История Семилетней войны
Шрифт:
Между тем австрийцы и русские старались упрочить за собой завоеванные прусские области. Еще никогда не доводилось им тут зимовать, а теперь имперцы считали Силезию своей неоспоримой собственностью. По приказанию двора подданным завоеванных округов было выдано зерно для посевов, а в Шмидеберге основан общественный зерновой рынок. Различным значительным коммерсантам из горных городов велено было явиться в Прагу, так как издавались новые распоряжения насчет торговли. В начале этого года австрийцы сделали вид, будто собираются на мирный конгресс в Аугсбурге; послы императорских дворов были заранее уже назначены с этой целью, точно определен размер их столового содержания, избрана блестящая их свита и выдано 150 000 гульденов для найма гостиниц в этом имперском городе. Но все эти приготовления пропали даром, и теперь никто и не думал о мире. В Вене были до того убеждены, что его можно теперь заключить легко, выгодно и без всяких конгрессов, что в декабре 1761 года было начато большое сокращение императорской армии. В каждом полку были упразднены три роты, а во всей {армии} предложена отставка 1500 офицерам. Даже столь необходимая легкая кавалерия была сокращена. Все австрийские патриоты возмущались этими вредными мерами, ослабившими армию на 20 000 человек и предпринятыми если не по совету, то во всяком случае с согласия Дауна, которого Мария-Терезия почитала своим военным оракулом. Большинство полководцев громко выражали свое неудовольствие по этому поводу; даже
290
См. об этих событиях в приложении.
Питт заранее предсказал эту войну, даже определил время ее объявления испанцами, и предложил необходимые меры. Но ослепленное британское министерство не хотело его слушать, вследствие чего великий деятель этот, при жалобных возгласах всей Империи, оставил кормило правления. Однако его недостойные наследники пожинали плоды превосходных его мер, и Англия была в таком цветущем положении, что новый враг этот не мог обеспокоить ее. Победоносные флоты британцев вскоре помчались в Америку и там показали гордым испанцам все свое превосходство над ними. Испании оставалось лишь одно средство для спасения ее богатых островов: надо было атаковать Португалию, этот золотой источник англичан, доходнее алмазных копей Индии. Так и случилось. Англичанам пришлось тогда послать войска для защиты этого королевства, так как португальцы не в состоянии были охранять себя ввиду жалкого положения своих войск. Была, однако, попытка сделать способными к бою глубоко павшую и чуждую всяких понятий о чести армию этого некогда столь храброго народа. Для этого необходим был полководец с редкими дарованиями, а такого можно было найти тогда лишь в Германии, этой отчизне славных вождей [291 *].
291*
Аббат Рейналь, несмотря на все пристрастие к своему народу, признает это преимущество за немцами. В своей истории европейских колоний в Индии он говорит: «Солдаты есть везде в Европе, но полководцы есть только в Германии». [Прим. автора]
Владетельный граф Липпе-Бюкебург, командовавший артиллерией союзников, был намечен для этой цели. Человек этот был рожден для звания вождя, обладал весьма оригинальным характером, всевозможными познаниями и считался одним из величайших инженеров в Европе. Он основал в своей области по собственному плану необыкновенную крепость, названную им Вильгельмсштейн, расположенную среди Штейнгудерского озера, где не было ни одной пяди земли. Подобно маршалу Саксонскому, он был одарен необыкновенной физической силой, и, кроме того, он закалил себя смолоду ко всевозможным невзгодам. Он перепрыгивал самые широкие рвы, совершал в молодости большие путешествия пешком. Он продолжал жить как простой солдат даже тогда, когда стал командующим генералом; при осадах он никогда не снимал платья, отращивал бороду, каждую ночь проводил в траншеях, лежа на голой земле. Верхом он переплывал все реки и перескакивал через плетни. Равнодушие его к опасностям и доверие к ловкости своих артиллеристов были так необыкновенны, что в 1759 году, в день Фридрихова рождения, он собрал на большой обед своих офицеров в палатке, на которой развевался флаг, служивший целью артиллерийских ядер во время трапезы. Этот-то генерал стал вождем португальцев, совершенно преобразовав армию их; он ввел тут неведомый доселе порядок и создал особый род дисциплины, которая, хотя и не могла быть сравнима с немецкой, все же имела большое значение для столь мало культивированной нации. Дисциплина эта переживала еще тогда свою пору младенчества, но все же она явилась деятельным двигателем для подавления успехов Испании. Король Португальский в награду за большие заслуги этого полководца пожаловал ему необыкновенный знак отличия, даровав титул Altezza, орденские ленты, 100 000 крузад и восемь золотых пушек, весом по 32 фунта, с серебряными лафетами. [291a]
291a
«Философическая и политическая история о заведениях и коммерции европейцев в обеих Индиях», Амстердам, 1770 (рус. пер. – СПб., 1805–11).
