История русской Церкви. Том10

Митрополит Макарий

Инок Григорий Неронов, проживая в Игнатьевой пустыни или скрываясь в другом месте, может быть, и не слышал о соборном на него проклятии. Но когда чрез несколько времени он прибыл в Москву, то близкие к нему люди начали умолять его, чтобы он показался патриарху Никону, хотя другие советовали беречься. Григорий решился идти к Никону, взяв с собою недавно изданную книжку "Скрижаль", которая произвела на него глубокое впечатление. В ней было напечатано, что креститься должно тремя перстами, что о том писали Никону все четыре патриарха, а непокорных предали клятве, и Григорий стал размышлять: "Кто я окаянный? Не хочу творить раздора со Вселенскими патриархами, не буду им противен: ради чего мне быть у них под клятвою?" И 4 генваря 1657 г. пришел Григорий на патриарший двор, стал у крестовой палаты и поклонился Никону, когда он шел к Божественной литургии. Никон спросил: "Что ты за старец?" "Я тот, - отвечал Григорий, - кого ты ищешь, казанский протопоп Иоанн, в иночестве Григорий". Никон пошел в церковь, а Григорий, идя пред ним, говорил: "Что ты один ни затеваешь, то дело не крепко; по тебе будет иной патриарх, все твое дело переделывать станет иная тебе тогда честь будет, святый владыко". Никон вошел в соборную церковь, а Григорий остановился на пороге церковном. По окончании литургии патриарх велел Григорию идти за собою в крестовую. Здесь Григорий начал говорить - "Ты, святитель, приказал искать меня по всему государству и многих из-за меня обложил муками… Вот я пред тобою - что хочешь со мною делать? Вселенским патриархам я не противлюсь, а не покорялся тебе одному… Ты писал на меня, как напечатано в книге "Скрижаль", ко Вселенским патриархам, что мы мятеж творим и противимся тебе в вещах церковных, а патриархи тебе отвечали, что подобает креститься тремя перстами, непокоряющихся же заповедали предать проклятию и отлучению. Если ты с ними согласен, то я этому не противлюсь; только смотри, чтоб была истина: я под клятвою Вселенских патриархов быть не хочу". Никон ничего не отвечал, но молчал. Григорий продолжал: "Какая тебе честь, владыко святый, что всякому ты страшен, и про тебя, грозя друг другу, говорят: знаете ли, кто он, зверь ли лютый, лев, или медведь, или волк? Дивлюся: государевой царевой власти уже не слыхать, а от тебя всем страх, и твои посланники страшны всем более царевых…" И Никон отвечал: "Не могу, батюшка, терпеть". И затем, подавая Григорию челобитные (которые поданы были царю протопопами Аввакумом и Даниилом с братиею), сказал: "Возьми, старец Григорий, и прочти". Григорий продолжал: "Святитель, прежде мы от тебя много раз слышали: греки-де и малорусы потеряли веру, и крепости и добрых нравов у них нет. А ныне то у тебя и святые

