История руссов. Славяне или норманны?
Шрифт:
В совсем ином положении была область юго-восточной и восточной Прибалтики. За всю историю она была заселена смесью самых разных племен, мелких, незначительных, не образовавших ни разу одного мощного государства. Это была самая благодарная почва для экспансии скандинавов. Скандинавам, в особенности с острова Готланд, было «рукой подать».
Из древних источников мы знаем, что пересечь Балтийское море из Швеции занимало всего 5 дней, с Готланда и того меньше. Естественно, что скандинавы делали набеги на это побережье (что и засвидетельствовано историей) и основывали в устьях или даже нижнем течении Немана и Западной Двины свои фактории и даже княжества, находившиеся в подчинении (о чем есть также
Недавно было высказано мнение (Таубе, 1947), что Гродно на Немане и есть Гардарик. Действительно, расстояние от Скандинавии невелико, и даже самое название «Гродно» (несомненно от «город») имеет тот же корень, что и «Гардарик». Однако никаких исторических данных о существовании здесь скандинавского княжества пока нет, археологические данные, подтверждающие это, не опубликованы и все доводы в пользу такого предположения базируются больше на энтузиазме исследователей, чем на фактах. О подробностях спора вокруг этого вопроса мы предпочитаем умолчать, ибо материала недостаточно или он сомнителен. Возможность существования здесь в дорюриковские времена скандинавского княжества или колонии, конечно, не исключена.
С большей степенью вероятия можно принять, что собственно Гардарик — это Полоцк. Недаром русский летописец, заговорив впервые о Полоцком княжестве, упоминает первого князя в Полоцке и называет его Рогволодом (вероятно, Рагнвальд), добавляя, что тот пришел из заморья. Упоминание это, по-видимому, относится уже к временам Владимира Великого, но вполне вероятно, что и предки Рагнвальда были из заморья или вообще его предшественники.
Здесь следует сказать все же несколько слов о филологическом объяснении имени Рогволод. Большинство авторов считает его славянской версией имени Рагнвальд, но нет ничего странного, если это имя будет и чисто славянским: Рог-волод, является полной аналогией Все-волод (найдутся, вероятно, и другие подобные). Этот Рогволод может оказаться также не скандинавом из заморья, а славянином, «варягом» из заморья. Не настаивая на этом мы все же считаем нужным не выпускать это обстоятельство из внимания.
Вот такое-то сравнительно глухое княжество, подобное Полоцкому, и могло быть «Гардариком» в узком значении этого слова. Здесь могли княжить скандинавские конунги из рода в род, но писанная история могла и не сохранить сведений об этом, ввиду их незначительности для людей, занятых общеевропейскими интересами. Конечно, это только предположение, вероятность которого усиливается только методом исключения, во всяком случае, Новгород в значительной мере менее вероятный «кандидат в Гардарики».
Остается еще третье предположение — что это была Ладога. Ладога была на важном и древнем торговом пути с севера на восток по Волге. Наличие его доказывается многочисленными археологическими данными. Владение этим ключом несомненно давало огромные выгоды князю, взимавшему десятину (или вообще пошлину) с купцов. Обладая к тому же военной силой, князь в Ладоге мог взимать дань и со всех окружающих финских и славянских племен, а равно и проделывать крупные торговые операции с пушниной, полученной разными способами от окружающего населения.
Из-за такого лакомого куска и могла быть война между скандинавскими конунгами, война, не затрагивающая глубоко окрестное население, например, Новгород, ибо битвы совершались, конечно, вдоль водной магистрали на землях мелких финских племен, а не на землях славян. Впрочем, это только теоретическое предположение, которое натыкается на тот неоспоримый факт, что во времена писанной истории Ладога не была объектом войн между славянами и скандинавами. Хотя в летописях мы и находим описания столкновений около Ладоги, но по всему видно, что это были мелкие случайные эпизоды. Если бы Ладога была «Гардариком», то, конечно, археология давным-давно принесла бы разрешение этого вопроса. Ладога, впрочем, довольно долго находилась в руках скандинавов. Рагнвальд Ладожский умер, по-видимому, в 1030 году (по «Fagrskinna»), затем его сменил его сын Элиф Ладожский, наконец, только с середины XI века Ладога (Aldeigjborg) исчезает со страниц скандинавских источников.
Впрочем, владение Ладогой Рагнвальдом объясняется не тем, что скандинавы ее держали силой, как собственность, а тем, что Рагнвальд, согласно «Эймундовой саге», был двоюродным братом Ингигерды, жены Ярослава Мудрого. Из упомянутой саги видно, что Рагнвальд получил Ладогу в наместничество от Ярослава, а не был самостоятельным владельцем ее.
Следует еще упомянуть, что Новгород не мог называться Гардариком (в узком понимании этого слова) потому, что саги называют область Новгорода Холмгардией, а сам город Холмгардом.
Правда, в саге о Гарольде Грозном (Saga Haralda Konungs Hardrada) во II главе имеется описание того, как весной 1031 года Гарольд Норвежский Грозный и Рагнвальд Брусасон отправились в «Gardariki til Jarisleifs konungs», как Ярослав Мудрый сделал их воеводами и т. д., но из показания саги ясно только, что Новгород находился в области, называемой «Gardarik».
Таким образом, при современном состоянии наших знаний более вероятия считать Полоцк «Гардариком» в узком понимании этого слова. В широком же понимании это, надо полагать, был термин, охватывающий северо-восточную часть Европы.
Подведем итоги: исландские саги, очевидно, могут пролить дополнительный свет на дорюриковский и послерюриковский период русской истории. К сожалению, после некоторого интереса, проявленного историками в 1835 году, когда Сенковский напечатал в «Библиотеке для чтения» исландский текст и перевод «Эймундовой саги», интерес к сагам упал и русские историки вовсе упустили их из поля зрения.
Единственный новейший автор (Рыдзевская, 1945), исследовавшая саги в приложении к русской истории, к сожалению, принадлежит к советским ученым, к выводам которых приходится относиться весьма осторожно и часто скептически, ибо никогда нет уверенности, говорит ли советский автор о том, в чем он убежден, или о том, в чем его убедили в местной ячейке компартии.
Таким образом, и до настоящего времени мы не имеем надежного источника, суммирующего, что же скрыто в сагах о Древней Руси.
11. О действительном образе русского летописца
Пушкин как-то оговорился крылатым словом: «История народа принадлежит поэту». При всем уважении к великому русскому писателю, мы не можем не напомнить не менее крылатого выражения: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник!»
В этом нашем критическом сопоставлении есть не только возражение на суть мысли Пушкина, но и некоторый упрек ему лично, несколько приложившему руку к фальсификации нашей истории.
Ведь на его великолепном «Борисе Годунове» и величественном образе летописца — монаха Пимена воспитывались не только все культурные русские люди, но и поколения русских историков. А отсюда фетишизация летописи и благоговейный восторг, которого она очень часто вовсе не заслуживает.
Конечно, «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман», но беда в том, что обман-то этот в конечном счете нас не возвышающий, а унижающий, и тянется он более ста лет, пора узнать и правду. Достаточно прочитать панегирик русскому летописцу, написанный Д. С. Лихачевым (1950) в его вводной статье к «Повести временных лет», чтобы понять, что пушкинское понимание образа летописца так укоренилось, что даже специалисты, исследователи летописей, до сих пор не могут избавиться от его гипноза.