История всемирной литературы Т.4
Шрифт:
Поэзия и проза венгерского барокко преображают средневековые и позднеренессансные традиции. Вплоть до середины века тематика их еще очень узка, она не преступает религиозных рамок. Но пафос и способы эстетического воздействия уже вполне отвечают духу барокко. В поэзии Вёреш-Неки, который начал писать еще в придворном стоико-маньеристском стиле, звучат сетования потрясенного мыслями о смерти и утратившего внутреннюю цельность смятенного человека. Видениями адских мук старается поэт отвратить читателя от соблазнов эпикурейства. Человеческий мир с его творениями безоговорочно отвергается, и место ренессансно-гуманистического спора «трудолюбия» с праздным «наслаждением» или «добродетели» с «грехом» занимает метафизическое противопоставление земной «бренности» и божественной «вечности».
Балинт Лепеш своей прозой, полной риторических градаций и метафорических украшений, стремился вызвать покаянное настроение и благочестивый трепет, напоминая о смерти и муках, которые ждут грешников. Целью же Хайнала было прежде всего повергнуть читателей в некий экстаз, который должен был бы подготовить душу к райскому блаженству. Для вящего эстетического эффекта он охотно прибегал к контаминации повествовательного и аллегорико-драматического жанров (Иисус осаждает грешное сердце, воцаряется в нем, очищает от скверны; или невеста-душа справляет свадьбу с нареченным — Христом). Стиль Хайнала, насыщенный реминисценциями из библейской «Песни песней», окрашивала тогда своеобразная, мистически оттеняемая эротика.
Центрами культуры и искусства, как и в эпоху Возрождения, оставались в Венгрии замки и дворцы крупных магнатов. Соревнуясь с немецкими князьями, венгерские феодалы выступали меценатами литераторов, живописцев, музыкантов, а порой сами пробовали силы в художественном творчестве. Писатели посвящали им свои произведения, содержанием которых были военные и политические деяния принципала или события его семейной жизни. Любые празднества в замках магнатов не обходились без театральных представлений, чтения стихов, музыки.
Отличие от прежних времен заключалось в том, что вся эта культурно-литературная жизнь определялась католицизмом, протекала под надзором церкви, которая всякому увеселению не забывала противопоставить свое предостерегающее напоминание о смерти. Устройство семейных торжеств было прерогативой духовников-иезуитов. Они же писали школьные драмы в католическом духе, которые исполнялись в праздники.
Соглашение 1608 г. с габсбургской империей обеспечило венгерской аристократии немало политико-экономических привилегий. Но над землями этими продолжала тяготеть угроза турецкого завоевания, а часть их еще оставалась в руках турок. Между тем Габсбурги, военно-экономические силы которых подрывала начавшаяся Тридцатилетняя война, не проявляли склонности обострять отношения с Оттоманской Портой, рассчитывая улучшить свое положение именно за счет венгерских феодалов и все больше урезывая их привилегии. Во второй половине XVII в. отдельные венгерские магнаты (Палфи, Зрини, Вешелени) предпринимают попытки антигабсбургских заговоров. Недовольство австрийским гнетом в конце 70-х годов вылилось в вооруженную повстанческую борьбу под руководством Имре Тёкели.
Национально-освободительные настроения довольно рано проникают в историографию и в искусство. Венгерские магнаты в своих писаниях неизменно ссылались на доблестные деяния предков; стены своих дворцов расписывали изображениями их битв и подвигов. В литературе начинается бурная, уже не только религиозная (антикатолическая), но и патриотическая, одновременно антитурецкая и антиавстрийская, полемика, которая стремится связать феодальные интересы с общенародными и составляет внутреннюю силу и оригинальное содержание так называемого героического периода венгерского барокко.
Подобная полемика заполняла творчество Миклоша Зрини (Николая Зринского, 1620—1664). Он был крупным магнатом из знатной (хорватской по происхождению) семьи, известной своей непреклонной борьбой с турецкими завоевателями.