люди и учители закона. Арсений - чернец порочный; Паисий, патриарх Иерусалимский, писал о нем государю, что он, Арсений, еретик, и велел его остерегаться, потому что многие ереси содержит в себе, был и в Римском Костеле и в еллинском зле. И благочестивый царь, посоветовавшись с патриархом Иосифом, сослал Арсения в Соловецкий монастырь. А ты взял его из Соловецкого монастыря на смуту и устроил его учителем и правителем к печатному тиснению. Есть много свидетелей, что он человек порочный". Никон отвечал: "Лгут-де на него, старец Григорий, то-де на него солгал по ненависти троицкий старец Арсений Суханов, что в Сергиеве монастыре келарь, когда послан был по государеву указу и по благословению Иосифа патриарха в Иерусалим и в прочие государства". Григорий: "Добро было бы тебе, святитель, подражать кроткому нашему Учителю Спасу Христу, а не гордостию и мучением сан держать. Смирен сердцем Христос, Учитель наш, а ты очень сердит". Никон: "Прости, старец Григорий, не могу терпеть". Побеседовав еще несколько в том же роде, Григорий просил указать ему место для жительства. И Никон послал своего боярского сына на Троицкое подворье объявить, чтоб очистили там келью для Григория, и он не нуждался ни в чем, и чтоб за ним не наблюдали, куда он будет ходить и кто к нему будет приходить. Скоро возвратился из похода против шведов государь, и когда после обычной встречи его в соборной церкви (эта встреча происходила 14 января 1657 г.) власти провожали его, то он, увидев тут же старца Григория, весело сказал Никону: "Благослови его рукою". Но Никон заметил: "Изволь, государь, помолчать - еще не было разрешительных молитв". "Да чего же ты ждешь?" - спросил государь и отошел в свои палаты. В следующее воскресенье за литургией Никон приказал ключарю ввести в соборную церковь по заамвонной молитве старца Григория и вопросил его: "Старец Григорий, приобщаешься ли святой соборной и апостольской Церкви?" Григорий: "Не знаю, что ты говоришь; я никогда не был отлучен от Церкви, и Собора на меня никакого не было… Ты положил на меня клятву своею дерзостию по своей страсти, гневаясь на меня, как проклял и черниговского протопопа Михаила и скуфью с него снял за то, что он в "Книге Кирилловой" не делом положил, что христианам мучения не будет…" И Никон, ничего не отвечая, горько плакал и начал читать разрешительные молитвы. Плакал также и Григорий, пока читались над ним разрешительные молитвы, и по разрешении причастился Святых Даров из рук Никона. В тот же день устроил у себя патриарх "за радость мира" трапезу, за которою посадил Григория выше всех московских протопопов, а после трапезы, одарив Григория, отпустил с миром. В следующие дни Григорий, посещая Никона, просил разрешить узников, страждущих ради его, Григория, и патриарх тотчас послал грамоты, чтобы освободили всех их, а Григорию отдал все письма, какие писал он на него, Никона, к царю, к протопопу Стефану и к прочим духовным братиям, и примолвил: "Возьми, старец Григорий, твои письма".

Никон, очевидно, желал искренне примириться с Григорием и, после того как он воссоединился с Церковию и покорился церковной власти, готов был делать ему всякое снисхождение, но не так отвечал ему Григорий. Однажды последний сказал Никону: "Иностранные (греческие) власти наших Служебников не хулят (Неронов разумел Служебники, которых сам держался, напечатанные до Служебника Никонова), но и похваляют". И Никон отвечал: "Обои-де добры (т. е. и прежде напечатанные и новоисправленные), все-де равно, по коим хощешь, по тем и служишь". Григорий сказал: "Я старых-де добрых и держуся" - и, приняв от патриарха благословение, вышел. Вот когда началось единоверие в Русской Церкви! Сам Никон благословил его и дозволил первому и главному вождю появившегося у нас раскола, старцу Григорию Неронову, как только он покорился Церкви, совершать богослужение по старопечатным Служебникам. А Григорий? Он не хотел в душе примириться с Никоном и злобствовал на него. В день великомученицы Татианы, 12 генваря, следовательно, уже 1658 г. царь и патриарх были у всенощной в соборной церкви; тут же был и старец Григорий. Когда Никон пошел в алтарь, чтобы облачаться, государь, сошедши с своего места, приблизился к Григорию и сказал: "Не удаляйся от нас, старец Григорий". А старец в ответ: "Доколе, государь, тебе терпеть такого врага Божия? Смутил всю землю Русскую и твою царскую честь попрал, и уже твоей власти не слышат - от него, врага, всем страх". И государь, как бы устыдившись, скоро отошел от старца, ничего ему не сказав. По окончании службы Григорий сказал патриарху: "Время мне, владыко, в пустынь (Игнатиеву) отыти". И патриарх отпустил его, дав довольную милостыню. Чрез несколько времени, в том же 1658 г., старец Григорий опять приехал в Москву из своей пустыни, и, приняв благословение у патриарха, каждый день приходил в его крестовую и в келью, и был принимаем с честию - так продолжалось много дней. Но неожиданно кто-то донес Никону, будто Григорий сожег новопечатный Служебник, и тотчас ведено было сыскать Григория. Посланные от патриарха не нашли Григория в его доме, но захватили многих находившихся там духовных и мирян, повлекли на патриарший двор, допытывали их и заключили в оковы. Услышав об этом, Григорий, сидевший в то время у Рязанского архиепископа Илариона, поспешил к окольничему Федору Михайловичу Ртищеву и закричал на него: "Иуда предатель! С тобою у меня была речь о том, что следует сжечь новый Служебник, а не дело". Ртищев с клятвою уверял Григория, что не был на него клеветником, и оба отправились к патриарху, бывшему за всенощной в соборной церкви. Когда дело объяснилось, Никон по просьбе Григория немедленно приказал освободить всех взятых в его доме и на другой день послал к Григорию от себя стол, довольно пищи и пития, чтобы угостить невинно пострадавших. В 21-й день генваря 1658 г., за всенощной в Успенском соборе, Никон приказал троить аллилуйю и прибавлять: "Слава тебе, Боже". Григорий, бывший тут же, стал укорять Никона и говорить, что преподобный Евфросин Псковский был у Вселенских патриархов, вопрошая о вещи сей, и заповедал двоить аллилуйю. Никон назвал сказание о Евфросине ложным. Но Григорий не успокоился. Он "умолил успенского протопопа с братиею, чтоб аллилуйю в соборной церкви на крилосах не троили. Те послушали старца, говорили аллилуйю на крилосах по дважды, а в третье: "Слава тебе, Боже". Патриарх же ничего им за это не замечал; только при чтении Псалтиря поддьяк троил аллилуйю по заповеди патриарха. Во все дни старец приходил в соборную церковь, и аллилуйю на клиросах протопоп с братиею говорили по дважды до самого отъезда старца из Москвы. Патриарх же во все дни посылал столы к старцу и, отпуская его в пустынь, дал ему довольную милостыню". Таким дозволением двоить аллилуйю даже в Успенском соборе по желанию старца Григория, после того как он присоединился к Церкви и покорился церковной власти, Никон еще раз показал, что готов разрешить своим противникам употребление и так называемых ими старых обрядов, если только эти противники будут в единоверии с Церковию и в покорности ее богоучрежденной иерархии. Никон и Неронов виделись и простились теперь в последний раз: в начале мая старец Неронов был уже в своей пустыни, а 10 июля того же 1658 г. Никон оставил патриаршую кафедру, удалившись в Воскресенский монастырь, и деятельность Никона по исправлению церковных книг и обрядов навсегда окончилась.

