История вермахта. Итоги
Шрифт:
Тем не менее подобные факторы, которые сплачивали войска, не везде во время войны имели одинаковую силу. В оккупированной Франции многочисленные солдаты вермахта до июня 1944 года ощущали на себе другую сторону Второй мировой войны. С одной стороны, ослабленные сильными потерями армейские подразделения, которые прибывали с Восточного фронта, снова получали здесь пополнение и дальнейшее обучение. Таким образом. Франция стала чем-то вроде комнаты отдыха для вермахта. Многие другие солдаты, которые постоянно находились во Франции как оккупанты, могли узнавать об ужасах Восточного фронта только по сообщениям из кинохроники. Солдату морской пехоты Людвигу Бауманну хватало и этого — съемки, которые он с его приятелями видел еще поздней осенью 1941 года в немецком солдатском кино в Бордо, сильно беспокоили его. «Вермахт вел бои до самой Москвы. В каждом „котле“ оказывалось много сотен тысяч русских военнопленных — мы видели это». Когда началась зима и немецкие солдаты стали спасаться от обморожений присланными с родины лохмотьями, Бауманн и его товарищи стали задумываться. «Мы сели и стали рассуждать, спрашивая себя: русские в открытом поле, военнопленные на сорокаградусном морозе, они все должны замерзнуть и умереть с голоду. Было и такое. И тогда мой друг и я сказали: „Нет, мы больше не хотим в этом участвовать. эти преступления, эта война, мы просто хотим жить!“»
Бауманн, который считался «плохим солдатом» и чувствовал отвращение к армии, и его приятель приняли решение дезертировать. Тем самым они вставали на очень опасный путь. Как дезертиры они едва ли могли рассчитывать на понимание и помощь товарищей и немецкого населения. Они были изгоями, которые должны были считаться с тем, что будут выданы. Но Бауманн с товарищем пока хотели не в Германию, а в свободную Вишистскую Францию. Помощники во Франции способствовали их плану: «Это было ночью, французы на маленьком грузовике ждали за углом. Там мы получили гражданскую одежду; и тогда они нас повезли к внутренней границе Франции всего лишь за 40 км оттуда, мы пробирались по кустам». Но немного позже они оказались в руках немецкого таможенного
По-разному оценивается общее число дезертиров в вермахте. Максимальная оценка — 300 000 случаев до конца 1944 года. Более реалистичным кажется число 100 000 дезертиров, считает доктор Беньямин Циманн, историк университета Шеффилда. Тем не менее не поддающиеся статистическому учету данные на конец войны едва ли нужно называть. Это примерно 100 000 человек, что, если подумать, соответствовало численности почти семи подразделений. При общей численности вермахта 17,3 миллиона солдат, служивших во время Второй мировой войны, дезертирами тем не менее стали лишь меньшинство. Все же Циманн подчеркивает: «Дезертирство, принимая во внимание его охват и последствия для военных ведомств и солдат, было самой знаменательной формой неповиновения в вермахте». В немецкой армии с лета 1943 года имелся значительный прирост случаев дезертирства, которое было следствием все ухудшающегося военного положения, к тому же после танковой битвы под Курском Советская армия на Восточном фронте однозначно захватила инициативу, а в Сицилии высадились западные союзники; на родине город Гамбург был разрушен как раз в результате ужасного огневого штурма, вызванного одной из самых до сего момента тяжелых бомбардировок союзников.
Но можно ли однозначно оценивать дезертирство как «сопротивление в вермахте»? Циманн дифференцирует эти понятия и приводит весьма показательные статистические данные о причинах дезертирства немецких солдат. Минимум 15 % называли однозначные политические и религиозные мотивы; к ним в основном принадлежали коммунисты, сторонники СДПГ и католики. Самая большая группа — более 50 % всех дезертиров — бежала из армии из-за «усталости от войны». Они сообщали, что ощущали бесполезность войны или объясняли все тоской по семьям или женам. От 15 до 20 % солдат вермахта совершили правонарушения: нарушения караульной службы, самовольная отлучка из расположения, несвоевременное возвращение из отпуска, неповиновения; многие указывали, что они во время короткой паники хотели избежать военной юстиции и дальнейших расследований. Основа для таких «статистических оценок», так указывает Циманн, скудна, но грубое деление на три основные группы — непосредственное противостояние, общая усталость от войны и индивидуальные штрафы — все это дает представление того, почему солдаты совершали дезертирства. Наверное, половина исследованных случаев подтверждает, что дезертиры характеризовались происхождением из «лево-пролетарской или католической среды», пишет Циманн и делает вывод; «Распространяемые в родительском доме и круге знакомых ценностные представления, очевидно, способствовали появлению у них моральных норм и категорий суждения, которые влекли за собой внутреннее дистанцирование от вермахта и войны».
