм паразитических классов и служат надежным орудием всякого обмана и лицемерия. Религия, как основа мцрали эксплуататоров, дискредитирована в «Господах Головлевых» уже тем фактом, что она выступает союзницей столь безнравственных людей, какими являются крепостники Иудушки, что она не мешает, а, напротив, способствует их существованию.
Щедрин провел образ Иудушки через все стадии нравственного распада. Если прежде Иудушка предавался безграничному пустословию, отравляя ядом своих сладеньких речей окружающих, то затем, когда вокруг него никого не осталось, пустословие перешло в стадию пусто- мыслия. Уединившись в кабинете, Иудушка погрузился в оргию фантастических стяжаний, которые были непосредственным продолжением голов- левской реальности и выражали все тот же мир праздных помещичьих идеалов. Дикий мир породил еще более дикую фантасмагорию, так как в мире призраков «кровопивец» уже не встречал никаких препятствий для осуществления своих желаний. В бредовых мечтаниях он доводил свою эпопею стяжательства и тирании до ее предельного завершения, желаемое превращалось в действительность. «Весь мир был у его ног, разумеется, тот немудреный мир, который был доступен его скудному миросозерцанию… Порфирий Владимирович был счастлив» (XII, 237–238). Таков предел извращения человеческого естества. Иудушка мог ощутить полное счастье только в призрачном мире безграничного стяжания и мщения. Он достиг последней стадии того нравственного маразма, который был следствием социального паразитизма. Далее следовали запой и смерть.
В последней главе романа («Расчет») Щедрин ввел трагический элемент в повествование о таком человекообразном, как Иудушка, показав в нем мучительное «пробуждение одичалой совести» (XII, 275). 1 И. А. Гончаров, высказывая в письме к Щедрину свои предположения относительно финала «Господ Головлевых», решительно отвергал возможность того конца Иудушки, который изображен в последней главе романа. На такой финал даргеко не всегда отважился бы самый принципиальный моралист. Однако трагической рязвязкой судьбы Иудушки Щедрин не только не сближается с проповедниками моралистических концепций перерождения общества и человека, а, напротив, прямо бросает им вызов, опровергает и отвергает их. Щедрин в «Господах Головлевых» берет труднейший из возможных случаев пробуждения совести. Тем самым он как бы говорит: да, совесть может проснуться даже в самом закоренелом любостяжателе. Но что же из этого следует? Практически, в общественном смысле, ничего! Совесть пробудилась в Иудушке, но слишком поздно и потому бесплодно, пробудилась тогда, когда хищник уже завершил круг своих преступлений и стоял одной ногой в могиле. Только теперь, когда он увидел перед собой призрак неотвратимой смерти, когда наступил момент «расчета», — только теперь пробуждается «одичалая совесть», и это пробуждение является лишь одним из симптомов физического умирания. Таким образом, не отрицая возможности про-; буждения совести в типах, подобных Иудушке, Щедрин с неопровержимой психологической убедительностью показал, что наступает это лишь i в трагически сложившихся для них обстоятельствах и не раньше того, как их нравственное и физическое разлоя^ение достигает последней черты и делает их неспособными к прежнему злодейству. Проблеск совести и Иудушек — это лишь момент предсмертной агонии, это та форма личной трагедии, которая порождается только страхом смерти, которая поэтому остается бесплодной, исключает всякую возможность нравственного возрождения и лишь ускоряет «развязку» с прошлым, «саморазрушение» личности.
Трагический элемент романа был использован некоторыми критиками либерально — народнического лагеря для построения гипотезы о том, что будто бы в последние годы своей литературной деятельности Щедрин склонялся к идее всепрощения, примирения классов и моралистическому оправданию носителей социального зла обстоятельствами окружающей среды. В наше время нет нужды опровергать эту явную либеральную фальсификацию социальных воззрений сатирика и идейного смысла «Господ Головлевых».
Весь социально — психологический комплекс романа освещен идеей неумолимого отрицания головлевщины. От главы к главе рисует Щедрин картины тирании, нравственных увечий, одичания, следующих одна за другой смертей, все большего погружения головлевщины в сумерки. И нз последней странице романа: ночь, темно, в доме ни малейшего шороха, на дворе мартовская мокрая метель, у дороги закоченевший труп голов- левского барина. Ни одной смягчающей или примиряющей ноты — таков расчет Щедрина с головлевщиной. Не только конкретным содержанием, но и всей своей тональностью, порождающей ощущение гнетущего мрака, роман «Господа Головлевы» вызывал в читателе чувство глубокого нравственного и физического отвращения к «дворянским гнездам» и ко всему, что с ними связано. Что же касается трагического элемента, то вторжение его в историю разложения головлевской семьи довершало сатирическое разоблачение паразитического класса картиной морального возмездия.
Конечно, оставаясь непримиримым в своем отрицании дворянско — буржуазных принципов семьи, собственности и государства, Щедрин, как великий гуманист, не мог не скорбеть по поводу испорченности людей, находившихся во власти пагубных принципов. Эти переживания гуманиста дают себя знать в описании как всего головлевского мартиролога, так и предсмертной агонии Иудушки, но они продиктованы не чувством снисхождения к преступнику как таковому, а болью за попранный образ человеческий. И вообще в социально — психологическом содержании романа отразились сложные философские раздумья писателя — мыслителя над судьбами человека и общества, над проблемами взаимодействия среды и личности, социальной психологии и нравственности. Щедрин не был моралистом в понимании как причин социального зла, так и путей его искоренения. Он отдавал себе полный отчет в том, что источник социальных бедствий заключается не в злой воле отдельных лиц, а в общем порядке вещей, что нравственная испорченность — не причина, а следствие господствующего в обществе неравенства. Однако сатирик отнюдь не был склонен фаталистически оправдывать ссылками на среду то зло, которое причиняли народной массе отдельные личности и еще более их совокупность — правящие партии и классы. Ему были понятны обратимость явлений, взаимодействие причины и следствия: среда порождает и формирует соответственные ей человеческие характеры и типы, но сами эти типы в свою очередь воздействуют на среду в том или ином смысле. Отсюда непримиримая воинственность сатирика по отношению к правящим кастам, страстное стремление обличать их гневным словом.