История Тайной канцелярии Петровского времени
Шрифт:
Таким образом, с наступлением нового царствования в управлении Преображенским приказом происходит крупное изменение: приказ фактически попадает под начало к Верховному тайному совету, а несколько позже по делам приказа начинает докладывать постороннее лицо, «ведающее» приказ в Петербурге, — А.И. Ушаков. Правда, как ни велика была эта перемена, она мало отразилась — внешне, по крайней мере, — на деятельности приказа в Москве; почти невозможно уловить существенные изменения в его делопроизводстве; нельзя только не заметить, что с 1726 года меняется форма постановлений приказа. Ранее она была такова: «…в (число) ближний стольник князь Иван Федорович Ромодановский, слушав (изложение дела) приказал… (следует приговор)»; с 1726 года форма заменяется новой: «…в Преображенском приказе определено (изложение дела и приговор)». Это изменение едва ли, впрочем, можно ставить в связь с изменением в положении Приказа, тем более что никаких иных перемен не заметно; как ранее, так и до самого последнего указа, до самых последних дней деятельности приказа во главе его стоит
Роль Ушакова при этом сводилась, видимо, к представлению им Совету докладов по частным делам. Иногда, впрочем, Ушаков докладывал по делам общего характера; он даже входил с докладом непосредственно к императрице и после «предлагал» Верховному тайному совету резолюцию Екатерины. Так, 16 января на заседании Совета «из Преображенской канцелярии» была подана «форма указа», чтобы не извинять непристойные слова, если даже они произнесены в пьяном виде, и «по предложению тогда же г.-м. Ушакова, оную де форму Ее Императорское Величество изволила слушать и указала быть в той силе», а 30 января Советом был подписан указ о публикации этого указа через Сенат.
Первый раз, как мы видели, в протоколах Верховного тайного совета упоминается о докладе дел Ушаковым по Преображенской канцелярии под 21 декабря 1726 года. Отметки о таких докладах Ушакова встречаются в протоколах и журналах Верховного тайного совета от 16 января, 30 января и, наконец, 24 апреля 1727 года. Есть указ о делах Преображенской канцелярии, выпущенный Советом по представлению Ушакова, датируемый маем 1727 года. После манифеста от 26 мая 1727 года, которым было поведено: «Андрея Ушакова определить к другой команде, куда надлежит», Ушаков, уезжая в Ревель, как мы знаем, просит назначить лицо, чтобы передать «ведение» приказом. Неизвестно, какая резолюция последовала на эту просьбу, однако можно думать, что «ведение» это более никому не поручалось, потому что в дальнейшем — до самого упразднения Преображенского приказа — дела его или просто присылались в Совет в «выписках», или докладывались секретарем Патокиным.
Наконец, в 1729 году кн. Ромодановский, мучимый подагрой и каменной болезнью, просит освободить его от дел; ему была дана отставка и одновременно Преображенской канцелярии повелели «не быть».
Мы выше уже видели, что «ведение» дел «против первых двух пунктов» вменено было Сенату в прямую обязанность указом от 22 мая 1727 года; однако еще до этого указа в ведение Сената, возможно случайно, попадали подобные дела. Например, 9 сентября 1726 года на заседании Верховного тайного совета обер-прокурор Сената Бибиков и докладывал «о дьяконе, содержащемся в непристойных словах»; по решению Совета, «оное доношение отдано ему Бибикову по-прежнему и притом приказано, чтоб о том велели розыскивать и следовать в Москве сенатскому члену графу Мусину-Пушкину». После же майского указа 1727 года, представляя в Верховный тайный совет доношение о делах «по первым двум пунктам», Сенат прямо указывает, что они поступили к нему именно в силу этого указа. Тут же есть характерная фраза, что Сенат потому передает выписку об этих делах Совету, что «по тем делам… решения собою учинить не может». И Совет одобряет и подтверждает на будущее время практику, чтобы Сенату самому ничего не решать в делах «важных», а «с мнением докладывать Верховному Тайному Совету», что и исполнялось неукоснительно. Надо думать, однако, что так поступали только с особо «важными» делами; если же дело признавалось незначительным, то Сенат решал его самостоятельно, не доводя до сведения Совета. Например, в 1729 году Тобольская губернская канцелярия прислала для указа в Сенат уже расследованное ею дело, которое выросло из доноса живописца Буткеева на секретаря Баженова: дескать, тот, увидев портрет Петра II, нарисованный доносителем, заметил, что «персона» государя «написана… в дураческом платье», в чем Буткеев усмотрел «поношение особы Его Величества». Сенат 28 июля 1727 года вынес окончательный приговор по этому делу своей властью, не увидев в нем «важности» и соответственно не сочтя нужным послать его на утверждение в Совет. Был сделан вывод, что «Баженов те слова говорил не к поношению Его Императорского Величества персоны, а об оном живописце ве неисправном мастерстве», на основании чего доносчику Буткееву приговорили дать плетьми, «дабы впредь другие на то смотря, так продерзостно чинить… не дерзали». Делами по первым двум пунктам Сенат занимался сам, никогда не передоверяя их ведение своей канцелярии, как порой поступали другие учреждения, чинившие приговоры по экстрактам, подготовленным секретарями. При Сенате не было даже какого-либо относительно прочного учреждения для работы с такими делами. Имеются лишь не совсем определенные, туманные намеки на зачатки чего-то подобного в канцелярии Сената; есть основания полагать, что после майского указа 1727 года на усиление канцелярии Сената были переданы из канцелярии Верховного тайного совета бывшие приказные Тайной канцелярии, которые, видимо, и в канцелярии Совета составляли нечто вроде особого отделения. Таким образом, возможно, что в 1731 году, формируя свою канцелярию при Сенате, Ушаков нашел для нее более или менее подготовленные кадры приказных.