Группа истребителей Bf-110 готовится к атаке
150-миллиметровая гаубица преодолевает реку по понтонному мосту
Заняв город, немецкие солдаты тушат пожары
Туркестанские добровольцы на занятиях, осень 1943 г.
Многие осужденные дезертиры заплатили высокую цену за свое дезертирство. 35 000 случаев дезертирства разбирались немецкими военными судами, в 22 750 случаях были вынесены смертные приговоры, 15 000 из которых были приведены в исполнение. Согласно параграфу 69 армейского уголовного кодекса виновным считался тот, у кого было «намерение длительно уклоняться от обязанности службы в вермахте». Минимальный штраф, предусмотренный за это, — 6 месяцев тюрьмы, за дезертирство «с поля боя» или в тяжелых случаях полагалось пожизненное заключение или смертная казнь. В подписанной Гитлером директиве от 14 апреля 1940 года сообщалось: «Смертная казнь выносится, если преступник действовал из страха перед личной опасностью… Заключение в тюрьму можно… рассматривать как достаточное искупление, если юношеская неразборчивость, ошибочное служебное обращение, сложные домашние отношения или другие бесчестные основания руководили поведением преступника». Тем не менее выходило, что немецкие армейские судьи во время Второй мировой войны весьма злоупотребляли смертной казнью — они, казалось, следовали формулировкам Гитлера в Mein Kampf, согласно которой: «На фронте можно умереть, но дезертир умереть должен». Таким образом, 15 000 казненных немецких дезертиров стали жертвами идеологизированной «юстиции устрашения», которая пыталась жестоко поддерживать «дисциплину» в армии и безжалостно преследовала «вредителей вермахта». Сравнение с Первой мировой войной объясняет истинные масштабы этого числа: в императорской армии, в которой служило примерно 13,5 миллиона солдат, в период с 1914 по 1918 год по статье «Дезертирство» было осуждено примерно 130 000 человек, 49 получили смертный приговор, над 18 осужденными приговор был приведен в исполнение. На многих оставшихся в живых немецких дезертирах Второй мировой войны еще несколько десятилетий лежало пятно обвинительного приговора. Только в 2002 году с принятием бундестагом «закона об отмене неправомочных национал-социалистских приговоров» они были реабилитированы.
Дезертир Людвиг Бауманн встретил конец войны на Восточном фронте в штрафном батальоне 500. Искупать свою вину в этих штрафных подразделениях должны были те солдаты, которые по самым различным причинам вступили в конфликт с юстицией вермахта — и это были не только дезертиры. В другую категорию специальных частей попало объединение, которое было сформировано осенью 1942 года: В 999-й африканской бригаде, которая позже была развернута в 999-ю африканскую дивизию, служили солдаты, которые считались до тех пор «недостойными службы». К ним принадлежали комиссованные заключенные и каторжане, которые прибывали из тюрем, а также пленники концлагерей, которые находились в заключении как «охранные арестанты». Среди этих новых солдат было и много «политических», а именно коммунистов и социал-демократов. Как правило, «политически ненадежные» солдаты находились под командованием и полным контролем унтер-офицеров и офицеров, придерживавшихся крайних национал-социалистских взглядов, которые, кроме того, противопоставлялись уголовным преступникам, которые также служили в этих подразделениях. Часть этих войск в 1943 году была задействована в военных действиях в Тунисе. Командование позже подтвердило, что они боролись «безупречно». Тем не менее среди «политических» были случаи уклонения — часть первоначальной 999-й бригады зимой 1943 года располагалась на Восточном фронте на Днепре, там несколько солдат-коммунистов перебежали по льду замерзшей реки на советскую сторону. Следующей весной дошло до настоящего массового дезертирства — под Симферополем две немецкие роты из состава «999-й дивизии» 13 апреля перешли на сторону противника. Они предоставили советской стороне разведывательные данные. Двое из перебежчиков позже сообщили, что весной 1945 года они провели под Хиршбергом и Хемницем акции десантирования на территорию немцев. Другие стали фронтовыми комиссарами Национального комитета «Свободная Германия», которые со своей стороны должны были склонять немецких солдат для перехода на другую сторону. Деятельность «Национального комитета» заключалась, в том числе, и в акциях сопротивления захваченных в плен солдат вермахта и перебежчиков, которые были организованы противником, поэтому они не должны быть предметом этого исследования «сопротивления в вермахте».
