История сыска в России, кн.1
Шрифт:
Два дня спустя Барышников отправился по делам и остановился перекусить в подмонастырской Германовой слободке.
В тамошнем кабаке встретил он крестьянина Дмитрия Салтанова. Салтанов был послан в уезд от берг-коллегии разыскать медную руду. Лицо, следовательно, в некотором роде административное. Барышников любезно предложил ему пива и, не утерпя, стал интересоваться событиями.
– Слышал ты, – говорил Барышников, – что цесарских сто кораблей пришли в Кроншлот и просят у Царского Величества великого князя, а потом и изменников? По этому
– Слово и дело! – закричал в ответ Салтанов, и в качестве лица, доверенного у правительства, препроводил Барышникова в Пошехонь, где и просил воеводу взять его под караул и допросить о противных словах.
Доноситель заметил при этом, что он не имел с Барышниковым никакой ссоры и до настоящей беседы не был с ним знаком.
Воевода Д.А.Бестужев-Рюмин принял челобитье и поспешил снять допрос в присутствии нескольких чиновников. Болтун сознался во всём, сославшись на денщика, но отрёкся от слов: «По этому самому и мир состоится». Барышникову казалось, что его вина уменьшится, если он откажется от этих слов. С этой же целью он стоял на том, что вместо 100 цесарских кораблей им было сказано 90. Скинутый десяток не спас его от Тайной канцелярии: Барышникова заковали в ручные и ножные кандалы и как тяжкого преступника отправили в столицу с донесением воеводы на высочайшее имя. С арестантом был послан и доноситель.
Передопросив обоих, Тайная канцелярия не нашла нужным отыскивать денщика, первоначального передатчика новостей о цесарских кораблях, а положила"Крестьянину Ивану Барышникову за предерзостные, непристойные слова учинить жестокое наказание: вместо кнута бить плетью и освободить с проездным листом до Пошехони".
В этом эпизоде батоги заменили плетью. Наказание было строже только потому, что мужик дерзнул намекнуть о великом князе: вероятно, сыне злополучного царевича Алексея Петровича.
Любопытно, что Салтанов, столь бескорыстно донёсший на Барышникова, обуреваемый страстью к доносам, стал деятельно подвизаться на этом поприще, но при успехах неминуемо были и неудачи: в 1723 году за ложный извет он был сослан на каторгу и предоставлен в распоряжение адмиралтейского ведомства. Не унялся он и здесь, крикнул «Слово и дело» на одного матроса и, по изобличений в ложном, воровском извете, бит кнутом, потерял ноздри в клещах палача и сослан в Сибирь, в дальние места, навечно в государеву работу.
Смирный и скромного вида поп Козловского уезда Кочетовской слободы ездил в Москву по делам и пробыл там несколько недель.
Никогда не бывший в столичных городах и ничего, кроме своей слободы, не видевший, поп заставил свою попадью прождать его долее, чем следовало, увлёкшись представившемся ему, может быть, единственным случаем посмотреть на столичные диковинки.
Попадья так соскучилась по мужу, что успела уже попросить дьякона написать попу письмо и отослать его «с верною оказией».
Получив письмо, поп опомнился, ибо сообразил, что попадья его очень терпелива, и если она решилась даже письменно просить воротиться, значит очень уж соскучилась.
И вот поп, покончивший все дела и досыта насмотревшийся на Москву, собрался домой к своей осиротевшей пастве.
Помимо известия об удачном окончании дел, поп повёз домой целую кучу рассказов о Москве, её редкостях и диковинках. Недаром же он встревожил попадью своим долгим отсутствием – в это время любознательный поп значительно расширил свой кругозор новыми наблюдениями в сферах, ему прежде неизвестных Он видел много зданий, нескольких вельмож, о которых в его кочетковском захолустье ходили смутные и чудесные рассказы, он видел даже вблизи самого царя – Петра Алексеевича, чудо и загадку всея Руси!
То-то много будет рассказов, когда соберутся соседи вокруг стола, то-то будет расспросов, аханья, оханья и удивления!
С такими мыслями подъехал поп к своему дому и брякнул скобой у калитки. В доме поднялась суматоха; матушка-попадья вышла встретить его и после радостных лобызаний не преминула укорить попа за долгое отсутствие.
– Вот ты, мать, буесловишь, якобы я позадавнел на Москве, а я тебе скажу, что надо человека с умом, чтобы этакие дела оборудовать в столице, – начал поп своё повествование, сидя за наскоро собранной закуской.
– Столица-то, мать моя, не то, что наш деревенский угол, – в ней ходи да оглядывайся!..
Весть о приезде попа из Москвы разнеслась по слободе, и к вечеру все мало-мальски значительные кочетковские обитатели начали собираться к нему послушать рассказов о столице. Отдохнувший поп расхаживал из угла в угол, когда вошёл к нему отец-дьякон, а потом и дьячок с пономарём.
Вскоре изба попа наполнилась народом, вопросы сыпались со всех сторон.
– А царя, отец, видел на Москве? – возник наконец самый интересный вопрос.
– Сподобился, друже, сподобился. Видел единожды, и по грехам моим в великое сумнение пришёл, да надоумили добрые люди…
– Что же он?.. Страшен?
– Зело чуден и непонятен: ростом что бы мало поме-не сажени, лицом мужествен и грозен, в движениях и походке быстр, аки пардус, и всем образом аки иноземец: одеяние немецкое, на голове шапочка малая солдатская, кафтан куцый, ноги в чулках и башмаки с пряжками железными.
Слушатели ахнули при таком описании царя, и на попа снова посыпались вопросы: где видел, что тот говорил."
– А видел я царя, как он съезжал со двора князя Александра Даниловича Меншикова в колымаге. И мало отъехав, побежала за каретой со двора собачка невелика, собой поджарая, шерсти рыжей, с зелёным бархатным ощейничком, и с превеликим визгом начала в колымагу к царю проситься…
Слушатели навострили уши, боясь проронить хоть слово.
– И Великий Царь, увидя то, велел колымагу остановить, взял ту собачку на руки и, поцеловав её в лоб, начал ласкать, говоря с нею ласково, и поехал дальше, а собачка на коленях у него сидела…