История русской Церкви. Том 9
Шрифт:
В епархии митрополита Михаила Рагозы главным городом оставался Киев, по имени которого он не переставал титуловаться и по принятии унии. И этот город со всеми его православными жителями и духовенством решительно отказывался от повиновения своему архипастырю-отступнику и открыто восставал против всех его требований и распоряжений. Здесь православные чувствовали себя довольно сильными, воеводою киевским был князь К. К. Острожский. Даже городские власти, бурмистры, райцы, лавники, не только сами сопротивлялись митрополиту, но еще получали и возбуждали духовных и мирян не покоряться ему. Митрополит Рагоза ничего не мог сделать одною своею властию и пожаловался королю. И король в один и тот же день (2 декабря 1597 г.) подписал две грамоты в Киев: одну - к православному духовенству, а другую - к магистратским сановникам и приказывал, чтобы они не возмущались против своего верховного пастыря и во всем были ему послушны, - грамоты, совершенно похожие на ту, с какою прежде король обратился ко всем православным и которая так мало произвела действия в Киеве. Особенно резко обнаружилась эта непокорность митрополиту и самому королю в Киево-Печерской лавре. Мы уже видели, что еще в 1595 г. король хотел отдать ее митрополиту Рагозе и отнять у архимандрита Никифора Тура, но последний воспротивился и остался ее настоятелем. Теперь, после того как униатский Собор в Бресте осудил в числе других православных духовных и Никифора Тура на низложение и лишение места, король снова дал приказ отнять у него лавру и ввести во владение ею митрополита. Об этом он известил самого Тура и воеводу киевского князя Острожского, чтобы последний не препятствовал передаче лавры митрополиту Рагозе. Но когда возный земли Киевской Роман Овсяный, исполняя приказ короля, прибыл с двумя другими лицами в лавру, здесь встретили его пред воротами обители всею своею капитулою монахи, имея позади себя за воротами немало вооруженных людей, и объявили ему: "Мы имеем архимандрита, иного нам не нужно; митрополита в Киеве нет, а Михаила Рагозу, которого за отступничество от православия наши духовные низложили, мы не признаем за митрополита и увязать его в наш монастырь не дозволим". Возный пытался отворить монастырские ворота, чтобы идти к самому Никифору Туру, - монахи все закричали: "Не дозволим этого
В Вильне положение православных было совсем иное, чем в Киеве. В ней преобладающее значение имели латинское духовенство и особенно иезуиты, стоявшие за унию. Открыто бороться здесь с униатским митрополитом православным пастырям было невозможно, и они нашлись вынужденными покориться ему, по крайней мере наружно. Покорился известный виленский протопоп Иван Парфенович, прежде столько ратовавший против унии со всем своим духовенством: он и теперь остался наместником митрополита в Вильне и исполнял его поручения. Покорились и прочие виленские священники с своими приходскими церквами, так что у православных в Вильне не осталось ни одной церкви. Покорился и архимандрит виленского Свято-Троицкого монастыря Софроний, хотя это было ему очень тяжело, как показал следующий случай. В генваре 1597 г., т. е. спустя каких-нибудь три месяца по принятии унии, когда виленские бурмистры, райцы и лавники по делам своего бурмистровского братства собрались в братском доме, пред ними внезапно предстал троицкий архимандрит Софроний и начал говорить: "Я пришел заявить вашей милости, что больше не хочу быть в Троицком виленском монастыре архимандритом и настоятелем, ибо терплю ненависть от всех людей за то, что поминаю на ектениях митрополита и молюсь за него Богу. Доселе я делал это против моей совести и убеждения, но отселе я не буду просить Бога за митрополита и не хочу быть старшим в монастыре, желаю лучше быть простым чернецом где-либо и сохранить чистою свою совесть, нежели молиться за теперешнего митрополита". Затем Софроний положил на стол пред бурмистрами и райцами церковные и монастырские ключи и молвил: "От вашей милости я имел эти ключи и опять отдаю их вам". Когда его спросили, зачем он так поступил, и не подговорил ли кто его, и не нашел ли он себе где другого места, он отвечал: "Я хочу лучше жить где-либо под покровительством какого-нибудь пана, который будет защищать меня от митрополита, нежели оставаться здесь, в Вильне, и быть ему послушным; добровольно принял я от вас Троицкий монастырь, добровольно и отдаю его в ваши руки". Получив известие об этом от бурмистров, митрополичий наместник Парфенович пригласил Софрония к себе, и Софроний сознался пред ним, что хотя отказался от настоятельства добровольно, но по наущению некоторых соборных священников, и выразил сожаление, что поступил необдуманно, почему и просил Парфеновича походатайствовать пред бурмистрами о возвращении ему, Софронию, Троицкого монастыря. Такое-то колебание приходилось испытывать тогда виленскому православному духовенству!
