История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4

Казанова Джакомо

Я мгновенно изобразил на физиономии выражение вдохновленного свыше, и приказал ему сесть:

— Поедим этого супу, — сказал я ему, — и затем я возвещу вам о вашем счастье. Знайте, что Святая Дева Розария явилась мне на рассвете и приказала мне вас простить. Вы не умрете, и вы выйдете отсюда вместе со мной.

Ошеломленный, он поел со мной супу, оставаясь на коленях, поскольку не было больше сидений, потом сел на матрас и приготовился меня слушать. Вот моя речь:

— Горе, которое принесло мне ваше предательство, заставило меня провести всю ночь без сна, потому что мои письма, которые вы отдали секретарю, будучи прочитанными Государственными Инквизиторами, должны привести к тому, что меня приговорят провести здесь весь остаток моей жизни. Мое единственное утешение,

признаюсь, состояло в том, что вы умрете в течение трех дней перед моими глазами. Я держал в голове это чувство, недостойное христианина, потому что Бог велит нам прощать, когда напавшая на меня на рассвете дремота явила мне настоящее видение. Я увидел эту Святую Деву, образ которой вы видите, явившуюся вживе передо мной, открывшую рот и говорящую мне такие слова: «Сорадачи предан моему святому Розарию, он находится под моей защитой, я хочу, чтобы ты его простил, и проклятие, которое он заслужил, перестанет действовать. В награду за твой великодушный поступок я велю одному из моих ангелов принять вид человека, спуститься с небес и разрушить крышу этой камеры и извлечь тебя из нее в течение пяти или шести дней. Этот ангел начнет действовать сегодня в девятнадцать часов и кончит работу за полчаса до захода солнца, потому что он должен снова подняться на небеса при свете дня. Выходя отсюда в сопровождении моего ангела, ты выведешь Сорадачи и будешь заботиться о нем, при условии, что он бросит занятие шпиона. Ты ему все расскажешь». Сказав это, Святая Дева исчезла, и я пробудился.

Сохраняя самую большую серьезность, я наблюдал физиономию этого предателя, который, казалось, окаменел. Я взял свой часослов, окропил святой водой стены камеры и стал делать вид, что молюсь, целуя время от времени образ Девы. Час спустя это животное, которое не вымолвило ни слова, спросило у меня напрямик, в котором часу ангел должен спуститься с небес, и услышим ли мы, как он взламывает камеру.

— Я уверен, что он явится в девятнадцать часов, что мы услышим его работу и что он уйдет в двадцать три часа; и я думаю, что четыре часа работы достаточно для ангела.

— Вам могло присниться.

— Я уверен, что нет. Вы чувствуете, что решились покинуть ремесло шпиона?

Вместо того, чтобы мне ответить, он заснул и проснулся только через два часа спустя, спросив меня, может ли от отложить давать мне обещание, что он покинет свое ремесло.

— Вы можете отложить, — ответил я, — до того момента, пока не придет ангел отвести меня с собой; но я вас предупреждаю, что если вы не откажетесь клятвенно от вашего дурного ремесла, я вас оставлю здесь, ибо таково приказание Святой Девы.

Я заметил, что он этим удовлетворен, потому что уверен, что ангел не придет. У него был вид, который мне понравился. Мне не терпелось дождаться, когда прозвонит девятнадцать часов, и меня эта комедия бесконечно забавляла, потому что я был уверен, что появление ангела должно вызвать головокружение в бедном разуме этого животного. Дело могло не состояться в одном единственном случае, если Лорен вдруг, к моему большому сожалению, забудет принести книгу.

В восемнадцать часов я захотел обедать и пил лишь воду. Сорадачи выпил все вино и съел на десерт все масло, что у меня было — это был его конфитюр. Когда я услышал, что пробило девятнадцать часов, я бросился на колени, приказав ему поступить так же, голосом, который заставил его задрожать. Он повиновался мне, глядя на меня как на безумца растерянными глазами. Когда я услышал легкий шум, означающий проникновение в стену, я сказал:

— Грядет ангел!