Когда в начале 1730 года Совету велели «не быть», Сенат вернул
Заключение
Мы окончили историю петровской Тайной канцелярии, постаравшись возможно полнее охватить весь недолгий период ее существования; мы позволили себе начать наше исследование ранее возникновения Канцелярии и посмотреть, что сделалось уже после ее уничтожения. Что же в результате? Стоило ли тратить время и труд, чтобы говорить о частном, мимолетном явлении петровского царствования?
В эпохи, значительные своим содержанием, очень часто мелкие на первый взгляд явления оказываются достаточно важными как предуказания для будущего; в эти эпохи зарождается и формируется — часто почти неприметно — то, что только в будущем развернется в надлежащем значении своем.
С такой точки зрения рассмотрение истории петровской Тайной канцелярии может быть весьма ценным. Попробуем же несколькими штрихами резюмировать результаты такой нашей работы.
Уже в самом начале XVII века «слово и дело» было, очевидно, хорошо известно в Московской Руси; весь процесс «слова и дела» впервые запечатлен в Уложении 1649 года. Дела по «слову и делу» пока еще находятся в ведении обычных органов правительственной власти, однако уже определенно замечается стремление вести их тайно, по возможности без большой огласки, хотя в течение почти всего XVII века этим делам еще не придается значение «важности». Впрочем, царь Алексей Михайлович попробовал применить господствовавшую тогда систему поручений к тем делам, которые почему-либо привлекли его особое внимание: он начал поручать их рассмотрению особых доверенных лиц, изымая дела из общего делопроизводственного порядка (в результате чего образовался, между прочим, Приказ тайных дел).
Стрелецкие смуты конца XVII века, колебания престола, борьба за власть, которую пришлось выдержать Петру, идейные противники, с которыми пришлось столкнуться, тяжелые моменты, которые пришлось пережить, показали ему с полной ясностью, какая опасность может крыться для царской власти под внешней безобидностью словесных оскорблений этой власти; а дело сына его, царевича Алексея, разверзло пропасть у ног Петра. Отныне каждый, «поносивший хулительными словами Его Царское Величество», являлся в глазах Петра уже совершенно ясно врагом государственного строя: то, что только скорее чувствовалось, чем сознавалось в XVII веке, теперь вскрылось окончательно и достаточно рельефно; «важность» «слова и дела» установилась с той поры незыблемо.
Это впервые ясно проявилось в указе 1715 года, содержащем столь известные ныне два первых пункта. Петр счел нужным лично участвовать в делах «важных» и воспользовался отцовским опытом: минуя всякие государственные учреждения, он стал поручать дела, которым придавал особое значение, своим приближенным. Около таких доверенных лиц стали образовываться для ведения поручаемых дел особые канцелярии, и понятно, что канцелярии эти действовали преимущественно в области трех пунктов указа 1715 года. И вот «против первых двух пунктов» оказался преступен царевич Алексей, старший сын Петра и наследник престола; дело о таком преступлении, дело громадной, поистине государственной важности Петр поручает П.А. Толстому, поручает так, как это и ранее делал с подобными (но, конечно, отнюдь не равными по значению) делами. Так из многих канцелярий выдвинулась канцелярия Толстого, блестяще выполнившая трудное поручение; удовлетворенный ее деятельностью, Петр не переставал и далее поручать ей самые важные «государственные дела».
Так из розыскной канцелярии при Толстом выросла Канцелярия тайных розыскных дел, но она не сформировалась в настоящее учреждение, не успела сформироваться, ибо была уничтожена теми же, кто ее создал.
Какова бы, однако, ни была точка зрения Петра и Толстого на Тайную канцелярию, что бы они ни думали и как бы ни считали ее чисто случайным, временным учреждением, несомненно, что, во-первых, в царствование Петра возникла потребность подчинить производство «дел государственных» особым учреждениям и, во-вторых, создать учреждение, посвященное исключительно этим делам; это тем более знаменательно, что произошло, в сущности, независимо от воли как Петра, так и лиц, ведавших Тайную канцелярию.