Одни большие дарования этого вождя, во главе еще совершенно примитивной армии, не могли бы помешать испанцам овладеть Португалией, если бы британцы не выслали на помощь стесненным португальцам значительный вспомогательный корпус.
Итак, пламя войны загорелось в Европе из края в край: все народы, от Карпат до Атлантического океана, были под ружьем. И все же это обширное пространство не удовлетворяло еще, по-видимому, военный пыл столь многих сильных народов, так как самые отдаленные моря и земли стали тоже театром войны, которая перешла в Канаду, на Вест-Индские острова, на берега Африки, в Индию, даже на далекие Филиппинские острова, рассеивая повсюду опустошение и смерть.
Книга двенадцатая
Фридрих, лишенный помощи, без всякой надежды, стойко шел навстречу своей гибели, казавшейся неизбежной. Хотя победы и могли остановить дальнейшие успехи его врагов, но, чтобы отнять завоеванные ими крепости, необходимы были продолжительные, правильные осады и ряд удачных битв. Но что могли сделать его усилия! Это была бездонная бочка Данаид. Он вполне был убежден в скорой осаде Штеттина и весьма вероятном взятии его. Сообщение его с Берлином, даже овладение этой столицей, равно как и целым курфюршеством, теперь всецело зависело от деятельности его врагов, которые, помимо этого, отрезали Польшу, эту неистощимую кормилицу, расположив удачно русский корпус из 15 000 человек. Во всех опустошенных прусских областях был недостаток съестных припасов, а оставшегося еще в магазинах запаса не хватило бы даже и на одну кампанию. Кроме того, не было ни рекрутов, ни лошадей, ни многих других военных принадлежностей. Военных снарядов было еще достаточно, точно так же, как и денег, но препятствия, связанные с перевозкой огромного количества пороха и ядер, становились все больше, а золото, этот бог, превосходящий даже Юпитера, казалось, потеряло свою всемогущую силу, даже в руках гения, глубоко проникающего во все мировые вопросы. Монарх, при всей своей стойкости, впал в меланхолию; он говорил мало, даже со своими наперсниками, обедал обыкновенно один, не являлся ни на один парад, не катался верхом и забросил свою флейту.
Операционный план короля в этом положении к предстоящей кампании остался тайной. Он был отброшен или, может быть, совсем изменен, так как солнце вновь засияло для него. Счастье благоприятствовало этому великому государю много раз, поддерживая его высокий дух и обманывая ожидания всех его врагов; но величайшее благодеяние фортуны было сбережено до самого того критического момента, когда коронованный мудрец, теснимый со всех сторон подавляющим превосходством неприятельских армий, ожидал своей жестокой судьбы. Не было надежды на великодушие врагов, которые, не думая о славе народа и потомства, напрягали все силы могучих держав, чтобы раздавить одного человека своим колоссальным союзом. Несомненно было то, что Пруссия перестанет существовать как самостоятельное государство, и Фридрих не обманывал себя тщетными надеждами. Иногда опасения начинали преобладать в его душе, но он был готов на все, и не только принял все меры на тот случай, если бы ему пришлось попасть в плен, но даже с некоторых пор носил при себе яд, чтобы, подобно Ганнибалу, великому карфагенянину, покинутому своими союзниками и предназначавшемуся для римского триумфа, предупредить последние удары превратной судьбы добровольно избранной смертью [292] .
292
В 183 г. до н. э. Ганнибал принял яд, поскольку вифинский царь Прусий, при дворе которого он скрывался, согласился выдать его римлянам.
В эти безнадежные минуты на помощь погибшему герою пришла смерть: она вынула из урны судеб великое имя, и Елизаветы, русской императрицы, не стало. Она совершила самый ужасный шаг – от престола в могилу. Гонец привез королю эту весть, более радостную, чем какая-либо иная во время войны. Она скончалась 5 января 1762 года. Смерть этого одного слабого, болезненного человека преобразила весь политический горизонт. От этой нити зависела судьба бесчисленных народов и людей. Все замыслы союзников, все операционные планы, все надежды врагов Пруссии, все новые государственные системы были внезапно если не совсем уничтожены, то все же совершенно изменены, и русские, самые грозные враги пруссаков по своим опустошениям, теперь по одному слову своего нового государя превратились в друзей Фридриха. Наследник русского престола, Петр III, в той же мере питал симпатию к королю прусскому, в какой императрица Елизавета его ненавидела. Первым делом нового государя было уверить Фридриха в своей дружбе. Вслед за этим дружественным уверением, привезенным в главную квартиру в Бреславле любимцем Петра, полковником Гудовичем, наступило, вопреки всем протестам дворов венского и версальского, перемирие, а вскоре после того и мир, при самых великодушных условиях; после мира наступил союз, после союза – дружественная переписка, а последней ступенью был энтузиазм Петра к королю, не имевший границ и выражавшийся самым разнообразным образом.