Я бросился навзничь, влепив в то же время ему удар по плечам, заставивший его принять ту же позицию. Шум от проникновения был сильный, и я оставался распростертым таким образом добрую четверть часа; не правда ли, было над чем посмеяться, наблюдая, как глупец остается неподвижным в этом положении? Но я не смеялся: речь шла о деле, заслуживающем похвалы, поскольку нужно было добиться, чтобы он окончательно сошел с ума, или, по крайней мере, впал в исступление. Его испорченную душу нельзя было привести в человеческое состояние иначе, чем погрузив ее в ужас. Я провел три с половиной часа за чтением, а он — наговаривая Розарий и вздремывая время от времени, не осмеливаясь открыть рот и посматривая на потолок, откуда доносился шум от просверливаемой монахом доски. Находясь в ступоре, он жестикулировал перед образом Пресвятой Девы, и ничего не могло быть более комического. При звоне двадцати трех часов я указал ему поступать, как я, потому что ангел должен был отбыть; мы простерлись ниц, отец Бальби ушел, и мы не слышали больше никакого шума. Поднявшись, я увидел на физиономии этого недоброго человека скорее смущение и страх, чем осмысленное удивление.

Мне было довольно забавно поговорить с ним, чтобы услышать, как он рассуждает. Он, все время в слезах, держал речь, положения которой доходили до нелепости, и ни одно из них не имело продолжения. Он говорил о своих грехах, своих личных обетах, своей преданности Св. Марку, своих обязанностях перед начальником, и относил за счет этих заслуг ту милость, которую он теперь получил от Святой Девы, и я должен был вытерпеть длинное перечисление чудес Розария, которые его жена, исповедником которой был доминиканец, ему пересказывала. Он говорил мне, что не может понять, как я могу иметь дело с ним, таким невеждой.

Вы поступите на службу ко мне, и у вас будет все необходимое, без того, чтобы заниматься опасным и мерзким ремеслом шпиона.

— Но мы не сможем больше оставаться в Венеции.

— Разумеется, нет. Ангел отведет нас в страну, не принадлежащую Св. Марку. Готовы ли вы поклясться мне, что покинете это ремесло? И если вы клянетесь, не станете ли вы снова клятвопреступником?

— Если я поклянусь, я не нарушу больше своей клятвы, это точно; но признайте, что без моего отступничества вы бы не обрели от Святой Девы ту милость, которую она вам дала. Мое нарушение слова стало причиной вашего счастья. Вы должны теперь быть мне обязаны и полюбить мое предательство.

— Любите ли вы Иуду, который предал Иисуса Христа?

— Нет.

— Теперь вы видите, что предателя ненавидят, и в то же время обожают Провидение, которое может сотворить добро из зла. До сих пор вы были злодеем, мой дорогой. Вы обидели Господа и Святую Деву, и теперь я не хочу больше верить вашей клятве, по крайней мере, пока вы не искупите ваш грех.

— Какой грех я совершил?

— Вы совершили грех гордыни, допустив, что я должен быть вам обязан за то, что вы отдали мои письма секретарю.

— Каково же будет искупление этого греха?

— Вот каково. Завтра, когда придет Лорен, вы должны оставаться неподвижным на вашем матрасе, с лицом, повернутым к стене, не глядя на Лорена. Если он вас спросит, вы должны отвечать, не глядя на него, что вы не можете спать. Обещаете мне, что подчинитесь?

— Я обещаю вам, что сделаю все, как вы скажете.

— Обещайте это на этом святом образе. Быстрей.

— Я обещаю Пресвятой Деве, что по приходе Лорена я на него не посмотрю и не двинусь со своего матраса.

— А я, Пресвятая Дева, клянусь вам внутренностями Иисуса Христа, вашего Бога и сына, что как только я увижу, что Сорадачи повернется к Лорену, я кинусь на него и задушу, во славу вашу и честь.

Я спросил его, имеет ли он что-либо против моей клятвы, и он ответил, что его она устраивает. После этого я дал ему поесть и сказал ложиться спать, потому что сам в этом нуждался. Я провел два часа за описанием монаху всей этой истории, и сказал ему, что если работа близка к завершению, ему следует прийти на крышу моей камеры только для того, чтобы пробить доску и войти туда. Я написал ему, что мы выйдем ночью тридцать первого октября, и что нас будет четверо, включая его товарища и моего. Было двадцать восьмое. Назавтра рано утром монах сообщил мне, что маленький канал уже проделан, и что ему больше нет нужды подниматься на мою камеру, чтобы ее вскрыть, и что он наверняка сможет сделать это за четыре минуты. Сорадачи выполнил свой урок превосходно. Он делал вид, что спит, и Лорен к нему не обращался. Я не спускал с него глаз, и думаю, что точно задушил бы его, если бы увидел, что он поворачивает голову к Лорену, потому что для того, чтобы меня предать, ему достаточно было бы подмигнуть.