Иван Никулин — русский матрос
Шрифт:
— Что-то они затевают, — слабым голосом сказал Никулин. — Мост надо взрывать.
— А как к нему подберешься? — отозвался Папаша.
Никулин молчал, сознавая правоту его слов. Мост, недосягаемый для врага, был так же неприступен и для моряков. Голый берег без единой складки, без единого куста прикрывался огнем пулеметов, артиллерией и минометами. Любой, осмелившийся подойти к мосту, был бы мгновенно уничтожен шквалом огня.
— Да, — сказал Никулин. — К мосту подходов нет. Что же нам делать теперь? Значит, пройдут фашисты?
Папаша хмурился. Фомичев, сузив глаза, смотрел на слепящую от солнца гладь реки с мерцающим быстряком посередине.
— За что же тогда мы столько людей положили? — горячо и порывисто сказал Харченко. — За что, если они все равно пройдут? — Голос его странно дрогнул. — Товарищ командир, разреши мне! Я попробую. Может быть, доберусь! Я по-над самой водой, по кромке…
— Куда ты доберешься? — оборвал его Фомичев. — На тот свет сразу ты доберешься, больше никуда.
— А что же теперь? — вскинулся Харченко, даже слегка подпрыгнув. — Значит, зря братишки погибли?
Фомичев, морщась, досадливо и тяжело отмахнулся.
— Не егози ты… Юзжит над самым ухом, только думать мешает. Не мешай ты, за ради бога!
Но Харченко не легко было успокоить. Блестя от возбуждения глазами, он продолжал теребить Никулина:
— Я попробую! Пусти, товарищ командир. Убьют так убьют, я смерти не боюсь!
— Дурак ты! — солидно и веско сказал Фомичев. — Тут надо дело делать, фашистов держать, а он о смерти толкует…
Он посмотрел на Харченко с обидным сожалением во взгляде и отвернулся.
— Ну, а сам ты что думаешь? — спросил Никулин. — Твое какое мнение?
— С берега к мосту подойти нельзя, — неторопливо сказал Фомичев. — Даже и пробовать нечего — толку все равно не будет. Значит, надо как-нибудь в обход. Военную хитрость надо применить.
— Водой? — подхватил Никулин, обрадованный тем, что его мысли находят себе подтверждение в словах Фомичева.
— Точно! — сказал Фомичев. — Другого пути к мосту нет. А плавать умеем — не зря матросы. Если берегом сейчас отползти вверх по течению метров на полтораста да потом вплавь поперек удариться, река сама к мосту, вынесет, к средним понтонам.
— А гранаты? На себе?
— Плотик маленький можно сделать. Гони да гони его перед собой, вот и все. Вода — она скроет. Солнышко дюже слепит — не разглядят на середине… И я так полагаю, товарищ командир, что для верности надо послать двоих. С одним что случится, второй заменит.
— Кого же пошлем?
— Да сам я и пойду, — просто сказал Фомичев. — Сухопутного человека посылать нельзя: плавает плохо, а вода нынче ледяная. Сухопутный человек такого дела исполнить не может.
— А второго? — спросил Никулин.
— Хоть бы и меня, — торопливо сказал Харченко.
— Плаваешь хорошо? — спросил Фомичев.
— Доплыву как-нибудь, — ответил Харченко неопределенно.
— Ты мне голову не крути! — рассердился Фомичев. — Тут серьезное дело, а он голову крутит! Ты мне отвечай прямо: хорошо плаваешь или нет?
Харченко с неохотой признался, что плавает средне, то есть неважно, но — душа вон! — до моста доберется.
— Плохо, значит, плаваешь, — прервал его Фомичев. — А лезешь, настырничаешь! Нет! — повернулся он к Никулину. — Не годится Харченко.
Папаша, до сих пор молчавший, тяжело и шумно вздохнул.
— Давай уж я, товарищ командир…
Никулин задумался.
— Неохота мне тебя посылать, Папаша.
— Что так? Не доплыву, боишься? Я в молодых годах Керченский пролив перемахивал.
— Лучше бы из холостых кого-нибудь. Или вот, как Захара, у кого семья перебита.
— Поди, уж не бросят семью, — серьезно сказал Папаша. — Ведь не лес дремучий, не волки кругом, свои люди. Ты об этом не сомневайся, товарищ командир, мою семью в колхозе не обидят. Сын к тому же старший в прошлом году курс окончил на профессора. Поддержит…
Приготовления закончились быстро. Папаша спустился и землянку командного пункта, где лежали раненые, принес обломки досок и свою кожаную сумку с деньгами. Фомичев принялся сколачивать плотик. Папаша, передавая Никулину сумку, сказал:
— Двенадцать с половиной тысяч здесь да еще мелочь — позабыл сколько.
Помолчав, добавил:
— Там же и адрес…
Фомичев, стоя на коленях, закручивал своими сильными пальцами проволоку, скреплявшую доски.
— Готово!
Он встал, отряхнул с брюк налипшую землю. Никулин взглянул на плотик.
— Маленький — не поднимет. Гранаты — они веские, и одежда еще…
Папаша и Фомичев промолчали. Никулин понял, что они не собираются грузить на плотик одежду…
— Нет, это вы зря, — ответил он так, как если бы они сообщили ему о своем решении словами. — Одежду надо обязательно взять. Мало ли как бывает… Может быть, еще и обойдется.
Оба они опять промолчали. Никулин ничего больше им не сказал. Уложив гранаты в мешок, Фомичев протянул Никулину свою большую темную руку.
— Ну, товарищ командир, погуляли мы хорошо, жили дружно. Да вот пришло мое время…
— Прощай, Захар!
Они посмотрели друг другу в глаза. Фомичев угадал мысли Никулина и усмехнулся.