Елизавета знала это и поэтому сделала перед смертью самые серьезные распоряжения к продолжению войны. Уже на смертном одре она потребовала от русского сената обещания не заключать мира с Пруссией без участия в нем союзников. Но лишь только она закрыла глаза, случилось как раз наоборот. Русские войска приготовились очистить королевство Пруссию, Померанию и Неймарк. Завоеванный Кольберг был вновь возвращен, военнопленные освобождены, а русский корпус с Чернышевым во главе был отозван из австрийской армии. Великодушие русских простерлось до того, что целые области в Померании получили в подарок из русских магазинов необходимое для посевов зерно. Петр стал тогда серьезно советовать мир своим прежним союзникам: он подал пример, возвращая все русские завоевания, ссылаясь при этом на свои монаршие обязанности щадить кровь вверенных ему подданных и водворить спокойствие в своем государстве. Он называл это первым законом, предписанным Богом государям. Французский двор ответил совершенно в тоне того времени, – когда народ был ничто, а воля короля – все, – что ни нежные чувства монарха к своим подданным, ни мысль об их благосостоянии не могут поколебать его решения точно исполнить договор, заключенный с его союзниками, и что, по мнению самого христианского короля, это и есть первый долг государя. Так как и в Вене ничего не хотели знать о мире без невыполнимых условий, то Чернышев получил приказание присоединиться к королю со своим 20-тысячным войском и повиноваться ему безусловно; приказ этот был громовым ударом для Марии-Терезии, которая, основываясь на последних завоеваниях, считала уже войну почти оконченной и потому уменьшила свои войска на 20 000 человек.
Новый британский министр, лорд Бьют, был до того невообразимо несведущ, что не знал об общеизвестном уважении, которое Петр уже столько лет питал к Фридриху и которое теперь так деятельно проявилось. Он полагал, что новый император желает удержать области, отнятые русскими у Пруссии, и предложил русскому послу в Лондоне, князю Голицыну, уговорить прусского короля к уступке всех провинций, которые потребует Россия, если император и впредь оставит свои войска при австрийской армии. Это позорное вероломство со стороны союзника нашло достойную награду: Петр ответил презрительно и оригинал этого предложения переслал Фридриху. Бьют, предназначенный к тому, чтобы неразумными своими выходками опозорить блеск британской славы, обратился тогда к венскому двору, чтобы примирить императрицу с прусским королем, совершенно без ведома последнего, причем он очень щедро дарил прусские области. Политичный и хорошо знающий характер Фридриха Кауниц счел это предложение, которое мог бы себе позволить разве только ученик в деле политики, – интригой, с целью поссорить дворы венский и версальский, и потому дал английскому поверенному унизительный ответ. Он сказал, что его государыня достаточно могущественна и может сама отстоять свои требования, и, кроме того, мир при посредстве Англии недостоин ее.
Необыкновенное стечение обстоятельств, по которому в прусской армии находились те именно войска, против которых приходилось с ожесточением бороться шесть лет, казалось и пруссакам, и австрийцам сновидением. Последние вначале совершенно не верили этому; даже императорские офицеры, плененные в Бреславле, которые, следовательно, собственными глазами и ушами все видели и слышали, считали все это вымышленным слухом, чтобы оживить мужество войск; а когда Чернышев вместе с другими русскими генералами покинули австрийские войска и прибыли в Бреславль к королю с большой торжественностью, то даже пленные императорские генералы уверяли, что все это только обман и что русские полковые командиры, декорированные русскими орденскими лентами, – переодетые прусские офицеры [293 *]. Но все сомнения кончились, когда русский корпус в июне на самом деле присоединился к армии короля. Мария-Терезия отвергла план Лаудона силой помешать этому опасному для нее соединению. И шведы, утомленные войной и опасаясь русских, тоже заключили мир с Пруссией в мае; он был подписан 22-го числа того же месяца. Шведская королева, любимая сестра короля, была при этом посредницей. Брат ее заявил в Стокгольме с особенным ударением на это, что все останется между ними по-прежнему только ради нее. Действительно, достаточно было теперь одного его желания, чтобы уничтожить в поспешности всю шведскую армию и завоевать шведскую Померанию, которую теперь нелегко было у него отнять. Фридрих часто шутил по поводу этой войны, а когда возбужден был вопрос о мире, он сказал, улыбаясь, что «не знает никакой войны со шведами; правда, ему доводилось слышать о каких-то ссорах между ними и Беллингом, но генерал этот наверное скоро помирится».
293*
Сам автор, стоявший тогда на зимней квартире в Бреславле, слышал, к своему удивлению, эти странные суждения; это доказывает, как мало знали характер великого государя, с которым так давно воевали. [Прим. автора]