Одно Свято-Троицкое братство в Вильне смело сопротивлялось митрополиту и унии, но за то много и терпело. Еще в августе 1596 г. король приказал сановникам виленского магистрата, чтобы они возбранили братству строить свою церковь во имя Святого Духа, так как она назначалась будто бы не столько для хвалы Божией, сколько для большего распространения ереси, т. е. православия, хотя сам же дал в 1592 г. разрешение на эту постройку. Но члены братства не послушались и начали строить свою церковь неподалеку от Троицкого монастыря, на противоположной стороне улицы. В следующем году, вероятно, король подтвердил свой приказ виленскому магистрату, потому что в марте (17) магистрат послал возного Петра Юрьевича Новоша на место, где строилась братская церковь, чтобы остановить постройку. Но возному объявили, что церковь строится на плаце панов Воловичев двумя знатными православными паньями: женою воеводы брестского Зеновича, урожденною Волович, и женою воеводы смоленского Абрамовича, также урожденною Волович (вероятно, сестрами). Против этого были бессильны не только магистрат, но и все запрещения короля, потому что литовские дворяне имели право на своих землях строить какие угодно церкви. В начале 1598 г. церковь была уже окончена и освящена, и православные жители Вильны, у которых не оставалось более ни одной церкви в городе, кроме этой вновь сооруженной, готовились встретить в ней светлый праздник Воскресения Христова. Это-то время и избрали враги православия, чтобы нанести им самое тяжкое оскорбление. Под вечер в Великую субботу толпа студентов иезуитской Академии человек в пятьдесят, предводимая ксендзом Гелиашевичем, пришла на братский двор, где находились и братская школа - коллегиум, и церковь. Сначала они зашли в школу, и здесь Гелиашевич с гордостию вызывал на диспут жившего в школе чернеца - учителя отца Никифора, а один из студентов (Антон Десараний) завел спор с русским педагогом Ольшевским, который с питомцем своим, сыном князя Богдана Огинского, подкомория троцкого, посещал братскую коллегию и теперь в ней находился. Из школы отправились в церковь, в которой большие двери были уже заперты, вторглись в алтарь с крайним бесчинством и сбросили с престола крест и Евангелие; оттуда через царские двери выступили на средину храма, где стояла Плащаница, схватили ее и бросали из стороны в сторону, а когда слуги церковные, убиравшие церковь к празднику, стали уговаривать бесчинников, то подверглись от них брани и даже побоям. На самый праздник Воскресения Христова, когда началось богослужение, студенты снова явились толпою в братскую церковь и, обступив Плащаницу, пытались ее опрокинуть, издевались над церковными церемониями, толкали молящихся, а женщин кололи шпильками и, выдвинувшись вперед к алтарю, не пропускали никого к святому причащению, так что поп Герасим, вышедши из алтаря, едва упросил их немного посторониться. Еще более дерзости и наглости позволили себе буйные воспитанники иезуитов в тот же день на вечерне в братской церкви, куда пришли они теперь вооруженными. Они разместились кучками: одни стали у дверей церковных, другие - в притворе, третьи - посреди церкви, четвертые - с певчими на крылосе - и везде толкали людей и кололи шпильками, а женщин по устам, по лицу, по ушам потирали пальцами и руками, произнося бесстыдные слова. Несколько раз наносили удары сзади диакону Михаилу во время его хождения по церкви и, заняв место вокруг амвона, не пропускали туда священнослужителей для совокупного пения, а когда бакалавр греческого языка в братской школе Демьян Капишовский попросил бесчинников немного податься, то его ударили в лицо и повлекли было из церкви. С трудом уговорили их оставить церковь, но из церкви они бросились в братский коллегиум и ранили здесь попавшегося им навстречу слугу брестского воеводы Зеновича. Потом выбежали на улицу, где ждали их несколько сот их товарищей студентов и великое множество мещан, мастеровых и торговцев римской веры. Вся эта толпа, вооруженная ружьями, луками, камнями, топорами, начала штурмовать коллегиум и соседний дом братский, в котором остановилась приехавшая для богомолья жена смоленского воеводы Абрамовича. Буяны выломали ворота и железные решетки, повыбили окна, повредили стены зданий, пробили кровлю на