Истребитель гулей. Роман о Готреке Гурниссоне
Шрифт:
Его голос успокоился.
— Но это был не Хаос. Они поклонялись не Кхорну. Я понял это, как только добрался до первой же деревни. Поклонение любого вида теперь было выше их понимания. Они больше не были людьми. Она заползли в братские могилы, оставленные их угнетателями, и выкопали останки, — он поморщился. — Они ели трупы, питались ими, словно животные. После всего, что мы для них сделали, я не мог этого понять, — он врезал кулаком по земле, раскидав угли. — Мы освободили их, а они превратились в животных. Неужели они не видели, что рискуют всем? Они оставляли нас
— И что ты сделал? — спросила Маленет, чувствуя, что грозорождённый не хочет заканчивать рассказ.
Очевидно, вино оказало на Трахоса такой же развязывающий язык эффект, как и на Готрека. Видно было, что слова разрывают его изнутри, но он не мог перестать говорить. Маленет видывала таких прежде. Слишком пристыженных, чтобы говорить о своих деяниях, но уже не имеющих сил молчать.
— Я был в ярости, — пробормотал он. — Некоторые из Молотов Зигмара были там и попытались меня успокоить, но я не слушал. Я уничтожил эту деревню. Эти люди собирались всё испортить, и я решил… Я их убил. Всех. Я показал им, как Бог-король обращается с теми, кто предаёт своих спасителей.
Маленет пожала плечами.
— Выглядит вполне разумным. Вы спасли их, а они превратились в трупоедов. Это невоспитанно, как минимум. Я не могу обвинить тебя за то, что ты предал их молоту.
Готрек нахмурился.
— Ты сказал, что другие, из Молотов Зигмара, пытались сдержать тебя. Почему? Ты делал работу Зигмара. Они были трупоедами. Как те твари, с которыми мы сражались здесь, в Морбиуме. Почему бы тебе не прикончить их?
Трахос отвёл взгляд, но его голос оставался по-прежнему ровным.
— Я был в ярости. Это было своего рода безумие. Я слышал, как мои товарищи зовут меня, но это было похоже на крики из пустоты эфира. Они не имели смысла. Словно воющая на меня стая зверей. Мои молоты поднимались и падали, крушили и уничтожали, мои глаза залило кровью. Только истощение, наконец, вынудило меня остановиться. А потом я увидел тела.
Маленет кивнула, догадываясь. Понимая, наконец, почему разум Трахоса был сломлен так же, как его тело.
— Они не все были гулями, не так ли?
Грозорождённый не ответил.
— Ты убивал людей, — продолжила она. — Вот почему остальные грозорождённые пытались тебя остановить.
Трахос заговорил, его голос был тих.
— Я прошёл обратно тем же путём, что и пришёл, но не мог понять того, что видел. Эти трупы… Некоторые определённо были теми пожирающими мёртвую плоть тварями. Но другие… — он покачал головой.
Готрек отпил ещё вина и поморщился.
Лхосия смотрела на Трахоса новыми, полными ужаса глазами.
— И что сделали Молоты Зигмара? — спросила Маленет.
Голос Трахоса был унылым и выхолощенным.
— Они пытались обуздать меня. Пытались отогнать меня.
Маленет недоверчиво рассмеялась.
— Ты сражался со своими? С теми, кто одного с тобой рода?
— Нет! Не так. Я не имею в виду, что напал на них. Не так, как вы подумали. Даже сейчас, изменившись, я бы не навредил одному из воинов Зигмар. Но я им сопротивлялся. Я оставил их. Бросил на произвол судьбы. Я не мог избавиться от лиц, которые видел. И до сих пор не могу.
Готрек задумчиво оглядел Трахоса, а когда заговорил, его голос был мягче обычного.
— Боги нас дурачат. Всех нас. Ты был там, потому что они приказали тебе там быть.
— Бог-король не приказывал убивать мне беззащитные семьи.
Готрек сердито уставился на дождь.
— Когда боги говорят о Порядке или Хаосе, они имеют в виду славу — свою славу. Им плевать на тех, кто завоёвывает для них эту славу.
— Ты изменился? — заговорила Маленет.
Трахос в замешательстве покачал головой.
— Это твои слова. Ты сказал: «как бы я ни изменился, но я никогда бы не навредил одному из воинов Зигмара».
Трахос уставился на Маленет и впервые с их встречи, она почувствовала что-то иное, кроме насмешки, при взгляде на грозорождённого. Она не чувствовала, что смотрит в глаза мужчины. Этот взгляд не мог принадлежать человеку. Кем они были, эти грозорождённые вечные? Она не задумывалась об этом раньше, но теперь почувствовала озноб, осознав, каким странным он был. В некотором смысле он казался даже менее человечным, чем трупоеды.
— Я потерял себя, — пробормотал он, наконец, выпустив её из плена его нечеловеческого взгляда, и уставился в огонь. — Первый раз я погиб в битве при Висургисе. Это было великолепно. Мучительно, да, но великолепно. Когда я почувствовал, что моя душа, по-прежнему нетронутая, пылает в залах Зигмара, вбиваемая в Наковальню апофеоза, я понял, что переродился. Перекован, чтобы я снова мог драться. Затем я умер снова, сражаясь с зеленокожими на Орротском перевале. Боль тогда была сильнее, но слава, всё ещё, была невообразима. Шанс снова жить, снова сражаться за Бога-короля, противостоять всему дурному во Владениях смертных.
Он посмотрел на звёзды.
— Когда я умер в третий раз, казалось, что боль никогда не кончится. Возможно, что-то пошло не так? Возможно, я слишком сломлен, чтобы быть спасённым? Сомнения снедали меня. Но мучения казались бесконечными. И это было не самым худшим. Когда всё закончилось, и я смог присоединиться к своей грозовой палате, то не мог вспомнить, что это значит. Почему мы сражались? Всё, что раньше казалось таким важным, теперь ощущалось как сценические указания в пьесе или слова песни. Ничто не выглядело реальным.
Он повернулся к Готреку, качая головой.
— Я не мог вспомнить свою семью. Даже имя своего отца. Или место своего рождения.
— А потом тебя отправили в Шайиш, — сказала Маленет, догадываясь, что будет дальше.
Он кивнул, не встречаясь с ней взглядом.
— Всё, что я мог вспомнить — песни. Гимны, которые мы узнали в Азире. Эти славные мелодии. Я пел их, сражаясь, молясь, чтобы слова сдерживали меня — чтобы они направляли меня, когда разум уже не мог. Но правда в том, что я не знаю, кто я. Я убил столь многих во имя Зигмара, думая, что выполняю его работу. Но был ли это я? Всегда? — он нахмурился и снова замолчал.