Иван Поддубный. Одолеть его могли только женщины
Шрифт:
Миновали Мавзолей, двинулись к Василию Блаженному. На Васильевском спуске кто-то в толпе горожан, глазевших на колонны спортсменов из-за редкой цепочки милиционеров, узнал Поддубного. На действующего чемпиона СССР Сенаторова никто не обратил внимания, а вот Ивана Максимовича помнили.
– Это же Поддубный! Смотрите!
– Поддубный!
– Чемпион чемпионов!
Люди кричали, махали, а потом стали наваливаться вперед, теснить друг друга, образовалась давка. Каждому хотелось посмотреть на человека-легенду вблизи, прикоснуться к нему. Милиция уже ничего не могла сделать с толпой, цепочка оцепления рассыпалась, не было силы, которая могла бы остановить стихию народной любви к «воскресшему» кумиру. У Ивана Максимовича на глаза навернулись слезы, он махал бегущим к нему людям руками, кричал слова благодарности. Но тут Сенаторов схватил его за руку,
– Иван Максимович, у меня глаз наметанный, сам в милиции раньше служил. Затопчут сейчас. Спасаемся! Ей-богу, затопчут!
Поддубный мгновенно «протрезвел», пелена упала с глаз, реакция у него была отменной.
– И точно, Саша. Затопчут. Тикать надо.
И они побежали, спасаясь от толпы обожателей Поддубного. Укрыться удалось лишь в гостинице «Москва». Шестикратный чемпион мира и чемпион СССР еле переводили дыхание.
Потом Поддубному организовали встречу с немецкими атлетами, на которой ему самому пришлось озвучить отказ ехать в Германию. Знал, что по-другому нельзя, иначе ему не жить. Напоследок ему присвоили звание заслуженного деятеля искусств РСФСР, вдобавок сам Калинин вручил Ивану Максимовичу орден Трудового Красного Знамени. После вручения к Поддубному подошел Ворошилов, поздравил, пожал руку и сказал напоследок:
– Если будут трудности, обращайтесь ко мне лично. Помогу.
В Ейск Поддубный вернулся триумфатором. Он теперь мог снова выступать, тренировать борцов. Сил еще хватало. Без ордена он появлялся теперь лишь на борцовском ковре. Все остальное время носил его, не снимая. Тогда орденоносцев было очень мало, счет их шел на сотни. И орден на груди у Поддубного открывал перед ним любые двери, решал любые проблемы. В разумных, по советским понятиям, пределах, конечно.
Но начинало немного пошаливать сердце. Его Иван Максимович лечил не таблетками, а настоями кубанских трав, которые ему заботливо заготавливала Мария Семеновна. 12 мая 1941 года состоялось прощальное выступление Ивана Максимовича в Тульском цирке, где он на манеже публично подтвердил свое желание оставить арену, пообещал, что все свои силы будет отдавать воспитанию подрастающего поколения борцов. Он ушел из спорта в семидесятилетнем возрасте.
Казалось, что впереди его ждет счастливая и обеспеченная старость рядом с любимой женой, но… началась война.
Поддубному предлагали эвакуироваться, но он отказался, сказал, что слишком стар, чтобы сниматься с места. Немцы вошли в Ейск в августе 1942 года. Случилось это буднично. Просто по улице проехало два мотоцикла с колясками. Солдаты остановились на берегу лимана, побросали оружие, смеясь, стали раздеваться, бросились в море. Лишь один из них остался на берегу стеречь карабины и технику. Он очень мирно и мило выглядел в своих светлых трусах. Поддубный стоял у своего дома, смотрел на это вторжение. На его груди привычно краснел рваной раной орден Трудового Красного Знамени. Немец приветственно помахал рукой старику, не подозревая, кто перед ним. Мол, все хорошо, жизнь продолжается.
Соседская девчонка, прибежавшая посмотреть на немцев, с радостным криком бросилась назад к своему дому.
– Мама, мама, – кричала она. – Они же – люди!
Иван Максимович усмехнулся, понимая, что имелось в виду. Девчонка, родившаяся и выросшая при советской власти, наверняка представляла себе фашистов так, как их изображали на карикатурах, – с рогами и хвостами, словно чертей или животных. Но он-то знал, что в любой нации найдутся и свои люди, и свои звери.
На что он теперь будет жить с женой, Иван не знал. Вряд ли немцы станут платить ему прежнюю советскую пенсию, орденскую доплату и доплату за звание заслуженного артиста РСФСР.
Поддубного не трогали, пока в городе не организовали гестапо, хоть и продолжал он свои обычные моционы по городу с краснозвездным орденом на груди. Но гестаповцы проявили бдительность. Крамольного старика арестовали, несмотря на то что он отлично говорил по-немецки, но, разобравшись, кто он такой, тут же отпустили с извинениями.