друкарне, переранили школьную и церковную прислугу. На другой день утром, во время литургии, те же студенты с оружием в руках, разделившись на три группы, напали на домы братские, на коллегиум и на церковное кладбище, били и преследовали мещан, шедших в церковь, ранили одного братчика и наконец вторглись в самую церковь и произвели в ней великую тревогу и замешательство. Делая нападения на братскую церковь, иезуиты рассчитывали, что православные не вытерпят, окажут сопротивление студентам в самой церкви, произведут смуту, кровопролитие, а это послужит законным основанием для закрытия церкви. Но православные вытерпели, как ни горько было им поругание их святыни, они плакали от огорчения и молились, но сопротивления не оказали. Старосты виленского Свято-Троицкого братства, которое отселе справедливее могло называться Свято-Духовским по имени своей собственной церкви, а с ними и жена смоленского воеводы Абрамовича принесли (5 мая) жалобу на иезуитов в трибунальный суд. Но трибунальный суд отказался разобрать это дело и определил отослать его на генеральный сейм. Тогда приносившие жалобу обратились в виленский градский суд и просили по крайней мере допросить свидетелей и занести их показания
В Слуцке митрополит поставил (15 июня 1598 г.) своим наместником и протопопом какого-то отца Афанасия Спасского, без сомнения принявшего унию, подчинил ему всех священников как города Слуцка, "соборных, и окрестных, и придельных, так и околичных", и дал ему уполномоченность, если кто из священников станет не покоряться своему верховному пастырю или его наместнику, тотчас запрещать непокорному священнослужение, а церковь его запечатать и донести о том митрополиту. Такие меры насилия сильно вооружали православных против Рагозы, так что, когда он, объезжая епархию, прибыл в Слуцк, местные жители совсем было забросали его камнями, и если он остался жив, то благодаря только своей карете, его скрывавшей, за что все домы в городе обложены были ежегодною пенею, которую и выплачивали потом много лет. В самом Новогрудке, где обыкновенно жил митрополит, сопротивление ему со стороны православных было еще труднее, потому особенно, что и новогрудский воевода Скумин-Тышкевич, столько прежде восстававший против унии, теперь принял ее и сделался ее покровителем.
По примеру митрополита действовали и прочие униатские архиереи в своих епархиях, только иногда еще с большею резкостию и жестокостию, против тех, которые осмеливались сопротивляться им и проповедуемой ими унии. Ипатий Потей приказал одного не покорявшегося ему православного священника по имени Павла схватить и заключить в смрадную темницу, другим непокорным брил бороды и головы, третьих выгонял из приходов, подвергал побоям и разным истязаниям. С яростию преследовал всех членов Брестского православного братства, так что некоторые решались покидать свои домы. Отнял у братства заведенную им школу, и король своею грамотою (26 июня 1597 г.) утвердил за Потеем эту школу и на содержание ее пожаловал два села Жидичинского монастыря - Торокань и Лесень. Учителем школы Потей определил известного ученого униата, священника и доктора богословия Петра Аркудия, родом грека, воспитывавшегося в Римской коллегии, которого привез с собою из Рима, и отдал ему в награду за труды по учительству село Торокань, на что исходатайствовал и соизволение короля (1599). Так образовалось первое униатское училище в Западнорусском крае. Вблизи Луцка существовал Спасский монастырь, священник этого монастыря Стефан Добрянский непоколебимо противился унии, и все православные из города начали обращаться к нему по своим духовным требам. Луцкий епископ Кирилл Терлецкий не знал, что с ним делать, явно напасть на него не мог или боялся, потому что монастырь находился в имении князя К. К. Острожского. И на что же решился отступник от православия? Послал своих людей, которые подстерегли Добрянского, когда он возвращался однажды из города в свой монастырь, схватили этого священника на оболонье и утопили. Может быть, тут действовала и вражда Кирилла против князя Острожского, так как князь отнял тогда у Кирилла половину церковных имений, ссылаясь на то, что предки его и он сам жертвовали эти имения собственно православной Луцкой и Острожской кафедре, а не униатской.
