История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

Казанова Джакомо

Беседа коснулась моего платья, графиня, в самом деле ошеломленная, сказала, что я предназначил его даме, которая сделает меня влюбленным и счастливым. Маркиз вежливо заметил, что я заслуживаю самых лучших милостей.

— Кажется, — сказала графиня, — что вы подарите ваше платье персоне, у которой вы провели ночь.

Я ответил, что провел ночь, играя, и в этот момент вошел Клермон, говоря, что снаружи находится офицер, желающий со мной поговорить. Я выхожу и вижу красивого мальчика, который бросается меня обнимать. Я узнаю в нем Барбаро, сына венецианского нобля и брата прекрасной и знаменитой м-м Гритти, жены того Гритти Сгомбро [5] , который был осужден на заключение в цитадели Каттаро, где он умер к концу года. Я говорил о ней десять лет назад, и читатель

может об этом вспомнить. Г-н Барбаро, ее брат, который пришел меня повидать, был также в немилости у Государственных Инквизиторов. Мы были добрыми друзьями в Венеции в год перед моим заточением. Сказав мне, что он находится на службе у герцога Моденского, губернатора Милана, он добавил, что увидев меня неудачно играющим в банк у Каркано, он решил, в силу нашей старой дружбы, явиться и предложить мне верный способ заработать много денег, если я позволю ему представить себя в дом, где собирается компания молодых людей, любящих игру, которые предназначены для того, чтобы проигрывать. Он сказал, что он сам держит там талью, и что он столь уверен в своем счастье, поскольку держит карты в своих руках, что уверен в выигрыше. Он кончил, сказав, что я ему нужен только, чтобы придать солидности банку, требуя для себя только двадцать пять процентов выигрыша. Я видел, что он не решается мне сказать, что он хорошо передергивает. Кроме того, он сказал мне, что я найду в этом доме объекты, достойные моего внимания и пригодные для тонкого обольщения. Я ответил, что решусь, когда увижу компанию и людей, которым он хочет меня представить. Я назначил ему рандеву в кафе назавтра в три часа. Он ушел, сказав, что надеется увидеть меня на балу.

5

«Макрели» — прим. перев.

Жених Зенобии принес мне мое домино, и портной графини принес ей ее. Бал начинался после оперы, я пришел на нее, чтобы послушать пение Терезы и, после того, как проиграл еще двести цехинов в банке Каркано, вернулся домой, чтобы переодеться, надеть домино и идти на бал. Графиня, которая была уже одета, сказала, что если я буду любезен проводить ее и вернуть обратно в своей коляске, она не будет посылать за коляской к маркизу Трюльци, и я ответил, что рад буду ей услужить.

Направляясь с ней на бал, я сказал, что мое платье перейдет к ней, если она окажет мне честь переспать со мной.

— Вы меня грубо оскорбляете, и я удивлена, так как это не может быть из-за невежества.

— Я все знаю; но по здравом размышлении вы можете пережить оскорбление, и даже простить его мне, отбросив предрассудки.

— Так могут поступать, когда любят; но признайте, что ваша манера очень груба и заставляет вас ненавидеть.

— Я поступаю так, потому что не люблю проволочки; признайте также, что вы были бы рады видеть меня влюбленным и робким.

— Мне это все равно, потому что, такого, как вы есть, я чувствую, никогда не смогу полюбить.

— Мы в этом очень сходимся, так как я тем более не люблю вас.

— Браво! Но вы потратите тысячу цехинов, чтобы переспать со мной. Ах! Ах! Ах! Разве это не смешно?

— Отнюдь, нет. Мне хочется с вами переспать только для того, чтобы вас унизить, чтобы смирить вашу гордость.

Бог знает, что бы она мне ответила, если бы мы не приблизились в этот момент у театру. Мы расстались, и, после того, как я прогулялся в толпе, я направился в залу «Редута», надеясь отыграться. У меня в кармане было две сотни золотых пьемонтских пистолей, что составляет более пяти сотен цехинов. Я был вполне при деньгах; но, идя таким путем, я двигался к пропасти. Я подсел к банку Каркано, и преисполнился надежд, когда увидел, что меня никто не узнает, кроме моего бедного графа А. Б., который повсюду следовал за мной. Понтируя только на одну карту и играя с осторожностью, я провел четыре часа, не имея возможности ни проиграть всю имеющуюся у меня сумму, ни выиграть тысячу цехинов, как я себе наметил. На последней талье, желая все проиграть, либо выиграть, я потерял все мое золото. Я нашел в зале графиню, которая, увидев меня, последовала за мной, и мы вернулись в дом. Дорогой она сказала мне, что видела, как я потерял сокровище, и что она этому рада.

