История величия и падения Цезаря Бирото
Шрифт:
— Мы, коммерсанты, не столь мелочны, — заметил парфюмер, — с такими формальностями дела не сладишь.
— Ах, торговля — статья особая, а тем паче парфюмерия, там все идет как по маслу, — с кислой улыбкой проговорил Молине. — Но в квартирных делах, сударь, в Париже ничего нельзя упускать. К примеру, есть у меня жилец на улице Монторгей...
— Сударь, — перебил его Бирото, — мне очень неприятно, что я мешаю вам завтракать; оставляю вам договор, просмотрите его, я согласен на все ваши требования; подпишем его завтра, а сегодня договоримся окончательно на словах; утром архитектор должен приступить к работе.
— Сударь, — продолжал Молине, поглядывая на торговца зонтиками, — у господина Кейрона
— Будь по-вашему, — согласился Бирото.
— Швейцару за услуги, как водится...
— За что же? — возмутился Бирото. — Ведь вы лишаете меня права пользоваться лестницей и парадным... Это несправедливо.
— Но ведь вы квартиронаниматель, — решительно заявил маленький Молине, усевшийся на своего конька, — вы платите налоги на двери и окна, так несите и долю расходов по дому. Когда обо всем договоришься, сударь, все идет гладко. Вы расширяете свою квартиру, значит, дела у вас идут хорошо?
— Неплохо, — подтвердил Бирото. — Но квартиру я расширяю по другой причине. Я приглашаю друзей, чтобы отпраздновать освобождение Франции и отметить награждение меня орденом Почетного легиона.
— А! — воскликнул Молине. — Заслуженная награда!
— Да, — заметил Бирото, — быть может, я заслужил эту награду и монаршую милость, ведь я был членом коммерческого суда, я сражался за Бурбонов тринадцатого вандемьера на ступенях церкви святого Роха, там я был ранен Наполеоном; эти заслуги...
— Стоят подвигов славных солдат нашей армии. Орденская ленточка — красная, ибо она обагрена кровью.
Фраза эта, взятая из газеты «Конститюсьонель», польстила Бирото, и он пригласил Молине на бал. Старик рассыпался в изъявлениях благодарности и почти готов был простить парфюмеру его презрение. Он проводил своего нового квартиранта до лестницы, наговорив ему немало любезностей. Уже во дворе Бирото насмешливо взглянул на Кейрона.
— Я и не подозревал, — сказал он, — что существуют такие жалкие люди! — с языка у него чуть не сорвалось слово «глупые».
— Ах, сударь, — проговорил Кейрон, — не всем же обладать вашими талантами.
Бирото мог легко поверить в собственное превосходство, особенно после встречи с Молине; замечание торговца зонтиками вызвало у него довольную улыбку, и он величественно распрощался с Кейроном.
«Вот и рынок, — подумал Бирото, — займемся орешками».
Побродив бесплодно с час по рынку, Бирото, по совету торговок, отправился на Ломбардскую улицу, где продаются орехи для кондитерских изделий; там от своих друзей Матифа он узнал, что оптовую торговлю орехами ведет некая Анжелика Маду, проживающая на улице Перрен-Гасслен, и что только у нее можно найти настоящие лесные орехи и сочные белые орешки Альпийских гор.