Что же должно сказать о всей этой деятельности, от ее начала до конца, если смотреть на нее без предубеждения. Никон не затевал ничего нового, когда решился приступить к исправлению наших церковных книг: исправление этих книг совершалось у нас и прежде, во время печатания их, при каждом из бывших патриархов. Никон хотел только исправить книги лучше, чем исправлялись они прежде. Прежде книги правились по одним славянским спискам, которые теми или другими справщиками признаваемы были "добрыми". Никон пожелал исправить наши церковные книги не по одним славянским, но и по греческим спискам, и притом по спискам, славянским и греческим, древним, чтобы очистить эти книги от всех погрешностей, прибавок и новшеств, какие вкрались в них с течением времени, особенно в два последние столетия, и для многих уже не казались новшествами, чтобы восстановить у нас богослужение в том самом виде, в каком существовало оно в древней Церкви, Русской и Греческой, чтобы привести нашу Церковь в полное согласие с Греческою и вообще со всею Восточною православною, даже по церковным обрядам. И за такое исправление книг Никон принялся не по прихоти или злонамеренности, а по настоятельной нужде. Его укоряли иерархи, приходившие к нам с Востока, в разных отступлениях нашей Церкви от Греческой, каким особенно казалось им двуперстие в крестном знамении. Он сам лично убедился вскоре по восшествии на патриаршую кафедру, что такие отступления действительно встречаются в наших печатных книгах и даже в Символе веры. Он знал, какую важность приписывали некоторым из этих отступлений греки, как признали они еретическими и сожгли на Афоне московские книги, в которых было напечатано учение о двуперстии для крестного знамения. Необходимо было устранить все этого рода несогласия нашей Церкви с Греческою, чтобы они не повели к серьезным столкновениям и даже к разрыву между обеими Церквами. И Никон начал свое великое дело - исправление наших церковных книг, но не сам собою, а по решению и указаниям двух Соборов, Московского и Константинопольского. Никон исправил книгу Служебник, но не прежде напечатал, как подвергнув ее тщательному рассмотрению целого Собора. Напечатал книгу "Скрижаль", но не выпускал ее в свет, пока она не была вся пересмотрена и одобрена Собором. Приготовил к печатанию книгу Требник и до напечатания подверг ее также внимательному обсуждению на Соборе. Никон изрек анафему на непокорных, не повиновавшихся Церкви в сложении перстов для крестного знамения, но изрек не один, а вместе с Собором русских архиереев и уже после того, как на этих непокорных изрекли анафему известные восточные иерархи. Никон предал анафеме Неронова и его единомысленников, сопротивлявшихся церковной власти, но предал с согласия всего Собора, на котором находились и Восточные святители, в том числе Антиохийский патриарх, и следуя наставлению Цареградского патриарха и Собора относительно Неронова. Выходит, что вся деятельность Никона по исправлению церковных книг и обрядов совершалась не им единолично, а с согласия, с одобрения и при живом участии представителей не только русского, но и восточного духовенства и всей Церкви. На Никона нападали, что он был крайне строг к своим противникам. Но он мог быть слишком строгим и даже несправедливым, мог иметь и другие недостатки, мог вредить своею горячностию успехам своего дела, а самое дело исправления церковных книг тем не менее оставалось чистым, законным и святым, не говорим уже, что строгие и суровые наказания вообще были в духе того времени и что противники Никона по своей дерзости против него заслуживали такой строгости.

