Истукан

Тырин Михаил Юрьевич

Для инженера Меринова дело нашлось само: готовить снаряд к обратной дороге, хлопотать насчет припасов и пороху.

В общей жизни не принимал участия лишь Вавила. Он имел какой-то свой интерес, вечно выходил поутру со своим личным мешком, приходил поздно без мешка или с другим мешком. Жбанков наметанным глазом вмиг определил, что мужик ведет какую-то свою коммерцию. Раз его привел даже местный урядник, сказав, что, мол, вот ваш затеял в гостиных рядах скандал из-за цены, пришлось усмирять, а по нашей картотеке числится он бывшим каторжником. Но это ваши дела, и разбирайтесь

с ним сами, а чтоб впредь никакого беспокойства он нам не причинял.

Жбанков не на шутку взволновался, узнав про Вавилу, что тот каторжник. Однако сильно ругать его не стал, поскольку предстоял еще обратный путь, а там кто знает, что этому взбалмошному в рыжую голову придет?

Были и иные нелицеприятные истории. Не раз Петр Алексеевич имел возможность узнать, что и здесь встречаются разного рода проходимцы и жулики. Как-то, например, возле него стал крутиться какой-то хлыщ. Ноги у него были куриные, и лицом он смахивал на некое птичье отродье, но на то купец уже перестал удивляться. Хлыщ этот ходил, ходил, а потом и говорит:

– Давай я тебе, мил человек, продам счетно-арифметическую машину.

Хотел Петр Алексеевич его сразу отвадить, но по купеческой привычке любое предложение любил сперва солидно обсудить.

– На что она мне? – говорит.

– Будешь на ней считать, – отвечает незнакомец. – Хотя бы и деньги. Сколько будет, например, квадратный корень из шестисот сорока семи, помноженный на девятьсот двадцать один?

– Ну, сколько?

– Один момент! С точностью до копеечки.

Хлыщ потыкал пальцами в свою машину, потом удивленно произнес:

– Семнадцать тыщ, однако, с лишним. Жбанков кое-что в уме прикинул, затем покачал головой.

– Нет. Должно быть больше. Тыщ на пять-шесть больше должно выйти.

– Один момент! – извинительно пробормотал незнакомец и хотел снова считать, но Жбанков его уже остановил.

– Не надо, – говорит. – Если б она деньги сама зарабатывала, тогда другой разговор. А считать мы их головой не поленимся.

Две недели пролетели скоро. К тому времени товар был почти продан, нужные сведения собраны. Петр Алексеевич в один из последних дней имел полезный разговор с чиновником из местной торговой палаты.

– Больше всего удивляюсь, – говорил купец, – что такие открываются возможности здесь для торговых людей, такой непочатый край. А вот поди ж ты, никто к вам из наших краев не летает.

– Ну почему ж никто? – солидно возразил чиновник. – Разные там графья-князья частенько наведываются посмотреть достопримечательности, купить сувениров.

– То-то и оно, что графья-князья. А наш брат купец вроде и боится к вам, а может, сомневается. А ведь ежели с умом начать, то очень даже просто свое прибыльное дело открыть.

Чиновник потчевал Жбанкова своею особой настойкой, которая хоть и чуть горчила, но, в общем, была на совесть выделана.

– Если имеются средства, можно и дела делать, – отвечал он. – Не грех об этом и поразмыслить по-хорошему. Поставить у вас большой вокзал, контору, склады, таможню. Вот и будет еще один торговый путь. А вы вот что: время не тратьте, а напишите путевые заметки и поместите в какой-нибудь журнал. Есть у вас журнал?

– Есть газета, «Ведомости».

– Ну, вот! Люди прочитают – глядишь, и потянутся. Один у нас винокурню откроет, другой – лавочку, третий – свечной заводик. И вам прибыль, и нам польза.

Чиновник был похож на большого таракана, однако имел любезные манеры и потому нравился Жбанкову даже со своими непомерными усами, крылышками и глазами-сеточками.

Короче говоря, настроение у Петра Алексеевича было благодушное и мечтательное. Экспедиция хоть и не принесла ему великих барышей, но и в убытке не оставила. Нашлась даже возможность вознаградить Степана с дедом Андреем за помощь по торговле, Гаврюха с инженером тоже без премии не остались. Меринов в тот же день, как монету получил, ушел и воротился с целой торбой разных книжек, а потом шелестел ими целую ночь. Не забыл Жбанков и о своем семействе. Долго думал, каких им гостинцев выбрать, потом махнул рукой и купил супруге красивый платок с восьминогами, а сыновьям – по шелковой рубахе.

В последний вечер сидел он с Гаврюхой в гостинице и диктовал ему в журнал:

– … Пиши дальше. Сушеная рыба – продано пять пудов, один пуд отдан по дешевке перекупщикам. Пенька – продано восемь бухт. Холсты – пятьсот аршин, почти все сбыто. Написал? Пиши еще – гвозди и скобы проданы мало, и впредь их с собой не брать. Шкурки бобровые – сто двадцать штучек, проданы до единой. Что еще? Ах, да! Посуда – фарфоровые чаши проданы все, глиняные же горшки, напротив, никто не берет. Табак – вовсе не продан. Написал? Пиши теперь примечание: насчет табаку – приползал змей о двух головах, взял табаку всего фунт, да и тот на следующий день принес обратно. При этом сказал: что ж вы, подлецы, мне продали, его и жрать совсем невозможно. Написал? Та-а-ак…

Петр Алексеевич задумался, писать ли про деготь. Второго дня, когда Степан перекладывал тюки на подводы, прямо к «Князю Серебряному» подкатился безлошадный экипаж, весь ржавый и в грязи. В стенке его приоткрылась дверочка, из нее выдвинулась железная оглобля с круглой табакеркой на конце. У той табакерки отскочила крышка, а внутри оказался маленький комочек, весь красный, в прожилках. Комочек сначала вздыхал, вздыхал, потом спросил, нет ли дегтю. Степан, даром что простой мужик, сразу сообразил, что у инженера два бочонка было, из которых он свои колеса и пружины смазывал. Один бочонок он и продал красному комочку, и по очень даже баснословной цене.

– Ладно, пиши, – промолвил Жбанков, и тут в нумер явился нежданный гость. Был он очень франтоватый, хотя из одежды имел только старушечьи чулки и халат без пуговиц.

– Имею честь разузнать, не вы ли из Петербурга? – изрек он, покачиваясь на длинных худосочных ножках.

– Не из Петербурга, – настороженно ответил купец, – но, в общем, из тех же краев.

Он попытался заглянуть гостю в глаза, чтоб узнать, что у того на душе, но не смог: глаза у чужака были там, где у порядочного человека положено быть ушам, и крутились они в совершенно разные стороны.