Через несколько дней к дому Поддубных подъехала легковая машина в сопровождении автоматчиков, всю улицу оцепили. Повидать Ивана Максимовича приехал крупный немецкий чин, бывший борец. Гость напомнил Поддубному, что когда-то встречался с ним на борцовском ковре в Мюнхене. Но для Ивана он был одним из многих, кого он укладывал на лопатки в своей жизни, той схватки он не смог припомнить. В чем честно и признался. Немец поразился бедности, в которой живет великий
– Сперва я был российским борцом, потом стал советским. Им и останусь, – заявил он.
И все же визит высокопоставленного гостя принес свои положительные плоды. Поддубному предложили работу маркером в открывшейся офицерской бильярдной. Теперь кроме зарплаты ему полагался паек – пять килограммов мяса в месяц, вдоволь хлеба, маргарина, муки и сахара.
Так и ходил он на работу в офицерскую бильярдную с советским орденом на груди. Рядом располагалось кафе, и офицеры нередко приходили играть пьяными, дебоширили. Приходилось выступать и в роли вышибалы. Могучий Иван Максимович никого не уговаривал. Просто брал разошедшегося за шиворот, поднимал и под смех присутствующих выносил из зала, аккуратно ставил на тротуар. Никто на Поддубного не обижался, наоборот, некоторые нарывались на такой вынос сами, чтобы потом иметь возможность похвалиться, что их выдворял сам чемпион чемпионов.
В бильярдной имелся радиоприемник. И по ночам у Поддубного почти в открытую собирались местные мужчины, чтобы послушать новости из Москвы. Немцы, скорее всего, знали об этом, но из-за уважения к Ивану Максимовичу и его былым заслугам «лавочку» не прикрывали.
К Поддубному зачастил военный комендант Ейского морского порта. Он сам в прошлом был борцом, огромным почитателем таланта Поддубного. Иногда в знак уважения присылал ему на дом обеды прямо из офицерской столовой. Как-то раз он осторожно поинтересовался у Ивана Максимовича:
– Как, на ваш взгляд, обстоят теперь дела в Украине?
Явно хотел услышать, что стало лучше по сравнению с советскими годами. Поддубный ответил без обиняков, как думал:
– Сталин был дьявол, а Гитлер – сатана.
И это сошло ему с рук.
Ейск советские войска освободили в феврале 1943 года. Поддубный не воспользовался возможностью уйти вместе с немцами, хоть ему и предлагали. Сразу же на него посыпались доносы. Мол, сотрудничал с немцами, принимал фашистские подачки в виде обедов. Иваном Максимовичем вновь занялось НКВД, или, как он сам его называл, «аспидная канцелярия». Но обошлось. Бильярдную органы квалифицировали как «исключительно коммерческое заведение». Нашлись и смельчаки, заступившиеся за Поддубного, приходили сами в страшное учреждение, давали показания, что Иван Максимович «во время оккупации Ейска немцами занимался и подпольной работой», собирал людей слушать информсводки из Москвы.
Поддубного отпустили, все-таки велика была его слава, хотя кого-нибудь другого за такие дела наверняка бы упекли в лагерь. Но его фамилия подействовала даже на самые горячие головы смершевцев магически, заставляла думать о последствиях. Поддубный ездил по военным частям, госпиталям, делился с солдатами воспоминаниями.
То время было для всех нелегким. В тылу свирепствовал голод, война-то продолжалась. Паек, который выдавали по всему Ейску, и для обычного человека выглядел скудным, а могучий организм борца требовал своего рациона. Иван Максимович писал в горсовет: «По книжке мне выдают 500 граммов хлеба, этого мне не хватает. Прошу выдавать мне на 200 граммов больше для того, чтобы я мог выжить». Написал он и Ворошилову, напомнив о предложении обращаться, если будет трудно, но ответа так и не дождался. Иногда, когда становилось совсем невмоготу, он приходил к директору местного хлебозавода, тот ни разу не отказал ему в лишней буханке. Случалось, от недоедания Поддубный ложился в постель и практически без движения лежал по нескольку дней, копил силы. Соседи видели, что творится с ним, приглашали зайти к себе в дом, будто бы поболтать. За разговором подкармливали его борщом, кашей. Иван Максимович ужасно стыдился своей «прожорливости», понимал, что объедает людей, их детей и внуков, но ничего не мог с собой поделать. Голод – одно из самых сильных чувств, способных побеждать даже разум. Стыд заставлял Ивана Максимовича втягивать голову в плечи, сутулиться, когда он выходил на улицу, на лице застыла грустная маска. По природе он был натурой широкой, щедрой, всегда слыл бессребреником, а тут сделался прижимист. А ведь в Западной Европе и США на счетах Поддубного по-прежнему лежало около миллиона долларов, которыми он не мог воспользоваться, и от этой мысли становилось совсем уж худо. В скупку уходили последние медали.