Итальянское каприччио, или Странности любви
Шрифт:
Грузовик пронесся, оставив после себя запах выхлопных газов. И снова тишина. В который раз Аня выбралась на проезжую часть и ровным шагом пошла вперед. Воздух очистился, пахло какими-то медоносами, трещали то ли цикады, то ли кузнечики.
Сзади донеслось громкое рычание мотоцикла. Кто-то ехал без глушителя. Аня опять отскочила в сторону от дороги и зашла за кусты. Но мотоциклист остановился совсем рядом с ней и, вглядываясь в темноту, крикнул:
— Девушка, вы что, заблудились?
Сердце у Ани колотилось, она молча замерла в своем убежище.
— Да не бойтесь вы, выходите!
Голос был молодой, почти мальчишеский, и Аня рискнула, вышла из-за кустов.
— Что вы тут делаете одна, ночью?
Она ответила, стараясь унять дрожь в голосе:
— Гуляю.
— Интересное кино! Гуляете. А вы знаете, сколько вам еще гулять до ближайшего селения?
— Вот дойду и узнаю, — ответила она, стараясь произвести впечатление человека, для которого ночные прогулки — привычное дело. Впрочем, слова ее прозвучали не очень-то убедительно.
— Дело ваше. — В голосе мотоциклиста чуть-чуть проскальзывала певучая южнорусская интонация. — А то, может быть, передумаете гулять? Если согласны — заднее седло в вашем распоряжении.
Аня в нерешительности подошла к мотоциклисту, понимая, что идет на риск, но другого выхода из создавшейся ситуации она не могла придумать.
— Так что, едем? — спросил мотоциклист.
— Куда?
— На кудыкину гору. Вы же все равно, как я понимаю, не совсем представляете, где находитесь, милая дамочка. И вообще — как вы сюда попали?
Его слова показались ей обидными. «За кого он меня принимает?» — подумала она и тут же сообразила, что нелепость ее положения заключается еще и в том, что невозможно вот так вот вдруг постороннему человеку рассказать правду — он просто не поверит. «Неправдоподобная правда», — мысленно сформулировала Аня парадокс и бодро соврала:
— Я отстала от туристической группы — уехали, не дождались меня, теперь придется догонять. — Так где же ваша кудыкина гора?
— Недалеко, в километре отсюда перекресток, оттуда съезд к строительству, потом пять кэмэ страданий по разбитой дороге — и — дома. Переночуете, а утром я договорюсь, чтобы вас подбросили до железнодорожной станции или до города — куда пожелаете.
— Едем, — как можно увереннее ответила Аня, подумав, что урок с «Волгой» не пошел ей впрок.
Он отвязал кипу книг с заднего седла.
— Придется вам их положить на колени, не возражаете?
— А что, есть варианты? — спросила Аня.
— Вариантов нет, — засмеялся парень, подавая ей связку книг и, словно в подтверждение ее мыслей, добавил: — Ночевать вам придется у меня в вагончике.
— Это что же, плата за ночлег?
— Ну и дура! — в голосе звучало искреннее возмущение.
— Сам дурак, — ответила Аня и улыбнулась в темноте легкомыслию, с которым она вступила в такой диалог, и внезапно возникшему чувству облегчения.
— Садись и обними покрепче, — распорядился мотоциклист, переходя на «ты».
— Тебя, что ли? — Аня легко приняла предложенное «ты», словно опять очутилась в спортивном лагере.
— Поищи тут другого, — усмехнулся он.
— Не мешаю? — спросила Аня, положив руки ему на плечи и почувствовав, как уперлись ему в спину книги.
— Ты прижмись покрепче, сейчас такие ухабы пойдут — ого-го!
— Как тебя зовут, ночной мотоциклист?
— Андрей. А тебя?
— Аня.
Вскоре мотоцикл свернул с шоссе и медленно, ощупывая дорогу светом фары, двинулся по разбитой колее.
Вагончик Андрея стоял крайним в ряду таких же временных жилищ, покоящихся на колодках вместо колес. Андрей взял у Ани книги, поднялся по лесенке из трех скрипучих ступенек, толкнул дверь — она была не заперта, вошел, зажег свет и сказал:
— Что ж ты стоишь? Поднимайся.
Она вошла в вагончик. Андрей снял шлем, бросил на койку, обернулся к Ане и загляделся, смешно приоткрыв рот.
— Чего уставился? — спросила Аня, чувствуя, что краснеет,
— А что — нельзя? — И вдруг стал суетливо наводить в вагончике порядок, чисто по-мужски распихивая валявшиеся где попало вещи, лишь бы с глаз долой.
— Да ты не суетись, — усмехнулась Аня.
— Мой напарник сегодня не придет, можешь занять его кровать, — указал он.
Слово «кровать» было явным преувеличением: две узенькие койки, застеленные легкими синими байковыми одеялами, стояли по обе стороны маленького дощатого стола, словно в купе. Над койкой Андрея красовались три самодельные полки с книгами, над второй койкой на таких же полках громоздилась в беспорядке разношерстная посуда и какие-то банки, кульки.
Аня села на койку, а Андрей, устанавливая привезенные книги на полке, спросил:
— Есть, наверное, хочешь?
— Не отказалась бы.
Он опять засуетился: включил электроплитку, поставил чайник, заварил свежий чай, щедро насыпав индийского из пачки со слонами, сел, виновато улыбнулся:
— К чаю только вот, — взял с хозяйственной полки банку консервов, — лосось в собственном поту. А хлеба нет, есть только ванильные сухари.
— Богато живете.
— Вообще-то мы в столовке питаемся.
Он достал из ящика стола большой охотничий нож с широким лезвием, ловко вскрыл банку, подвинул Ане, снова выдвинул ящик, покопался, достал две вилки, вскочил, взял с полки тарелку и высыпал на нее сухари, проверил чайник, который уже начал посвистывать на плитке, и сказал:
— Ешь.
— А ты?
— Я в городе в столовке обедал — три порции макарон навернул. Вот чайку попью.
Аня начала есть. Лосось, как его назвал Андрей, в собственном поту с ванильными сухарями оказался вполне съедобным и даже пикантным блюдом.