Улица Перрен-Гасслен представляет собой разветвление лабиринта, который расположен в четырехугольнике, образуемом набережной и улицами Сен-Дени, Ферронри и Монне, и является как бы чревом Парижа. Сюда стекаются самые разнообразные товары, все свалено в кучу — вонючие селедки и изящный муслин, шелк и мед, масло и тюль; тут полным-полно маленьких лавчонок, о которых и не подозревает Париж, как не подозревает большинство людей о работе поджелудочной железы. Пиявкой, высасывающей все соки из этих торговых заведений, был некто Бидо по прозванию Жигонне, дисконтер с улицы Гренета. Бывшие конюшни заставлены здесь бочками с маслом, каретные сараи доверху набиты кипами бумажных чулок. Здесь находятся оптовые склады всякой снеди, продаваемой в розницу на Центральном рынке. Анжелика Маду, в прошлом торговка рыбой, лет десять назад занялась торговлей «сухими плодами»; она вступила тогда в связь с одним продавцом орехов, чем долго занимала сплетниц Центрального рынка; некогда она была статной, видной женщиной, но с годами чрезмерно располнела. Жила она в первом этаже желтого полуразвалившегося дома, который подпирали железные крестовины. Покойный сожитель ее умудрился отделаться от всех конкурентов и превратил свою торговлю в монополию; невзирая на кое-какие погрешности в образовании, у преемницы его хватило умения продолжать уже налаженное дело; она расхаживала по своим складам, занимавшим каретные сараи, конюшни и бывшие мастерские, успешно воюя там с насекомыми. У нее не было ни конторы, ни кассы, ни счетных книг, ибо она не умела ни читать, ни писать; на письма, которые она принимала как личное оскорбление, тетка Маду отвечала ударом кулака. Впрочем, это была славная краснощекая женщина; поверх чепца она надевала платок, а своим трубным голосом завоевала уважение ломовых извозчиков, привозивших ей товар; перебранки с ними она заливала белым винцом. Она не знала никаких недоразумений с крестьянами, продававшими ей орехи за наличный расчет, — то был единственный способ столковаться с ними, а летом тетка Маду отправлялась к ним погостить. Бирото нашел эту первобытную торговку среди мешков с лесными и грецкими орехами и каштанами.
— Добрый день, мамаша, — небрежно сказал Бирото.
— «Мамаша»! — возмутилась она. — Ишь ты какой ласковый! Что мы с тобой, детей вместе крестили?
— Я парфюмер, больше того, я помощник мэра второго округа Парижа. Как представитель власти и покупатель я требую вежливого обращения.
— Венчаюсь я и без вашей помощи, — заявила бой-баба, — в ратуше ничего не покупаю, помощникам мэра ничем не надоедаю. Покупатели мне кланяются, и разговариваю я с ними, как мне угодно. А кому не нравится — скатертью дорога!
— Вот плоды монополии! — проворчал Бирото.
— Пополь? Мой крестник! Неужто он набедокурил? Вы поэтому и пожаловали, милостивый государь? — сказала торговка уже чуть-чуть ласковее.
— Нет, я уже имел честь вам доложить, что пришел как покупатель.
— Ладно, как звать тебя, любезный? Я тебя вижу вроде как впервые.
— Видно, дешево вы продаете орехи, если так разговариваете с покупателями, — заметил Бирото и назвал свою фамилию и звание.
— Ага, так это вы знаменитый Бирото, у которого жена красавица. Сколько же вам надо сахарных орешков, дорогой мой?
— Шесть тысяч фунтов.
— Да это все мои запасы, — сказала торговка, хрипя, как осипшая флейта. — Вы, красавец мой, видно, не ленитесь: и замуж девиц выдаете, и духами их прыскаете. Ну, помогай вам бог! Без дела, знать, не сидите. Так-то! Уж таким покупателем, как вы, гордиться буду, и вы займете место в сердце женщины, которая мне всех дороже...
— Какой женщины?
— Добрейшей госпожи Маду.
— Сколько стоят ваши орехи?
— Только для вас, хозяин, — по двадцать пять франков за сто фунтов, если все забираете.
— По двадцать пять франков, — повторил Бирото, — это выйдет полторы тысячи франков! А мне потребуется, возможно, сотни тысяч фунтов в год.
— Вы только взгляните, что за товар. Отборные! — заговорила она, запуская красную руку в мешок с лесными орехами. — И ни одной гнилушки, сударь. Сами подумайте, бакалейщики продают сплошной мусор по двадцать четыре су за фунт, и на четыре фунта подсунут фунт гнилушек. Не нести же мне убытки в угоду вам? Вы, конечно, красавец мужчина, но еще не вскружили мне настолько голову! Коли вам так много надо, сговоримся на двадцати франках; нельзя же отпускать помощника мэра с пустыми руками, этак еще беду на новобрачных накличешь. Вы только пощупайте, что за товар, какой полновесный! И пятидесяти на фунт не пойдет, сочные все, без единой червоточинки!