Кто же были эти противники Никона? Первым и главным противником был протопоп московского Казанского собора Неронов с небольшим кружком своих единомысленников и друзей, в состав которого входили три иногородние протопопа: костромской Даниил, муромский Логгин, юрьевский Аввакум и один епископ - Коломенский Павел. Но деятельность этих единомысленников Неронова была необширна при Никоне и непродолжительна. Они восстали вместе с Нероновым собственно только против двух первых распоряжений Никона о поклонах и о троеперстии для крестного знамения, когда Никон еще не начинал исправления книг, и немедленно сосланы были все в разные заточения. Протопопы сосланы были еще в 1653 г.: Даниил - в Астрахань, где и скончался в темнице; Логгин - в Муром, где также, вероятно, скоро скончался, так как о деятельности его не сохранилось более никаких известий; Аввакум - сперва в Тобольск, а потом еще далее в глубь Сибири на Лену, где и оставался, пока Никон занимал патриаршую кафедру, а епископ Павел заточен был около половины 1654 г. в Новгородские пределы, и более никаких известий о нем у самих раскольников не сохранилось: верно, скоро скончался. Один Неронов, хотя также сослан был еще в 1653 г. в Спасо-Каменский монастырь, а потом в отдаленный монастырь Кандалакшский, не переставал ратовать против Никона постоянно, во все время исправления им церковных книг и обрядов, и своими письмами в Москву и другие места, своими устными беседами приобретал себе многих последователей и единомысленников, из которых известны по именам: златоустовский игумен в Москве Феоктист и даниловский игумен в Переславле Тихон. Другие деятели раскола тогда еще не выступали: они сделались известными уже по удалении Никона с патриаршей кафедры. Как значительно было число сочувствовавших Неронову, особенно в Москве, это обнаружилось после бегства его из Кандалакшского монастыря, когда все старания Никона отыскать и схватить беглеца оставались тщетными и он несколько месяцев безопасно скрывался в самой столице. В 18-й день мая 1656 г. Никон с Собором русских и некоторых греческих архиереев изрек, наконец, анафему на Неронова и его единомысленников и получил начало русский раскол глаголемого старообрядства. Но это начало было непрочно, потому что через семь с небольшим месяцев сам Неронов, глава раскола, присоединился к православной Церкви, принял троеперстное крестное знамение, покоряясь голосу Восточных патриархов, похвалял книгу "Скрижаль", изданную Никоном, и даже убеждал к тому же своих последователей. Правда, Неронов и по присоединении к Церкви желал держаться старых печатных книг, но Никон вместе с Собором, предав проклятию не покорявшихся Церкви из-за старых книг и обрядов, отнюдь не проклинал самих этих книг и обрядов и потому позволил Неронову, когда он покорился Церкви, держаться и старопечатных книг, назвал их даже добрыми и сказал, что все равно, по старым ли или по новоисправленным книгам служить Богу; позволил, в частности, и двоить и троить аллилуйю в самом Успенском соборе за одними и теми же службами. Отсюда можем заключать, что если бы продолжилось служение патриарха Никона и он скоро не оставил своей кафедры, то он, может быть, дозволил бы и всем единомысленникам Неронова, приверженцам старопечатных книг, то же самое, что дозволил Неронову, лишь бы только они покорялись Церкви и церковной власти. И тогда, сохраняя единство православной веры и подчиняясь одной и той же церковной иерархии, русские одни совершали бы службы по новоисправленным книгам, а другие по книгам, исправленным и напечатанным прежде, несмотря на все разности между ними, подобно тому как до Никона одни совершали у нас службы по старым Служебникам и Требникам, правленным и напечатанным при патриархах Иове, Гермогене и Филарете, а другие по вновь исправленным Служебникам и Требникам, напечатанным при патриархах Иоасафе и Иосифе, хотя между теми и другими Служебниками и Требниками есть значительные разности. Таким образом, раскол, начавшийся при Никоне, мало-помалу прекратился бы, и на место его водворилось бы так называемое ныне единоверие.