Надобно заметить, что в Луцкой епархии и вообще на Волыни уния начала уже тогда распространяться между православным дворянством, или шляхтою. В 1598 г. несколько дворян воеводства Волынского и других поветов, собравшись в Луцке, написали заявление, или просьбу, к сенату и королю. В этом заявлении они говорили, что благодарят Бога, сподобившего их дожить до соединения Восточной Церкви с Римскою, благодарят и духовных особ, ревностно потрудившихся для унии, и признают их своими епископами, и просили, чтобы святая уния ни в чем не была нарушаема. "А притом, прибавляли дворяне в заключение, - мы униженно просим и о новом календаре, чтобы между нами не было никакого замешательства и разъединения, так как календарь не есть член веры, но чтобы мы, как бывало и прежде, праздновали и отправляли праздники нашей греческой веры все вместе и единодушно; противящихся же такому святому единению просим не принимать и не слушать". Таким образом, дворяне эти не только сами изъявляли согласие принять новый календарь, но просили, чтобы он был навязан правительством и всем униатам, хотя во время принятия унии в Бресте, по свидетельству митрополита Рагозы, "календарь и пасхалею по-старому держати всем заховали, а по-новому кто всхощет". Под изложенным нами заявлением к королю и сенату подписались и приложили свои печати до 33 дворян, или помещиков, в том числе Станислав Радзивилл, Юрий Чарторыйский, Михаил Мышка, каштелян волынский, староста каменецкий, Авраам Мышка, староста овручский, Иван Гулевич, Гавриил Савицкий, протопресвитер дединский, Сасин Русинович Берестецкий, судья гродский луцкий, Захарий Яловицкий, писарь его королевской милости, Иван Тышкевич и др.
Не все, впрочем, архиереи, принявшие унию, были так ретивы в распространении ее, как Потей и Терлецкий. Вот что говорил в 1621 г. об одном из этих владык, именно о Полоцком архиепископе Германе, Мелетии Смотрицкий, обращаясь от лица всего виленского православного братства к униатам: "Имели покой жители Полоцка при Германе, потому что он находился в унии только своею тенью. Он не принуждал попов ни к чему. Напротив, когда им велено было подписываться на унию и протопоп города по имени Соломон и другой с ним не захотели того сделать, то Герман разорвал лист, на котором иные уже подписались было, заплакал и попов, подписавшихся на унию, подверг штрафу, а протопопа взял себе в духовника. Таким оставался Герман постоянно до самой своей смерти, как передают люди знающие. Сохранились грамоты, которыми много раз было напоминаемо ему, чтобы он пребывал в унии, но он всегда объявлял всенародно, что жалеет о том, что учинил".
Король Сигизмунд III покровительствовал униатским владыкам и жаловал их, хотя не в такой степени, как они могли ожидать. Пока уния только подготовлялась и король нуждался в согласии и содействии владык и вообще русского духовенства, он поощрял их и дал, как мы видели (в т. 9 нашей "Истории Русской Церкви"), митрополиту Рагозе Киево-Печерский монастырь, Луцкому епископу Кириллу Терлецкому кобринский Спасский монастырь в пожизненное владение, кобринскому архимандриту Ионе Гоголю Пинское епископство, а митрополичьему протонотарию Григорию, в монашестве Герману, Полоцкую архиепископию. Но теперь, когда уния ими была торжественно принята и они уже не могли отказаться от нее, король, сколько известно, пожаловал (28 октября 1596 г.) одному только Холмскому владыке Дионисию Збируйскому пинский Лещинский монастырь, отняв его у православного архимандрита Елисея Плетенецкого, которого униатский Собор в Бресте присудил к низложению и лишению места. Плетенецкий, однако ж, несмотря на волю короля, не уступил своего монастыря и продолжал управлять им еще около девяти лет, пока не перешел на настоятельство в Киево-Печерскую лавру. Особенно чувствительно было владыкам-отступникам то, что король вовсе и не думал дать им место в своем сенате, чего они так желали, и сравнять их с латинскими прелатами, как прежде обещал. Папа два раза писал в 1599 г. (от 7 апреля и 10 июля) к Сигизмунду III и просил его выполнить все обещания, данные униатским архиереям: предоставить им место в сенате и уравнять униатское духовенство с римским, но напрасно. В других милостях король униатам не отказывал. Митрополит Рагоза как архимандрит минского Вознесенского монастыря имел тяжбу с князем Петром Горским из-за села Тростенца, которое подарила тому монастырю еще королева Елена, и король решил судебное дело в пользу митрополита (28 марта 1597 