Переход на сторону противника необязательно должен был происходить на фронте. Среди солдат оккупационной армии во Франции имелись некоторые, кто внутренне уходил на другую сторону, делая из этого соответствующие выводы. Например, Курт Хелкер, будучи матросом батальона связи, находился в Париже и чувствовал отвращение к своим землякам в мундирах. «Это была оккупационная власть, которая позволяла себе — и в индивидуальном обращении с французами — вести себя по-хозяйски. Это выражалось в постоянных оскорблениях; в ресторане или транспорте, во всей общественной жизни. Они были повелителями в этой стране. Все подчинялось этому. Они любили власть», — вспоминает Хелкер. Но французы не воспринимали оккупацию без сопротивления. Начиная с августа 1941 года случаи противодействия немцам стали происходить все чаще и чаще. Оккупационные власти реагировали на удары сопротивления «карательными мерами». Они позволяли себе брать пленных и казнить их для устрашения, а потом писали об этом на плакатах. «Эти объявления и соответственно исполнительные сообщения о казнях французских участников сопротивления, которых называли террористами, глубоко задели меня. И навели на размышления о том, что там происходило. Соотносилось ли это с моим собственным поведением, можно ли это принять. И тогда начинался процесс размышления по этому вопросу: „Как ты будешь вести себя в будущем, сможешь ли ты это вынести?“» Вопрос совести стоял для Хелкера с очень практической точки зрения: «Это каждый день может ударить по мне. Так как среди прочего существовал приказ, что расстрельные команды формировались из всех частей вермахта не по плану, а случайно. Это могло бы коснуться и меня, когда однажды я мог предстать перед группой французов, которые боролись за свою свободу, и я должен был бы расстрелять их. Это было для меня невыносимо».
На протяжении нескольких месяцев — с февраля по май 1942 года — смертные приговоры подписывались немецким главнокомандующим войсками во Франции генералом Карлом Генрихом фон Штюльпнагелем, человеком, которого необходимо причислить к сопротивлению в вермахте. Еще в 1938 году он как 2-й обер-квартирмейстер штаба генерал-полковника Гальдера занимался разработкой планов путча против Гитлера. Как и другие люди, которых мы сегодня знаем как членов сопротивления в вермахте, тоже был вовлечен на преступную войну Гитлера. Как главнокомандующий 17-й армией он вплоть до октября 1941 года служил на Восточном фронте. В тылу его армии действовала зондеркоманда 4b; Штюльпнагель беспокоился о бесперебойном сотрудничестве между армией и командой и предложил наказывать враждебные акты диверсии репрессивными мерами. Из приказа Штюльпнагеля от 30 июля 1941 года: «Коллективные меры принимать разборчиво!» Предпочтительной целью, скорее всего, считались «еврейские и коммунистические жители». Представителями банд считали «еврейских комсомольцев». Хотя он считался гуманистически образованным эстетом, он, как и большинство представителей своего поколения, ужасающе безразлично ставил знак равно между иудаизмом и «боль шевизмом». Пример Штюльпнагеля показывает, что можно было разделять примитивные представления Гитлера о «еврейском большевизме» и одновременно рассматривать диктатора как угрозу для будущего Германии. После инициированного им самим отзыва из команды, перевода на Восточный фронт и назначения главнокомандующим войсками во Франции Штюльпнагель до мая 1942 года сам нес ответственность за действия, выставившие его в невыгодном свете. 17 апреля 1942 года Штюльпнагель после нападения на скорый поезд вермахта отдал приказ о расстреле сразу 30 коммунистов и евреев. 1000 коммунистов, евреев и близких преступному кругу людей согласно его приказу должны быть депортированы на Восток, а еще 80 человек расстреляны, если в течение трех дней после публикации не будут установлены преступники. Тем самым он следовал непосредственному приказу Гитлера — по меньшей мере внешне. Его сын, Вальтер фон Штюльпнагель, тогда молодой офицер вермахта, защищает в интервью ZDF своего отца как человека, который сам себе в этой ситуации предоставил определенную свободу действий: «Так как через три дня преступники не были схвачены, он сообщил наверх: расстрел 80 евреев и коммунистов временно откладывается, у нас есть следы, и мы надеемся, что вскоре задержим преступников. Он еще пару раз сделал это, а через шесть недель вообще полностью приостановил дело. Коммунисты и евреи не были депортированы. Вместо того чтобы привести в исполнение казнь над 110 человеками, он позволил расстрелять только 24 и без того приговоренных. Нужно хотя бы раз представить, на какой риск он шел при этом. Это была директива фюрера расстрелять 110 евреев и коммунистов. Приказ фюрера был наивысшим и паиглавпейшим, что тогда было. Это был огромный риск, на который он тогда пошел».
