Иудино племя
Шрифт:
Предпоследний дом был, пожалуй, самым богатым в деревне – из белого кирпича, большой, крытый новой зеленой черепицей. И тем более странно выглядела возившаяся в огороде женщина. Несмотря на жару, на ней было надето темно-коричневое платье с длинным рукавом, довольно ветхое и замызганное. Голову покрывал платок, а на ногах красовались резиновые боты на шерстяной носок.
– Добрый день, - через забор крикнул ей Никита. – Могу я Петровича увидеть?
Женщина скривилась, словно у нее вдруг заболели все зубы сразу, и молча махнула рукой в сторону деревянной
Петрович, как римский император, возлежал на топчане перед накрытым столом. Правда, ассортимент напитков и закусок на столе был явно не императорским: литровая бутылка водки средней паршивости, слегка пожелтевшие огурцы, жестоко разделанная селедка и толстые куски вареной колбасы. Похоже, возлияние шло уже давно, водки в бутылке осталось меньше половины, а сам Петрович был ну очень хороший: морда свекольная, глаза в кучку, пегие волосы дыбом.
– О, мил человек! – обрадовался он Никите, как родному. – З-заходи скорей. Водочки выпьем.
– Да мне бы ключи от часовни.
– А-а, - огорчился Петрович. – Ну как хошь. Сам возьми, на сундуке. А то, может, выпьешь?
Никита огляделся по сторонам. Никакого сундука в комнатушке не было. В ней вообще не было никакой мебели, кроме топчана, колченогого стола и обшарпанной больничной тумбочки.
– Да тама, - Петрович кивнул в сторону этой самой тумбочки.
Однако кроме загадочного хлама на тумбочке ничего не было. Никита не поленился, выдвинул ящик, открыл дверцу. Ничего напоминающего ключи.
– Эй, Петрович! – он потряс начавшего выпадать в осадок сторожа за плечи. – Нет ключей.
– Нет ключей, гришь? – Петрович попытался приоткрыть тяжелые, как у Вия, веки. – Так правильно. Ты их сам и забрал. Пришел и забрал.
– Да не забирал я ничего, - возмутился Никита. – Я только вошел.
– Не ты, гришь? – слабо удивился Петрович. – Ну, значит, баба твоя. Или не баба. Я почем знаю.
Добиться от него больше Никита так и не смог. Петрович блаженно улыбался и кулем валился на топчан. Плюнув с досады, Никита вышел во двор. Женщина, надо думать, сестра Петровича, все также ковырялась на грядках.
– Скажите, кто-то к Петровичу приходил за ключами от часовни? – подошел он к ней.
Тяжело распрямившись, она снова скривилась, показала грязным пальцем на свой рот и развела руками. Потом замычала и махнула рукой в сторону леса.
До Никиты наконец дошло, что сестра сторожа немая, хотя и не глухая. Сказав «спасибо, извините», он вышел и аккуратно прикрыл за собой калитку.
Единственная улица деревни за околицей переходила в проселок и, делая плавный поворот, спускалась вниз к реке. Никита сообразил, что по этому самому проселку он может вернуться к дому, не проходя снова через лес. Почему-то идти прежней дорогой совершенно не хотелось. Он уже отправился было к реке, но подумал, что, если кто-то взял ключи от часовни недавно и отправился туда, он еще сможет его там застать. Может быть, именно этот человек и проскользнул мимо него в лесу.
Никита вернулся, снова пересек деревню и, не без внутреннего напряжения, углубился в лес. На этот раз он шел быстро, но по сторонам все же поглядывал.
На двери часовни по-прежнему висел замок. Но Никита готов был голову дать на отсечение: кто-то совсем недавно заходил в нее. На крыльце остался грязный след и несколько пожелтевших хвоинок. Он вспомнил ту самую промоинку, которая подвела кравшегося за кустами. Грязь налипла на подошву, видимо, рифленую, потому что не отвалилась, пока он шел по сухой лесной подстилке. А вот когда топтался на крыльце, открывая дверь, тут-то и отстала.
Оглядев еще раз часовню, Никита вздохнул с сожалением и пошел потихоньку по тропе к реке. Солнце опустилось совсем низко, а тучи придвинулись. «Горе, горе, крокодил наше солнце проглотил!» - усмехнулся он, срывая султанчик тимофеевки и покусывая сладкий кончик стебля.
* * *
Анна и предположить не могла, что круги пойдут так сильно. К ужину уже вся родня была в курсе, сбилась в кучки и тихо гудела, поглядывая в ее сторону. Наверно, никто в стороне не остался. Разве что сама бабка ни о чем не догадывалась. Или уже донесли?
Переодеваясь к ужину, она думала только об этом и никак не могла сдержать нервную дрожь в руках. Да и Женька с Галкой подливали масла в огонь. На этот раз бабка поселила их втроем в одной большой комнате в мансарде.
Когда Анна вошла в комнату, Галина только губы поджала и прошипела:
– Ты что, мать, белены объелась?
– А как насчет заповеди о почитании родителей? – срезала она ее.
– Ну, эта заповедь не только о родителях, а о старших вообще. Ты сама-то как ее соблюдаешь?
– Так я в монашки и не записывалась, - пожала плечами Анна. – Если ты у нас такая праведная, свои грехи считай, а со своими я как-нибудь сама разберусь.
Дочь вспыхнула, хотела ответить что-то резкое, но наткнулась на любопытный взгляд Евгении и вышла, хлопнув дверью.
– Послушай, Ань, ты действительно что-то не то затеяла, - осторожно, словно на цыпочки ступая, сказала Евгения.
– И ты туда же? – устало поинтересовалась Анна, вдевая в уши тяжелые серьги, которые сняла после обеда, чтобы дать отдохнуть ноющим мочкам.
– Послушай, ты что, решила начать войну? Даже допустим, что вся эта авантюра удастся, в чем я крупно сомневаюсь. Во-первых, ты всех перессоришь, а во-вторых, все равно тебе от этого никакого практического интереса. Ты-то ни копейки не получишь. Ни ты, ни Андрюшка, ни дядя Изя. И Галка с Вадиком тоже. Ведь опекуном будет кто-то из нас четверых. Или ты думаешь, мои братцы и сестрица с вами поделятся?
Анна сцепила зубы – этого-то она и боялась. И вообще, как можно было быть такой наивной дурой! Все рассчитала, а о главном даже не подумала. А теперь уже поздно назад играть. Заварила кашу, придется расхлебывать. И Толик хорош, насоветовал. Но он-то не знает всех семейных тонкостей.