К крайнему сожалению, по удалении Никона с кафедры обстоятельства совершенно изменились. Проповедники раскола нашли себе в наступивший период междупатриаршества сильное покровительство; начали резко нападать на Церковь и ее иерархию, возбуждать против нее народ и своею возмутительною деятельностию вынудили церковную власть употребить против них канонические меры. И тогда-то вновь возник, образовался и утвердился тот русский раскол, который существует доселе и который, следовательно, в строгом смысле получил свое начало не при Никоне, а уже после него.

III

На второе, главное, дело своего патриаршествования, как и на первое, которое мы доселе рассматривали, Никон был вызван также современными обстоятельствами. Это второе дело состояло в том, чтобы отстоять независимость церковной и особенно патриаршей власти. Никогда зависимость Русской Церкви от мирских властей не доходила до такой степени, до какой достигла в первые годы царствования благочестивейшего царя-юноши Алексея Михайловича. По его приказанию была составлена и издана в свет книга Уложение, которою учрежден в качестве особого, самостоятельного судебного места Монастырский приказ, существовавший дотоле в виде отделения в Приказе Большого дворца, и суду этого Монастырского приказа, состоявшего только из светских судей, были подчинены по всем гражданским делам или во всех гражданских исках все духовные лица от высших до низших: все митрополиты, архиепископы и епископы наравне с своими приказными и дворовыми людьми, детями боярскими и крестьянами; все настоятели монастырей со всею братиею наравне с монастырскими слугами и крестьянами и все белое духовенство также наравне с своими крестьянами. Никон считал Уложение, как и выражался впоследствии, "книгою, св. Евангелию, и правилам св. апостол и св. отец, и законом греческих царей во всем противною" и если подписался под ним вместе с другими, то подписался "поневоле", будучи тогда только архимандритом. А когда сделался Новгородским митрополитом, он не захотел подчиняться Монастырскому приказу, и царь пожаловал своему любимцу несудимую грамоту, которою все духовенство Новгородской епархии освобождалось от подсудности названному приказу и Никону предоставлено было право судить своим судом даже по управным делам не только все духовные лица епархии, но и церковных крестьян. Тем более не мог подчиниться Никон Монастырскому приказу, когда был призван на патриаршую кафедру. И вот при самом избрании его на эту кафедру он решительно объявил пред всеми, что в таком только случае согласится занять ее, если сам царь, и бояре, и освященный Собор, и все православные дадут торжественный обет пред Богом, что они будут сохранять "евангельские Христовы догматы, и правила св. апостол и св. отец, и благочестивых царей законы" и будут слушаться его, Никона, "во всем яко начальника, и пастыря, и отца краснейшаго". Когда обет был дан и Никон сделался патриархом, он позаботился как можно более утвердить под собою почву. Еще при патриархе Иосифе под конец его жизни и по совету, может быть, самого же Никона, имевшего уже тогда пред государем преобладающий голос в делах церковных, начата была (7 ноября 1649 г.) печатанием как бы в противовес Уложению книга Кормчая, Книга правил святых апостолов, святых Соборов и святых отцов вместе с некоторыми узаконениями благочестивых царей греческих. Теперь, когда печатание Кормчей окончилось, Никон не дозволил тотчас выпустить ее в свет, а захотел предварительно освидетельствовать ее сам вместе с митрополитами, архиепископами, епископами, архимандритами и игуменами. При этом свидетельствовании напечатанной Кормчей он сделал в ней только немногие и неважные исправления и опущения, но зато сделал весьма важные для своей цели прибавления. Прибавил в начале книги статью о происхождении патриаршества в России, ясно показывавшую полную церковную самостоятельность и независимость Русского патриарха наравне с прочими патриархами, а под конец книги поместил подложную (конечно, не подозревая этой подложности) грамоту святого царя Константина папе Сильвестру, изображавшую, какими высокими правами и преимуществами будто бы наделил равноапостол Римского, а за ним и всех прочих патриархов и как оградил неприкосновенность их власти и их имений по всей вселенной и укрепил навсегда до скончания века. В таком-то виде Никон наконец выпустил в свет 15 июня 1653 г. книгу Кормчую для руководства духовенству и мирянам.