Курт Хелкер как солдат морской пехоты в Париже и подчиненный Штюльпнагеля, в сфере своей компетенции тоже шел на чрезмерный риск. Тот, кто отдавал приказы на расстрел или подписывал их, был на него похож — он хотел предотвратить плохое. Унтер-офицер военно-морского штаба Атлантика считал его достойным доверия и сделал Хелкера членом группы, у которой был контакт с Сопротивлением. Немецкие подпольные эмигранты стали участниками французского сопротивления «Travail Allemand» (ТА), чтобы оказывать на членов вермахта политическое влияние. «Там были отважные женщины, политические эмигрантки, которые действовали во Франции и проводили работу прежде всего с солдатами вермахта, чтобы завоевать у них поддержку антивоенной позиции против Гитлера. И просили прежде всего о том, чтобы не допускать преступлений против французов или вообще не участвовать в этом». Они целенаправленно искали взаимодействия и часто имели успех у простых солдат штаба. В штабах рядовые были окружены офицерами и унтер-офицерами, которые сохранили определенную дистанцию. Они были более изолированы, чем солдаты, которые обычно выполняли свою службу в больших военных группах и соединениях. Одновременно у рядовых штаба было существенно больше свободы передвижений, чем у среднестатистического солдата. Теперь эта свобода должна была быть использована Сопротивлением: пока, чтобы распространять конспиративные сведения: «Нас снабжали пропагандистскими материалами, листовками. Брошюры были запрещены. Иногда это были напечатанные на папиросной бумаге маленькие лозунги, призывы, которые мы прятали». Листки распределялись там, где общались солдаты вермахта. «Распространяли их в солдатских клубах и кинотеатрах. Их бросали в грузовики, поставленные на стоянку, через щелочку в окне. Их разбрасывали в вагонах метро, которые часто были забиты солдатами». Курт Хелкер и многие другие получали информационный материал во время конспиративных встреч. Встречи часто проходили в задних комнатах прачечных или парикмахерских — местах, которые в Париже мог посещать каждый немецкий солдат, не обращая на себя особого внимания. Приятель Хелкера Ханс Гейзель, который тоже принадлежал «группе сопротивления» немецкого морского штаба, пошел еще дальше: «Мы также попытались помочь Сопротивлению достать оружие. Это было относительно просто. Например, в бассейнах, которыми пользовались только немецкие солдаты, была иногда возможность собирать полные пистолетов сумки». Пистолеты в кобурах висели в раздевалках, и в то время как их владельцы купались или участвовали в соревнованиях по плаванию, Гейзель воровал оружие и передавал его членам французского Сопротивления. То, что делали такие люди, как Курт Хелкер и Ханс Гейзель, не может недооцениваться в процессе обсуждения Сопротивления в вермахте. Их действия требовали большого личного мужества и четких антинацистских убеждений. Не только кража оружия считалась «пособничеством врагу», но и распространение пропаганды и сведений в системе, которая планомерно подавляла свободный информационный поток, рассматривалось как опасное предприятие и жестоко наказывалось. Тем не менее подобные акции сопротивления среди простых солдат были возможны, пожалуй, только в условиях оккупационной Франции — это были единичные случаи, не вызвавшие особого интереса в Германии после войны. Хелкер и Гейзель еще во время освобождения Парижа присоединились к французским войскам; они пытались позже в составе пропагандистских подразделений с помощью радиопризывов по фронту убедить немецких солдат сдаться. Деятельность обоих ветеранов была очень высоко оценена во Франции после войны.
