История с лишайником
Шрифт:
— И которые она истолковывает совсем неординарно, — сказал мистер Брекли. ;
— Это какая-то неугомонность, — настаивала на своем Мальвина Брекли. — Конечно, молодые девушки бывают неугомонными, но не до такой же степени.
— И никаких парней, — глухим голосом заметил муж. — Однако — не накликать бы беды, дорогая, ведь все еще впереди.
— Но это было бы естественно. Такая красивая девушка, как Диана…
— Она бы имела парней, если б захотела. Ей нужно только научиться хихикать и не говорить им таких вещей, от которых им тут же хочется бежать куда
— Но Диана ведь уж никак не самодовольная мещанка, Гарольд.
— Я знаю. Но ее считают таковой. В нашем обществе множество условностей. Здесь различают только три типа девушек: спортсменки, хохотушки и самодовольные мещанки. Плохо, что нам приходится жить в такой провинции, я уверен, что тебе не хочется, чтобы Диана увлеклась одним из этих неотесанных парней?
— Ну, конечно же нет. Именно поэтому…
— Я знаю: так было бы нормальнее. Дорогуша, когда мы в прошлый раз разговаривали в школе с мисс Патисон, она напророчила Диане блестящее будущее. Она сказала «блестящее», а это означает — необычное. Блестящее будущее не может быть обычным.
— Для нее важнее быть счастливой, чем знаменитой.
— Моя дорогая, ты склонна допускать, что счастливы только те люди, которых мы считаем обычными. А это очень запутанная проблема. Ты только приглядись к ним… Нет, будем же рады, безгранично рады, что она не влюбилась а одного из этих необразованных шалопаев. Тогда не существовало бы для нее никакого блестящего будущего, и подумать только — из-за кого? Из-за какого-то там неуча! Да не волнуйся, она найдет свой собственный путь. А для этого ей надо предоставить свободу выбора.
— Кстати, припоминаю, у моей матери была младшая сестра, моя тетка Энн, — проговорила миссис брекли. — Она была не совсем нормальной.
— А чего же ей не хватало?
— Нет, я не в этом смысле. Ее посадили в тюрьму, где-то в 1912 или 1913 году. За то, что она бросала на Пикадилли петарды.
— Ради бога, зачем?
— Она швырнула их под ноги лошадям, вызвав такое замешательство, что уличное движение остановилось от Бонд-стрит и до Эдгар-стрит. Затем она залезла на крышу автобуса и стала выкрикивать: «Право голоса для женщин», пока ее оттуда не стащили. За это она получила месяц заключения. Чем навлекла позор на всю семью. Вскоре после освобождения она кинула кирпич в окно на Оксфорд-стрит, и получила еще два месяца. Из тюрьмы она вышла уже не совсем здоровой, так как пережила там голодовку, и бабушка забрала ее в деревню. Но она сбежала оттуда и успела влепить бутылкой чернил в мистера Бэлфора, за что ее снова арестовали, и на этот раз она чуть не сожгла целое крыло в Холлоуэйской тюрьме.
— Энергичная особа, эта твоя тетка. Но я не совсем понимаю…
— Как видишь, она не была обычной женщиной. Значит, Диана могла унаследовать эту свою неугомонность от сестры моей матери.
— Я не знаю, что именно унаследовала Диана от твоей воинственной родственницы, и, честно говоря, меня совсем не волнует, откуда это у нее появилось. Для меня главное одно: Диана такая, какой мы ее воспитали.
— Твоя правда, Гарольд. И мы имеем полное право гордиться ею. Тревожусь только: даже самая блестящая жизнь не всегда — самая счастливая, как ты думаешь?
— Трудно сказать, но думаю — можно быть счастливым, не будучи знаменитым. А о том, что чувствуют знаменитые люди и что им нужно для счастья — не имею ни малейшего представления. Однако я уверен: слава может сделать счастливым. Меня, например, — только в одном случае и по весьма эгоистичной причине, еще тогда, когда Диана еще была маленькой девочкой, меня постоянно мучила мысль, что я не смогу послать её в первоклассную школу. О, я знаю, что в школе св. Меррин — хорошие учителя, Диана это уже подтвердила своими успехами, но все равно это не одно и то же. Когда умер твой отец, я думал, что нам удастся осуществить мою мечту. Я пошел к нотариусам и выложил им все. Они посочувствовали, однако остались непреклонны. Указания полностью ясны, сказали они. Деньги будут лежать до двадцатипятилетия. Согласно завещанию их нельзя брать, и вкладывать во что бы то ни было, даже в образование Дианы.
— Ты мне никогда про это не говорил, Гарольд.
— Не имело смысла говорить, ибо я не знал, чем все закончится. И так ничего не вышло. Понимаешь, Мальвина, я считаю, что это была самая большая подлость из всех, что твой папочка сделал нам. Не оставить тебе ничего — это как раз в его манере. Но оставить нашей дочке сорок тысяч фунтов и так ограничить свободу действий, чтобы в самые критические, переломные годы своей жизни она не могла ими воспользоваться!.. Хотя в отношении Дианы это оказалось к лучшему. Она сама достигла того, чего я не мог ей дать, и чего не дал бы дед. Она утерла нос старому жулику, даже и не подозревая об этом.
— Извини, Гарольд…
— Хорошо, дорогая, хорошо… Ведь… я изо всех сил старался не вспоминать про старого скрягу все это время, но как вспомню…
Он умолк и обвел взглядом маленькую прихожую: «Не такая уж и плохая, немного уже обшарпанная, но все еще имеет приличный вид. Однако этот домишко-близнец среди целой улицы таких же домишек грязной окраины… Тяжелая жизнь. Каждодневная борьба, чтобы прожить на заработок, который постоянно отстает от роста цен… Так мало из того, о чем, должно быть, мечтала Мальвина, и что она должна бы иметь…»
— Ты по-прежнему ни о чем не жалеешь? — спросил он ее.
Она улыбнулась в ответ.
— Нет, любимый, ни о чем. Он взял ее на руки и отнес к своему креслу. Она положила голову ему на плечо.
— Ни о чем, — повторила она спокойно. Потом добавила — я, например, не стала бы счастливее, если бы получала проценты.
— Любимая, не все люди одинаковые. Я прихожу к выводу, что мы с тобой немножко исключительные. Разве много тебе приходилось в жизни встречать людей, которые чистосердечно сказали бы: «Я не о чем не жалею»?
— Такие должны быть.
— А мне кажется, что такие не часто попадаются. И, как бы тебе не хотелось, ты, конечно, не сможешь заставить других думать иначе. Более того, Диана не очень похожа на тебя, непохожа она и на меня. Один бог знает, на кого она похожа, потому не стоит волноваться о том, что она не хочет делать так, как делала бы ты на ее месте — в восемнадцать лет. Они говорят — блестящее будущее. Пусть будет так. Единственное, что осталось нам, — это наблюдать за тем, как наша дочка сама его добивается, и, конечно, поддерживать ее.