Царь Алексей Михайлович, питавший и прежде полное доверие к своему "собинному другу", а теперь связанный еще торжественным обетом слушаться его во всем как патриарха, охотно покорялся его советам. И участие Никона даже в гражданских и государственных делах было так велико и очевидно для всех, что спустя каких-нибудь три-четыре месяца после его вступления на патриаршую кафедру, если не прежде, его уже величали в официальных бумагах великим государем, как именовался некогда отец царя Михаила Федоровича патриарх Филарет Никитич. Правда, насколько доселе известно из документов, в 1652 г. Никона называли великим государем только настоятели монастырей, а владыки в своих грамотах, равно как печатавшиеся тогда церковные книги в своих послесловиях, титуловали его еще великим господином. Но в 1653 г. его величали великим государем и печатавшиеся церковные книги, и владыки, и бояре или вообще светские люди, и сам он, и сам царь Алексей Михайлович, хотя царь называл его еще иногда, как и сам Никон самого себя, только великим господином. В последующее время название великого государя в титуле патриарха Никона сделалось уже общепринятым и обыкновенным. Кто первый вздумал усвоять Никону такое высокое название, неизвестно, но только это произошло не по царскому указу: будь царский указ - тогда Никона стали бы величать великим государем и владыки одновременно с настоятелями монастырей, и все вообще православные русские, да и сам царь не называл бы уже его иногда только великим господином. Но царь освятил и утвердил за Никоном имя великого государя, когда сам пред всеми начал величать его этим именем. Все, например, слышали, как 23 октября 1653 г. в Успенском соборе царь в своей речи к боярам в присутствии самого Никона говорил: "Мы, великий государь царь и великий князь… советовав с отцом своим и богомольцем, великим государем святейшим Никоном, патриархом Московским и всея Русии… приговорить изволили идти против недруга своего польского короля…" Особенная расположенность царя к Никону и их тесная дружба наглядно для всех выражалась и тем, что царь весьма часто, несравненно чаще, чем бывало при прежних патриархах, приглашал Никона к своей царской трапезе, а часто и сам посещал Никона и участвовал в его трапезе. Сохранилось свидетельство, что в 1653 г. Никон слал свои указы самим воеводам, хотя по своим частным делам.