г.). Вскоре за тем митрополит принес жалобу, что староста мозырский князь Юрий Радзивилл и его урядники вмешиваются в церковные дела митрополита и изъемлют из-под его власти священников, подчиняя их себе, и король строго запретил это названному старосте (10 декабря 1597 г.). Полоцкому архиепископу Герману еще в бытность его протонотарием и проповедником при митрополите Рагозе последний подарил церковный фольварок Загорский близ Новогрудка за труды по проповеданию слова Божия. Теперь Герман просил короля утвердить за ним означенный фольварок, и король пожаловал ему утвердительную грамоту (19 декабря 1596 г.). Тот же архиепископ жаловался, что витебский воевода Николай Сапега удерживает у себя дани, издавна пожалованные двум витебским церквам с королевских волостей, и король приказал воеводе не удерживать этих даней и отдавать церквам, а когда воевода не послушался, то потребовал его к своему суду (6 декабря 1597 г.). Впрочем, все эти действия короля отнюдь не выражали какой-либо особенной благосклонности его к униатским владыкам: такие же знаки внимания и справедливости он оказывал им и прежде, когда они были еще православными. В одном только они несомненно могли рассчитывать на особенное его благоволение - в деле распространения и утверждения унии. Тут король всегда был на их стороне с своею помощью и защитою.
Обратимся к православным Западнорусского края. Что делали тогда они, как охраняли свою веру, как ратовали против унии? Мы уже знаем, что у них осталось только два епископа, и, замечательно, оба эти епископа имели свои епархии в Галиции, где православие издавна наиболее терпело от латинян. Знаем также, что местоблюститель Вселенского патриаршего престола патриарх Мелетий, как только получил известие об отпадении митрополита Рагозы с несколькими епископами в унию, назначил для Литовской митрополии трех своих экзархов: епископа Гедеона, князя К. К. Острожского и своего протосинкелла Кирилла Лукариса. Но князь Острожский, лицо светское, по объяснению самого патриарха, был экзархом его только как защитник православия в Литве. Кирилл Лукарис являлся здесь экзархом патриаршим лишь по временам, потому что постоянно не жил в Литве, а то ездил в Царьград к патриарху, то возвращался от патриарха сюда, и притом, будучи только архимандритом, не мог исполнять от лица патриарха всех священнодействий в Западнорусской Церкви. Истинным по самому сану своему и постоянным экзархом Цареградского патриарха в этой Церкви, полным представителем его власти здесь оказывался один Гедеон, епископ Львовский, Галицкий и Каменец-Подольский. На нем легла отселе двоякая обязанность: быть архипастырем и первосвятителем не для своей только епархии, но и для всех православных Литовской митрополии, которые не хотели принимать унии и подчиняться униатским митрополиту и епископам.
В отношениях Гедеона к его епархии с давнего времени существовало зло, которое для многих служило соблазном и причиняло немало вреда. Это - вражда Гедеона с Львовским ставропигиальным братством и их препирательства из-за Онуфриевского монастыря и городской братской церкви. Пред наступлением унии князь К. К. Острожский всячески старался примирить враждовавших, но имел мало успеха. Теперь же, когда уния действительно настала и вражда Львовского владыки с знатнейшими гражданами Львова, составлявшими братство, могла угрожать еще более вредными последствиями, сам Собор православный, осудивший в Бресте унию, поручил князю Острожскому, чтобы он в течение следующих шести недель разобрал споры Гедеона с братством и склонил их к примирению. С этою целию являлись в замок князя и Гедеон, и два уполномоченных от братства - пан Дмитрий Красовский и пан Юрий Рогатинец. Они не пришли к совершенному примирению, но по крайней мере заключили (1 декабря 1596 г.) временную мировую и согласились приостановить тяжебное свое дело, производившееся тогда в придворном королевском суде, на целый год, до 1 декабря 1597 г., и до того времени жить в покое и приязни, сноситься между собою по делам веры и общими силами стоять за православие против униатов. К сожалению, как только окончился год, тяжба возобновилась, и братство отправило двух старших братчиков в Варшаву хлопотать по этому делу в королевских судах. Напрасно молдавский господарь Иеремия Могила, посылая Львовскому братству пятьсот червонных для окончания его строившейся церкви, писал братчикам (15 марта 1598 г.), чтобы они "с отцом епископом Гедеоном добре пребывали и его чтили".