— Маркиз Трюльци, — сказала она, — даст вам тысячу цехинов за ваше платье, и эти деньги принесут

вам счастье.

— И вы получите мое платье.

— Это может быть.

— Мадам, вы не получите его таким путем, и вы знаете другой. Мне не нужна тысяча цехинов.

— А мне — ваши подарки и вы сами.

Я нашел у себя в комнате моего бедного графа, грустного, который хотел выразить мне сочувствие и не решался. Мое хорошее настроение придало ему смелости сказать, что я могу получить тысячу цехинов от маркиза Трюльци за мое платье с соболями.

— Мне более по душе отдать его в подарок вашей графине, но она сказала, что оно ей не нужно, если она должна получить его из моих рук.

— Она сошла с ума; но, я не знаю, как, вы поразили ее гордый нрав. Продайте его, поверьте мне, и возьмите тысячу цехинов.

— Я отвечу вам завтра.

Проспав пять или шесть часов, я поспешно оделся, чтобы идти к Греппи, так как у меня не было больше денег. Я взял тысячу цехинов, попросив его никому не рассказывать о моих делах; он ответил, что мои дела — это и его дела, и что я могу быть уверен в сохранении секрета. Он сделал мне комплимент по поводу того, что м-м Палези сделала из моей персоны, сказав, что надеется поужинать вместе у нее. Я ответил, что сделаю это с большим удовольствием. Выйдя от него, я нанес ей очень короткий визит, потому что у нее был народ. Я был доволен узнать, что она не знает ничего ни о моих проигрышах, ни о деньгах, которые я держу у ее друга. Она сказала мне, что он хотел бы поужинать вместе, и что она мне об этом скажет. Я вернулся домой и застал графа в моей комнате, перед огнем.

— Моя жена, — сказал он, — очень зла на вас, и не хочет объяснить мне причину.

— Причина в том, что я желаю, чтобы она приняла мое платье из моих рук и только в виде дара. Она сказала мне ясно, что если должна получать его от меня, то оно ей не нужно. Вам не кажется, что у нее нет оснований за это злиться?

— Либо это мания, либо я ничего не понимаю; но отнеситесь внимательно, прошу вас, к тому, что я сказал. Вы пренебрежительно относитесь к тысяче цехинов, и я поздравляю вас, что вы в состоянии пренебрегать суммой, которая сделала бы меня счастливым. Отнесите на счет дружбы эту суетность, как мне кажется, неуместную, примите у маркиза тысячу цехинов, которую одолжите мне, и пусть моя жена получит платье, потому что я уверен, что он ей его отдаст.

Я не мог удержаться от смеха понимая всю красоту этого расклада, но прекратил смеяться, когда увидел, что граф вспыхнул от стыда. Я нежно обнял его; затем имел жестокость сказать, что, без всякого тщеславия, охотно готов согласиться на его предложение.

— Я продам, — сказал я, — когда захотите, мое платье маркизу, и возьму пятнадцать тысяч ливров, но при условии, что я их не одолжу вам, а отдам их в подарок вашей прекрасной графине тет-а-тет, но не через силу, и прошу вас объяснить ей это, а вполне по доброй воле, потому что, получая эту сумму, она должна постараться быть со мной не только вежливой, но нежной, как ягненок. Это мое последнее слово.

— Я постараюсь.

Он ушел. Час спустя мы скудно пообедали, он, аббат и я, затем я отъехал в коляске туда, где меня ждал Барбаро. Графиня, приехав с бала, еще не вставала с постели. Я не видел ее комнаты.

Барбаро был точен в ожидании меня. он поднялся сразу в мою коляску и проводил меня в дом на краю Милана. Мы поднялись в бельэтаж, и он представил меня красивому старику, женщине респектабельного вида и двум девицам, кузинам, с которыми невозможно было понять, какая из них лучше. Он представил меня как венецианца, который, как и он, имел несчастье не поладить с Государственными Инквизиторами. Но добавил, что, будучи богатым и неженатым, я могу пренебречь этим несчастьем.

Он заявил меня как богатого, и я таким и выглядел. Мой внешний вид был ослепительным. Мои перстни, мои табакерки, цепочки моих часов, покрытые бриллиантами, не говоря уж о кресте в бриллиантах и рубинах, который я носил на перевязи, придавали мне импозантный вид. То был орден Золотой Шпоры, который я получил от самого папы, но под крестом не было шпоры. Никто не знал, что это значит, и это доставляло мне удовольствие. Те, кто проявлял любопытство, но не осмеливался спросить меня об этом, были правы. Я перестал носить этот крест в 1765 году, в Варшаве, когда российский палатинский князь сказал мне, в первый же раз, как мы с ним остались тет-а-тет, что я правильно сделаю, избавившись от этой фальшивки.