В половине мая 1654 г. Алексей Михайлович уехал из Москвы на войну с поляками - в отсутствие государя могущество Никона сделалось еще заметнее. К концу того же месяца прибыли в Москву послы от Киева ходатайствовать об утверждении прежних прав этого города и о даровании ему новых льгот. Просьбы послов, изложенные по статьям, равно и представленные послами документы - грамоты польских королей, рассматривали и обсуждали бояре и постановляли по ним решения, а утверждал эти решения за отсутствием государя патриарх Никон. Под некоторыми из статей помечено: "Великий государь святейший патриарх указал быть по боярскому приговору"; под другими: "Святейший патриарх указал и бояре приговорили быть по королевскому привилею"; под третьими: "Великий государь святейший патриарх указал о льготе на 10 лет" и подобное. На войне царю Алексею Михайловичу понадобились для войска подводы - и Никон рассылал по всему государству к воеводам городов свои грамоты, в которых, как, например, в грамоте к вологодскому воеводе (от 9 июля 1654 г.), писал: "Указал государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Русии и мы, великий государь, со всех монастырей быть для его государевой службы под Смоленском подводы с телегами, с проводниками… и по нашему указу довелось с вологодских монастырей взять… а однолично тебе государева нашего указу в оплошку не поставить…" и пр. К концу июля вследствие открывшегося морового поветрия патриарх Никон по воле государя выехал из Москвы вместе с царским семейством, которое было вверено его попечению и которое после нескольких передвижек, остановилось наконец в Калязином монастыре. Туда присылали воеводы из Москвы и из других городов известия о ходе поветрия, и Никон от имени младенца, царевича Алексея Алексеевича, которому едва исполнилось несколько месяцев, а иногда от имени царевича и царицы давал указы гражданским властям о мерах предосторожности против поветрия. Туда же приходили и от царя из Белоруссии первые известия о его победах, и Никон слал грамоты к московским воеводам, чтобы в Москве отправляемы были торжественные молебствия. Случалось, что он давал этим воеводам указы именем самого царя государя, например, указ о запрещении немцам торговать в своих домах в Новой слободе. И знатные московские воеводы, которым царь доверил свою столицу на время его отсутствия: князь Михаил Петрович Пронский, три князя Хилковы да князь Василий Ромодановский, в своем ответе Никону (август 1654 г.) выражались: "Великому государю святейшему Никону, патриарху Московскому и всея Великия и Малыя России, Мишка Пронский с товарищи челом бьют. В твоей государеве грамоте писан к нам царев и вел. князя Алексея Михайловича указ велети нам сказать московским торговым немцам…" и пр. Так раболепно выражались бояре о своем имени только пред царем государем.

В начале февраля 1655 г. Алексей Михайлович возвратился было в Москву, где уже не было морового поветрия, но спустя месяц снова отправился на войну в Литву и находился там до 10 декабря. В 15-й день мая 1656 г. царь в третий раз выехал из Москвы в поход, и уже не против польского, а против шведского короля, и воротился в нее только 17 генваря 1657 г. Во все это время Никон оставался в столице главным действующим лицом. Он рассылал воеводам и другим властям грамоты, в которых именем царя и вместе своим указывал высылать из монастырских вотчин то лошадей, то хлебные запасы для царского войска. Иногда (16 августа 1656 г.) слал воеводам свои указы от имени царевича Алексея, а иногда (18 октября) и от своего собственного имени.

В эти годы царского отсутствия из Москвы могущество Никона достигло своей высшей степени. В нем привыкли видеть действительно великого государя, а не по одному имени как бы равного самому царю, и высказывали это даже в печати. В предисловии к Служебнику, изданному в августе 1655 г. по благословению самого Никона, говорится, что Бог даровал России "два великие дара": благочестивого и христолюбивого великого государя царя Алексея Михайловича и великого государя святейшего Никона патриарха; что оба эти великие государи "предстательствоваста" на Московском Соборе 1654 г.; что "богоизбранная сия и богомудрая двоица" по окончании Собора "повелеша" собрать в Москву древние святые книги, "богоизбранная сия сугубица" послали свои грамоты к Цареградскому патриарху Паисию; что по получении ответа от Паисия "благочестивая сия и богомудрая двоица" созвали новый Собор в Москве и пр. В заключение предисловия читаем: "Должно убо всем повсюду обитающим православным народом восхвалити же и прославити Бога, яко избра в начальство и снабдение людем своим сию премудрую двоицу, великаго государя царя Алексея Михайловича и великаго государя святейшаго Никона патриарха, иже… праведно и подобно преданные им грады украшают, к сим суд праведен… храняще, всем всюду сущим под ними тое же творити повелеша… Темже благословен Бог, в Троице Святей славимый, таковых великих государей в начальство людей своих избравый! Да даст же им, государем, по пророку желание сердец их… да возрадуются вси живущии под державою их… яко да под единым их государским повелением вси повсюду православнии народи живуще утешительными песнями славити имут воздвигшаго их истиннаго Бога нашего".