Шрифт:
Annotation
Ramzes
Ramzes
История третья. В которую кто-то верит, а кто-то нет
История третья. В которую кто-то верит, а кто-то нет.
1
Случилось так, что в один прекрасный вечер мне было хорошо. Причем, хорошо было настолько,
Над моей головой в самом деле простиралось безмерное полотнище из черного бархата, а крохотные звезды, рассыпанные на нем, мерцали как огоньки на обвешанной игрушками елке. И Луна, тоже была красива. Она была похожа на огромную серебряную монету, которую какой-то ротозей Верхний Житель, случайно то ли обронил, а то ли она сама выскользнула из прорехи в его кармане, кто знает, как оно было на самом деле, ведь мне, подглядывающему за теми, кто живет наверху, трудно было разглядеть их большущий, полный тайн и к сожалению неведомый до сих пор мир.
А еще, мягкий свет, льющийся от Луны, серебрил пухлый снег. Его было много. Он приятно похрустывал под ногами, и втягивая носом морозный воздух, я с наслаждением впускал в себя поздний, декабрьский вечер. Близость Нового Года ощущалась во всем, что окружало меня вокруг. Я как ищейка принюхивался к волнующему запаху предстоящего Главного Праздника, которым был напоен легкий морозец, пощипывающий меня за нос.
На душе было легко и спокойно. А все благодаря винным парам. Что и говорить, их мастерству можно только завидовать. Они умело выстроили надежный барьер тем самым оградив меня от ерунды, имя которой - житейская рутина. Более того, эти пары без промедления казнили любую постороннюю мысль, вознамерившуюся было просочиться в мою захмелевшую голову. И к тому же, зорко следя за моими вялыми попытками вытряхнуть их вон, они всячески напускали на меня беспечность, нашептывая при этом в ухо знакомые строчки: трезвый ум налагает на душу оковы. Опьянев, разрывает оковы она!
Да, Омар Хайям... Как же ты прав, старина! К черту все! Только сейчас, я полной мерой ощутил, как день, цепко держащий меня в своих объятиях, наконец - то отступил. Он бесследно исчез вместе с упавшей звездой, пронесшейся вот только что на моих глазах рядом с Большой Медведицей. День, который длился 38 часов превратился в пыль. Он начался вчера утром, в среду. Потом он плавно перетек в дежурство. А наутро, в четверг, он суматошно продолжился до самого вечера, вплоть до той самой минуты, с которой началась сегодняшняя пирушка.
В ту минуту наш царь и бог Виктор Павлович, заведующий урологическим отделением, обведя сияющими глазами всех, кто сидел за длиннющим столом в одном уютном кабачке, поздравил нас с наступающим Новым Годом. Его речь была точна и красива. И закончил он свою речь, как это обычно бывает стихами. Уместными и проникающими до самого сердца. Такой он Виктор Павлович, ничего не попишешь. Он мудрый. А еще он красив в работе и в своих поступках.
И сейчас, все еще находясь во власти славной пирушки, которая недавно закончилась, я поглядываю на небо, но краем глаза вижу ярко освещенное окно кабачка. За ним то и дело мелькают силуэты людей, по всей видимости официантов, убирающих со стола оставшиеся яства. Все когда-то заканчивается, и сейчас моя душа поет от того, что куражистая пирушка завершилась тоже весело. Перед тем, как высыпать из кабачка эдакой разухабистой гурьбой, мы дружно выпили на посошок, а уже потом, на улице, обнимаясь и целуясь, попрощались друг с другом до завтра.
Завтра наступит пятница. Последний рабочий день в этом году. А потом настанет тот самый Главный Праздник, который для меня всегда был и остается быть Главным. И только я подумал об этом, как звезды тотчас подмигнули Луне, мол, пусть этот смертный думает, будто так оно и есть. И Луна в свою очередь, тоже кивнула в мою сторону: дескать, подумаешь, пролетел год, ну и что? Да мне этот годик, все равно что секунда! А этот человечек глуп! Он всего -лишь жалкая, никчемная букашка! Проживет он в этом мире чуть больше минуты, а то и меньше, и превратиться он в прах, в ту самую пыль, в которую развеялся его ничтожный день, и который, как он думает порядком его потрепал, но его день это тоже жизнь, и каждая минута в нем ...
– Знаю, знаю!
– я молча перебил Луну и отогнал ее рукой - у старины Хайяма сказано:
Жизнь -- мираж. Тем не менее -- радостным будь.
В страсти и в опьянении -- радостным будь.
Ты мгновение жил -- и тебя уже нету.
Но хотя бы мгновение -- радостным будь!
– Ты кому грозишь?
Я обернулся на голос. На меня, улыбаясь, смотрела Алия. На вечеринке она блистала в коротеньком платьице, которое шло ей необыкновенно. Теперь же, платьице было скрыто от глаз надетой поверх него шубкой, и тоже короткой. Изящные сапоги, облегая красивые ножки до колен, сидели на ней как влитые, а рассыпанные по плечам темные волосы, переливались от множества вкрапленных в них блесток.
Мы давно знаем друг- друга. Когда я учился на шестом курсе, она начала работать санитаркой в урологическом отделении. Не теряя даром время, Алия поступила в медицинское училище, и успешно его закончила. И вышло так, что четыре года спустя, по воле судьбы, я тоже оказался в этом отделении, где теперь она медсестра, а я врач. Она говорит мне ,,вы,,, при моих коллегах. И ,,ты,,, когда мы наедине. Мы добрые, старые приятели. И не будь я столь увлечен, то конечно бы расслышал ее шаги, поэтому мне, захваченному врасплох ничего не оставалось делать, как улыбнуться.
– Так кому?
– звонко рассмеялась Алия. Она тряхнула головой и покрепче запахнулась в свою великолепную шубку.
– А!
– я снова махнул рукой.
– Лучше скажи, почему так долго?
– Ты ждал ровно пять минут.
– Все равно долго.
– Знаешь, почему?
Я пожал плечами.
– Все эти пять минут я наблюдала за тобой. Но ты ничего не заметил.
– Вот если бы ты стояла со стороны, откуда дует ветер, я бы конечно учуял...
– Ветер у тебя в голове!
– смеясь, перебила Алия.
– А сейчас ветра нет.
Я повернулся к ней лицом. Огладив волосы, Алия завела их за плечи. Мне показалось, будто из - под ее ладони, в том месте, где она напоследок провела рукой, высеклись крохотные искорки, которые, осыпав Алию золотыми песчинками, тотчас погасли. Алия оглядела меня с ног до головы, а потом, прищурившись, пристально посмотрела мне в глаза.
– Ну и надрался ты сегодня...
– Вот еще! Я трезв, как стеклышко!
– Ты хоть помнишь, что мне говорил?
– Обижаешь...
– А той, которой целовал руки?