В июле 1944 года, однако, у всех на устах были другие немецкие солдаты, которые были в Сопротивлении против Гитлера. Война достигла своего перелома, империя трагически потеряла все надежды на «окончательную победу». На северо-западе Франции после удачной высадки союзников проходили тяжелые бои, на Востоке Красная армия с началом операции «Багратион» приступила к летнему наступлению, которое больше невозможно было остановить. Восточный фронт вот-вот должен был быть сломлен. Шансы заговорщиков возросли. 1 июля 1944 года предводитель Сопротивления полковник Граф Шенк фон Штауффенберг получил между тем новую должность, которая предоставила ему доступ к оперативным совещаниям Гитлера в его штаб-квартире, в так называемом волчьем логове. Штауффенберг принял твердое решение самостоятельно установить бомбу в Растенбурге. Затем, однако, — и это сыграло негативную роль в его заговорщической деятельности — он должен был вернуться из Восточной Пруссии в Берлин. Там как движущая сила он был незаменим в том, чтобы из Бендлерблока координировать мероприятия «Валькирия». Покушение должно было стать только началом — решающим был бы запуск государственного переворота. Войска резерва должны были начать движение, чтобы перейти в активное наступление в немецких военных округах и прежде всего в оккупированной Франции. Там один из союзников уже заверил Бендлерблок, что во всем будет содействовать заговору. Это был генерал Карл Генрих фон Штюльп-нагель. Уже 13 июля 1944 года он пригласил к себе коменданта гарнизона Большого Парижа Ганса Фрайхерра фон Бойнебург — Ленгсфельда [93] . Оба уже давно сошлись во мнении, что Гитлер должен был уйти. Штюльпнагель сообщил, что в ближайшее время будет проведена акция по устранению фюрера. Задача, поставленная им перед городским комендантом, была ясна. Его люди должны были точно установить места дислокации СС и СД, частные квартиры их руководителей. После начала операции «Валькирия» должны были быть установлены палачи нацистского насильственного режима.
93
Бойнебург-Ленгсфельд, Вильгельм Георг Густав Бото Рудольф Ганс Фрайхерр фон (1889–1980) — граф, генерал вермахта. Участник Первой мировой, после войны — командир 16-го кавалерийского полка. После перевооружения германской армии в 1934 и смещения акцента на танковые войска — командир танкового батальона 1-го панцер-гре-надерского полка 1-й танковой дивизии в Веймаре. Участник Французской кампании, кавалер Рыцарского креста. С осени 1940 — бригадный комендант при штабе Эрвина Роммеля. Летом 1941 направлен на Восточный фронт с 7-й танковой дивизией, затем, в сентябре, — с 23-й танковой дивизией в Париж. В конце осени того же года вернулся в Россию, участвовал в наступлении под Харьковом, подготавливал наступление на Сталинград. В ходе подготовки во время разведывательного полета был сбит самолет адьютанта Бойнебург-Ленгсфельда майора Райхела. Выяснилось, что майор с неизвестной целью взял с собой в полет секретные разведывательные документы, попавшие в руки русских. Планы германского наступления оказались известны русским. Бойнебург-Ленгсфельд, взявший на себя ответственность за произошедшее, был арестован, но вскоре оправдан и направлен с 23-й танковой дивизией в Россию, развивать наступление в направлении Кавказа. Принимал участие в попытках прорыва Сталинградского «котла», но, потеряв практически всю 23-ю дивизию, отозван в Германию и 1 апреля 1943 назначен комендантом Парижа. Занимался строительством оборонительной линии севернее Парижа, так называемой «линии Бой-небурга». Летом 1943 примкнул к заговору Штауффенберга, но после его поражения сумел остаться вне подозрений.