История советской литературы. Воспоминания современника
Шрифт:
Поддавшись общему пафосу пожеланий самого невозможного и несбыточного, Борис Ручьев неожиданно заявил:
— Ребята! Если бы я был председателем совнаркома, я бы Васю сделал наркомом обороны, Колю — наркомом иностранных дел, Серегу — наркомом просвещения…
И так он распределил все «портфели» в своем «кабинете».
Тут Борис Александрович улыбнулся: — Кому-то не понравился, видимо, портфель, потому что на следующую ночь за мной пришли. Следователь, которому меня передали, сказал, что на меня поступило сообщение, а вообще-то проще было
Естественно я ему все популярно объяснил. Это не что иное, как чепуха, мальчишеская шалость и, если хотите, поэтическая блажь.
— Почему же вы, поэт, не о женщинах, не о стихах или еще о чем-то подобном не говорили? — резонно спросил следователь.
— Помню, я ему сказал, что ответить на этот вопрос не могу. Потому как блажь, она и есть блажь.
Она-то и стоила мне десяти лет лагерей.
— А ведь вы еще находились в лагере семь лет?!
— Да. Был еще один срок. Но то уже по другому оскорбительному доносу и потому не очень-то интересному. Словом, и смех и грех…
Борис Александрович смахнул с лица набежавшую тень и поднял рюмку:
— За нас, за дам, но не за «портфели»…
70
Во время одной из писательских поездок произошел такой случай.
К дому для гостей, где ночевали писатели, подали автобус, чтобы отвезти их в какой-то совхоз для выступления. Все собрались кроме Михаила Светлова.
Руководитель группы Леонид Сергеевич Соболев нервно произнес:
— И где же Светлов? Кто видел Михаила Аркадьевича?
— Я видел, — ответил Владимир Солоухин. — Позвать что ли?
— Будь добр, Владимир Алексеевич. А то мы и так уже опаздываем на встречу с читателями, — сказал Соболев.
Солоухин завернул за угол дома для гостей и направился к туалету во дворе, куда, как он видел, направился Светлов.
Подойдя к туалету, спросил:
— Михаил Аркадьевич, вы тут?
— Тут, тут.
— Михаил Аркадьевич, там Соболев нервничает. Надо отправляться, а вас нет. Поскорее, Михаил Аркадьевич.
Из туалета голос Светлова спокойно произнес:
— Не торопи меня. Володя. Опорожнюсь — цены мне не будет!
71
Длительное знакомство связывало меня с Георгием Афанасьевичем Ладонщиковым, известным многим вчерашним детям своими умными, улыбчивыми книжками стихов «Маленькие мастера», «Капризный бычок», «В мастерской бобренка», «Чучело гороховое» и многих других.
При встречах Георгий Афанасьевич делился разными казусами, которые происходили на встречах с детьми — его благодарными читателями.
Как-то зашел у него разговор с одним мальчиком. На вопрос Ладонщикова, как тот живет, чем и как занимается, мальчишка наговорил ему кучу несуразностей.
— Зачем же ты мне сказал неправду? — спросил Георгий Афанасьевич.
Тот опустил глаза
— Боялся, что ты мне не поверишь, если я скажу тебе правду…
72
Писатель Валерий Исаев рассказал мне об одном из своих приездов в родное село на Курщине.
Но сначала несколько слов о самом Валерии Николаевиче.
Он не только литератор, но и известный врач-стоматолог, доктор медицинских наук, профессор. И вот природа наградила его еще и поэтическим даром. Он выпустил несколько сборников стихов, несколько прозаических книг, последней из которых стала книга о русском первопроходце и купце Григории Шелехове.
Так вот во время очередного вояжа в родные края председатель колхоза пригласил его проехать на своем «газике» по полям, поглядеть, что делается вокруг…
К вечеру возвращались в село.
Видят — мужик тащит мешок с фермы. Видимо, спер комбикорм.
— Знаешь, Николаич, — сказал председатель, — давай свернем, а то неловко мужику будет с нами встречаться…
73
О Константине Георгиевиче Паустовском, книги которого давно любимы читателями, а его перу принадлежат повести «Кара-Бугаз», «Колхида», «Черное море», «Повесть о жизни», «Золотая роза», не раз и не два добрыми словами вспоминали бывшие участники его семинара в Литературном институте. А среди них немало и таких, кто стал известными писателями. Это и Владимир Солоухин, и Ольга Кожухова, и Михаил Годенко.
В частности, Юрий Васильевич Бондарев вспоминал, как Паустовский вел у них семинарские занятия. Он никогда не выступал в роли мэтра в общении со студентами. Он был старший и более опытный в литературе товарищ. Его вроде бы тихие, произносимые скрипучим голосом слова высекали искру желания писать еще лучше, любить словесность так же, как он. Паустовский говорил им о значении и важности слова, об остроте и зоркости писательского глаза, о мастерстве Чехова, Куприна, Бунина.
«Довольно часто, разбирая сюжет, коллизию того или иного рассказа, — писал Юрий Бондарев, — он по ассоциациям начинал вспоминать случаи из своей жизни, и устные эти новеллы, уже тронутые писательским домыслом, были настолько хороши, что я глубоко жалею — он не все их успел записать и опубликовать позднее».
Одним из таких рассказов Константина Георгиевича было воспоминание из его журналистской жизни в Одессе. Тогда Паустовский работал ответственным секретарем газеты «Моряк», в которой вместе с ним трудились Катаев, Багрицкий, Бабель, Олеша, Ильф. Были они молодыми, дерзкими, мечтающими о литературной славе. Ведь шел только 1921 год.
Самым опытным в «Моряке» был писатель Андрей Соболь. Как-то он принес в газету новый рассказ. Всем он показался интересным, но как-то сумбурно исполненным. Печатать его в таком виде было нельзя. А предложить опытному писателю переделать рассказ никто на себя смелости не брал.