Рано потеряв родителей, Зрини воспитывался у иезуитов, жил в Италии. Наставником его был архиепископ Петер Пазмань. Приобщаемый им к литературе, Зрини с юных лет тоже стал писать (на венгерском языке), подражая поэтам итальянского барокко. Но сильнее теологических и верноподданнических поучений Пазманя на духовное развитие юноши повлияла патриотическая семейная традиция и реальная, нависшая над Венгрией и Хорватией турецкая угроза. Живя в своем пограничном с турками имении, Зрини с восемнадцатилетнего возраста отражал их набеги.
Мыслями и чувствами, которые возбуждала у него эта постоянная угроза и напряженная бранная жизнь, и порождена эпическая поэма Зрини «Сигетское бедствие» (1645—1646), ставшая крупнейшим литературным памятником венгерского барокко. Поэма была напечатана в Вене (1651), а также переведена братом поэта на хорватский язык. В пятнадцати ее песнях с живописной выразительностью и драматизмом повествуется о прославленной защите крепости Сигет дедом поэта, тоже Миклошем Зрини, от войск турецкого султана Сулеймана II.
Величавость поэме придает пронизывающее ее сознание огромной важности изображаемых событий для судеб родины. Поэтому сражение турецкого и венгеро-хорватского войск у стен Сигета, в историческом отношении эпизод немаловажный, под пером Зрини вырастает в грандиозную освободительную битву, в которой решается судьба венгерского и хорватского народов. Участники ее превращаются под конец почти в мифологических героев, на помощь которым устремляется и небесное воинство.
В изобразительно-поэтических приемах Зрини опирался на существовавшую эпическую традицию. Исторический и легендарный колорит помогали ему воссоздавать венгерские (на латинском языке) и хорватские (Чрнко Крнарутичем) поэтические обработки того же сюжета, которые возникли в конце XVI в. Эстетически более авторитетные эпические мотивы и ситуации предлагали известные автору сочинения итальянских писателей: Ариосто, Тассо, Марино. Однако поэме Зрини — и в этом ее замечательная творческая самобытность — чужда литературная «вторичность» и всякая отвлеченность. Как бы ни преувеличивались порой, ни подгонялись под эпические образцы подвиги и образы его героев, описаниям их действий присуща полнокровная, неподдельная жизненность. Это и не удивительно: Зрини соединял в своем лице дарование эпического поэта с жизненным опытом солдата, даже полководца. Личная увлеченность сражениями с турками, знание военного быта и нравов в большой мере обусловили ту художественную наглядность (барочный «реализм», по выражению венгерских литературоведов), которая является достоинством изобразительного мастерства Зрини.
Вместе с тем от статичной описательности военного профессионала его уберегает боевой патриотический пыл. Как в жизни Зрини неустанно пропагандировал антитурецкий союз магнатов, так и поэмой своей он страстно хотел возбудить мужество, поднять соотечественников на сильного, но презренного врага. Отсюда — драматически напряженный моральный пафос поэмы. Жизнь, считал поэт, должна быть служением великой цели; лишь тогда она имеет оправдание перед вечностью и может даже восторжествовать над ней. Великая цель для него и его героев — отстоять родину от иноземных поработителей. Единство помыслов защитников Сигета порождает такую беззаветную воинскую доблесть, что, хотя они все до единого погибают и крепость достается неприятелю, моральная победа, по существу, остается за ними. Огромное турецкое войско дезорганизовано и подавлено,
не имеет объединяющих его идеалов, а лишившись под конец и предводителя, окончательно разваливается.
Мотив «побежденных победителей» и «победивших побежденных», соединяемый с размышлениями о «вечности» и «бренности» жизни, не раз возникает в этой поэме и в творчестве Зрини вообще, придавая ему некую горестно окрашенную, но благородную философскую глубину. В «Сигетском бедствии» этими размышлениями как бы делится с читателями главный герой, скорбящий о гибели одного из сподвижников: