Итальянец

Рэдклиф Анна

Винченцио не мог сбросить со счетов и обитательниц женского монастыря, указанного ему Беатриче, однако для вражды к Эллене с их стороны не усматривал ни малейшего основания — напротив того, выяснилось, что она связана с ними уже не первый год дружественными узами: вышитые шелка, о которых упомянула экономка, давали исчерпывающее истолкование их сношениям; и теперь, получив более полное представление об источниках доходов Эллены, растроганный юноша проникся к ней еще большей нежностью и восхищением.

Подозрения, высказанные старой Беатриче, неотвязно преследовали юношу, однако загадка оставалась загадкой: казалось в высшей степени невероятным, чтобы кто-то мог быть заинтересован в гибели женщины, явно ни в чем не повинной, и не погнушался даже прибегнуть к помощи яда. Еще более необъяснимыми представлялись мотивы, способные

толкнуть преступника на столь чудовищное злодеяние. Состояние здоровья синьоры Бьянки действительно ухудшалось день ото дня, однако внезапность ее кончины и странность многих предшествовавших ей обстоятельств заставляли Вивальди серьезно сомневаться в причинах смерти. Он полагал, однако, что осмотр покойной должен развеять все сомнения; Беатриче обещала — в том случае, если он сможет прийти вечером, когда Эллена удалится к себе в спальню, — провести его в комнату усопшей. Юноше претила сама мысль о том, что ему придется тайком прокрадываться под покровом ночи в обитель Эллены, да еще в столь неурочный час; тем не менее необходимо было привлечь к делу какого-нибудь знатока медицины, на авторитет которого можно было бы положиться, дабы безошибочно судить о причинах неожиданной трагической развязки. Твердо надеясь в самом скором времени получить право защищать честь и репутацию Эллены, Вивальди поэтому менее колебался в своей решимости довести расследование до конца любой ценой; в другой ситуации соображения такта, вероятнее всего, взяли бы в его душе верх. Теперь же он слишком проникся важностью затеянного предприятия, чтобы легко от него отказаться; поэтому он сказал Беатриче, что явится точно в назначенное время. Таким образом, намерение выследить таинственного монаха пришлось пока отложить.

Глава 4

Открой непроницаемую тайну,

Что в вечный спор с душой тебя ввергает.

«Таинственная мать»

По возвращении в город Вивальди пожелал увидеться с матерью, которую намеревался подробнее расспросить относительно Скедони: добиться определенности он не ожидал, однако надеялся все же напасть хотя бы на след истины.

Маркиза находилась у себя в будуаре; там, вместе с ней, оказался и ее духовник. «Этот человек преграждает мне путь точно злой гений, — сказал себе Винченцио, — но я не уйду отсюда, пока не выясню толком, оправданны ли мои подозрения на его счет».

Скедони был настолько поглощен беседой, что не сразу заметил появление Вивальди; юноша же с порога впился в монаха взглядом, пытаясь уловить в его глубоких морщинах подозрительные приметы. Монах говорил что-то маркизе, опустив глаза долу; в неизменной его суровости сквозило некое коварство. Маркиза, подавшись вперед, слушала Скедони с глубоким вниманием, словно не желала упустить ни слова из тихо лившейся речи; весь ее облик выражал тревогу и внутреннее смятение. Очевидно, это было совещание, а никак не исповедь.

Вивальди подошел ближе — и монах поднял голову; глаза их встретились, однако в лице Скедони не дрогнул

ни единый мускул. Скедони встал, Но не попрощался и, в ответ на высокомерное приветствие юноши, наклонил голову сдержанно, хотя и без малейшего раздражения, выказывая твердость, близкую к презрению.

При виде сына маркиза обнаружила некоторое замешательство и, не сумев побороть досаду, с неудовольствием нахмурилась, однако тут же постаралась скрыть невольное проявление неприязни улыбкой, которая внушила Вивальди еще более тягостное чувство.

Скедони вновь спокойно уселся и едва ли не со светской непринужденностью принялся рассуждать на различные темы общего свойства. Вивальди, однако, был сдержан и молчалив: он не знал, как повернуть разговор, чтобы добиться нужных ему сведений, и маркиза не помышляла вывести его из затруднения. Пристальное наблюдение за Скедони позволило юноше, однако, если и не добиться истины, то, по крайней мере, строить какие-то догадки. Вслушиваясь в низкий голос исповедника, Винченцио почти уверился в том, что этот голос никак не мог принадлежать его неведомому советчику; в то же время ему подумалось, что изменить или подделать голос особого труда не составляет. Разница в телосложении давала больше оснований для решения вопроса: ростом незнакомец уступал Скедони — и, хотя в повадках обоих

Вивальди подметал теперь некоторое сходство, он объяснил его тем, что оба носили облачение одного ордена. О сходстве внешности судить было непросто: низко натянутый капюшон не позволил Вивальди явственно различить черты незнакомца. Скедони откинул свой капюшон назад — он совсем иначе держал голову, чем ночной встречный; Вивальди припомнилось, что у дверей будуара матери он увидел исповедника со спущенным капюшоном — на лице его лежала та же мрачная суровость, что и у неизвестного монаха, чей страшный образ вновь возник у него в памяти. Впрочем, и на это сходство не следовало особенно полагаться: слишком многое зависело тут от густой тени, отбрасываемой капюшоном и придающей любому лицу зловещее выражение. Все же Вивальди, несмотря ни на что, одолевали мучительные сомнения. Одно только обстоятельство отчасти проясняло суть дела. Таинственный незнакомец явился перед юношей в монашеском облачении, которое, насколько Вивальди мог доверять мимолетному наблюдению, свидетельствовало о его принадлежности к тому же ордену, к какому принадлежал Скедо-ни. Однако маловероятным казалось, чтобы Скедони — или даже его пособник — носили бы платье, столь явно изобличавшее их действительное положение. По всем признакам, ночной незнакомец усиленно стремился сохранить инкогнито: следственно, монашеский наряд был только уловкой, предназначенной ввести в заблуждение. Вивальди между тем решился обратиться к Скедони с вопросами и тщательно проследить, какое действие они на него возымеют. Воспользовавшись удобным моментом, юноша обратил внимание присутствующих на украшавшие будуар маркизы изображения древних руин; Винченцио заметил, что крепость Палуц-ци достойна быть присоединенной к этому собранию.

— Вы, быть может, недавно бывали там, преподобный отец, — добавил Вивальди, устремив на монаха испытующий взор.

— Это удивительный памятник старины, — ответил Скедони.

— Там есть арка, — продолжал Вивальди, не сводя глаз с исповедника, — она перекинута меж двумя скалами; на верхушке одной из них — крепостные башни, другая поросла соснами и дубами; арка эта на редкость живописна. Но на рисунке ей нужны человеческие фигуры… Какие-нибудь гротескные тени бандитов, притаившихся за углом в ожидании беспечного путника, или закутанный в черное монах, крадущийся из бросаемой аркой тени как некий сверхъестественный посланец зла, придали бы картине законченность.

Во время этой тирады выражение лица Скедони нимало не переменилось.

— Нарисованный вами пейзаж вполне завершен, — ответил Скедони, — и можно только восхищаться искусством, с каким вы свели монахов в одну компанию с бандитами.

— Простите, преподобный отец, — отозвался Вивальди, — я их отнюдь не сравнивал.

— Обижаться не на что, синьор, — ответил Скедони с недоброй усмешкой.

Во время этой беседы, если в данном случае уместно такое определение, прислужница вручила маркизе письмо, и та вышла вслед за ней из комнаты; исповедник остался на месте, очевидно, дожидаясь возвращения маркизы, и Вивальди твердо вознамерился не отступаться от начатого допроса.

— Выходит, однако, что крепость Палуцци, — настаивал он, — если и не облюбована грабителями, то, во всяком случае, часто посещается духовными особами: едва ли не каждый раз, когда я прохожу мимо, мне навстречу попадается монах, причем является он так неожиданно и исчезает столь мгновенно, что мне трудно не счесть его прямо-таки бесплотным существом.

— Монастырь кающихся, облаченных в черное расположен поблизости, — заметил исповедник.

— И одеяние членов этого ордена напоминает ваше? Виденный мною монах очень немногим отличался от вас, преподобный отец: его облачение сходствовало с вашим, он был примерно вашего роста и сложения и очень напоминал вас.

— Вполне возможно, синьор, — хладнокровно отвечал Скедони, — сколько угодно монахов сходствуют внешностью, однако братья ордена черных кающихся облачены во власяницу; к тому же изображенный на ризе череп — символ их ордена — вряд ли ускользнул бы от вашего внимания; следовательно, тот, кого вы видели, не мог быть членом братства, о котором идет речь.

— Я не склонен утверждать это категорически, — возразил Вивальди. — Но кем бы ни был этот черноризец, я надеюсь вскоре свести с ним более близкое знакомство и выложить ему истины столь беспощадные, что не допущу с его стороны даже слабой попытки прикинуться непонимающим.