Истощение времени (сборник)
Шрифт:
– Пришел я туда, – сказал Букварь, – а Ольга стоит в шинели…
– Ну и что? – спросил Леонтьев.
– Как что? – удивился Букварь. – Стоит в шинели…
– Стоит в шинели. Ну и что?
Букварь обиделся, взял топор и пошел, посвистывая и сшибая зеленые хрустящие верхушки высоких растений, пахнущих мятой.
Крокодилы бывают разные.
Из каждого крокодила можно сделать самодовольный профессорский портфель. Каждый крокодил, когда хочет, плачет крупными неискренними слезами. Тем не менее крокодилы
Кешка разбирался не только в верблюдах. Он многое знал и о крокодилах. Его вынудила к этому симпатичная блондинка Люба, работавшая в абаканской читальне. Попытка познакомиться с ней обошлась Кешке дорого. Семь вечеров просидел он в читальне, и каждый раз блондинка подсовывала ему массивный двадцать третий том Большой Советской Энциклопедии «Корзинка – Кукунор». Этим томом у них на мясокомбинате можно было запросто забивать крупный рогатый скот.
Кешка старательно читал его и с тех пор стал разбираться в крокодилах.
Так вот, крокодилы бывают большие и маленькие, сонные и шустрые, нахальные и миролюбивые. Самые разные.
Прораб Мотовилов – тоже крокодил. Это Кешке ясно. Неважно, что у него есть усы. Просто это такая особая разновидность крокодила, еще не описанная в энциклопедии.
Сегодня он говорит одно, завтра другое.
Утром Мотовилов приехал давать ценные указания.
Он не спешил. Словно у него в Курагине и у сонной Ирбы не было никаких дел. Он хвалил места у Канзыбы, шутил с Ольгой, усаживался на свежие пни, щурился на солнце и посасывал мундштук. Этот мундштук всем уже надоел. Мундштук был дешевый, желтый, из какой-то ерунды, похожей на янтарь. Мундштук лениво двигался в вялых губах Мотовилова. Он появился во рту Мотовилова полгода назад, когда прораб бросил курить. То ли у него была такая железная воля, то ли он опасался за больные легкие, из-за которых и приехал в Саяны, на горный климат, но так или иначе, а курить он бросил. Купил мундштук и стал сосать его.
Кешка смотрел на жидкие, светлые, с рыжинкой усы и думал про крокодилов.
Кешке было смешно. Мотовилов все тянул и тянул, а ребята прекрасно понимали, что он приехал их уговаривать.
Уже не первый раз их уговаривали. Сначала их – трактористов, электриков, экскаваторщиков, шоферов – уговорили стать плотниками. Стали. Раз стройке нужно. Потом уговорили податься сюда, на Канзыбу. Рубить лес. Раз нужно – подались. Что теперь?
– Я вон на той сопке, где камни, дачу бы построил, – мечтательно произнес Мотовилов, – с террасой, мансардой там…
Кешка уселся на землю и сказал:
– Ну, ладно, Игнатьич, надоело. Валяй, уговаривай.
– Да? – удивленно спросил Мотовилов.
Кешка бесцеремонно обращался с начальством, и это всегда сходило ему с рук. Мотовилов начал копаться в сумке. Сумка у него была из какого-то черного пупырчатого заменителя кожи, на зеленом ремне и походила на сумку почтальона. Мотовилов выволок из нее сложенный вчетверо чертеж, белый носовой платок и бутерброд с маслом и котлетой, завернутый в обрывок газеты. Осмотрел бутерброд и поворчал. Потом развернул чертеж.
– Этого еще не хватало! Масло, что ли…
На чертеже было крупное масляное пятно. Палец Мотовилова тыкался по черным линиям, тонким и жирным, около этого пятна, губы его пытались что-то шептать, помогая прорабу соображать, но им мешал мундштук.
– А чего тут уговаривать, – сказал Мотовилов, – просто так надо… Отсюда и досюда…
Кешка следил за его морщинистым пальцем и понял все.
Но все-таки спросил простовато:
– До этого пятна, что ли?
– При чем тут пятно? – взорвался Мотовилов. – От Заячьего лога и до сопки… Просеку… За три дня…
Николай присвистнул и улыбнулся. Монументальный Спиркин покачал головой. Ресницы Букваря поднялись и захлопали. Бульдозер покраснел от возмущения. Кешка хохотал. Только Виталий Леонтьев похаживал спокойно, словно считал задание прораба самым обыкновенным.
– Выложил наконец-то! – хохотал Кешка. – За три дня!.. За три!..
Мундштук задергался под жидкими усами. Мотовилов вытащил его изо рта и стал объяснять, почему так важно пробить эту просеку именно за три дня.
С Печоры прибыла новая мехколонна. Ей уже отдали часть домов в Кошурникове. Через пять дней она начнет сыпать насыпь до этой самой сопки. До Заячьего лога рубит бригада Воротникова. Им осталось немного. Через три дня все эти столетние кедрики и сосенки должны лежать на земле до самой Бурундучьей пади, что перед сопкой. Еще два дня нужны на трелевку.
Иначе срываются важные сроки, перечеркиваются обязательства, за которые проголосовали все они в разукрашенном кумачом зале.
– Мы не думали, – сказал Мотовилов. – что эта мехколонна прибудет так быстро. А вышло так. И усилить вас некем. Но вы сможете! Вы же такие орлы!
Он заулыбался. Улыбка его получилась добродушная и в то же время льстивая.
Сердце у Букваря забилось быстро и гулко, как на экзамене, когда он брал со стола аккуратный белый листок. Он не отрываясь следил за Мотовиловым.
– Пятно еще тут! – проворчал Мотовилов.
Он скреб большим черным, задубевшим ногтем масляное пятно, пошлепывал губами, бубнил что-то себе под нос, словно всеми этими вялыми, подчеркнуто прозаическими занятиями, и движениями, и сонным выражением своего лица хотел сбить взволнованность ребят и заставить их думать, что дело им поручается совсем обыкновенное.
Это успокаивало Букваря.
И в то же время разочаровывало. Какие слова здесь надо было произнести!
– Это же только за десять дней можно! – возмутился Бульдозер.
– Но ведь она, – показал Мотовилов на Ольгу, – будет кормить вас, как слонов.
Вступать в спор с Бульдозером он не собирался. Он ждал, что скажет бригадир. Если тот начнет спорить, тогда у Мотовилова найдутся слова…
– Раз нужно… – сказал Николай.
Букварь смотрел на него влюбленно.
То, о чем он мечтал, начиналось. Настоящее дело. Три дня боя!
Мотовилову делать было больше нечего, и он пошел к машине.
– Не подведите, братцы, – сказал он, поставив ногу на ступеньку, – теперь уж судьба фронта зависит от вас.