ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО

Ваксберг Аркадий Иосифович

Прошли многие десятилетия, прежде чем в этом вопросе наступил какой-то положительный сдвиг. Император Александр Второй, прозванный в народе за серию своих прогрессивных реформ Царем-Освободителем, разрешил проживать вне черты оседлости купцам первой гильдии (то есть особенно преуспевшим в своем бизнесе и заслужившим благосклонность – не даром, конечно, – местного начальства); евреям-мастерам, отличившимся в редких и крайне нужных России ремеслах; всем обладателям докторской степени и некоторым другим категориям российских подданных «нежеланного» происхождения. Чуть позже такую свободу выбора места жительства получат и все обладатели университетских дипломов.

Было совершенно очевидно, что теперь в гимназии, а затем и в университеты сразу же хлынут

потоки еврейских детей, которым родители, превозмогая бремя материальных тягот, постараются открыть возможности для самореализации. Поэтому тотчас был введен «поправочный коэффициент» к щедрой царской милости, получивший название процентной нормы: число учащихся-евреев в гимназиях и университетах не могло превышать (в разных губерниях и городах по-разному) 3 – 5 – 10 процентов от общего числа гимназистов или студентов. Таким образом, кроме конфронтации «белых» и «черных» (русских и евреев) – то есть полноправных и почти бесправных – царизм породил еще и конкуренцию евреев друг с другом в борьбе за призовые места. Строго говоря, речь шла вовсе не об ЭТНИЧЕСКОЙ конфронтации и дискриминации в буквальном смысле этого слова, а о конфронтации и дискриминации конфессиональной. Ограничениям подвергались не этнические евреи как таковые, а исповедовавшие иудейскую религию. Ни в каких полицейских и иных официальных документах никакой этнической идентификации личности не существовало: речь могла идти только о вероисповедании, то есть об идентификации конфессиональной. Нелепого вопроса («пункта») «национальность» не существовало вовсе, – существовал другой: «вероисповедание». Достаточно было принять православне или вообще какую бы то ни было другую религию, и все ограничения тотчас снимались. Для многих людей – как по искреннему убеждению, так и без всяких убеждений, в силу циничного прагматизма – это стало выходом из положения. Число «выкрестов» (такую кличку получили еврейские вероотступники) – точнее, желающих ими стать – росло год от года. Церковь достаточно упорно сопротивлялась хлынувшему потоку, хотя обращение в свою веру новых адептов всегда считалось одной из важнейших задач любой конфессии. Но совсем удержать этот поток возможности не было, а натиск талантливых и трудолюбивых еврейских юношей (главным образом юношей!), рвавшихся в высшие учебные заведения, все нарастал.

Ситуация решительно изменилась после убийства императора Александра Второго (1881). Хотя убит он был бомбометателем не еврейского, а русского происхождения (Гриневицким), реакционная печать немедленно начала атаку на евреев, этих вечных козлов отпущения, обвиняя их в подстрекательстве к ниспровержению строя, в покушении на всю императорскую семью и на основы православной религии, в кощунственной несправедливости по отношению к тому Божьему Помазаннику, который лично даровал евреям «неслыханные привилегии».

Реакция легко поддающихся пропаганде забитых и темных людей, особенно в тех районах, где евреи составляли значительную часть населения, ждать себя не заставила. Начались еврейские погромы – главным образом на Украине, тогда неотъемлемой части Российской империи. Общий счет погромов первой волны – около ста пятидесяти. Общее число убитых – несколько десятков человек (абсолютно точной цифры не знает никто; официальные источники и очевидцы приводят разные цифры; каждый, кто пишет на эту тему, выбирает для себя ту, которая ближе подходит к его позиции, и всегда может доказать свой выбор). Громили лавки, принадлежавшие евреям («жиреют за счет бедных русских»), трактиры («спаивают русский народ»), конторы ростовщиков («отнимают последние гроши у обездоленных русских людей»), врывались в дома, выкидывали из окон еврейских младенцев, выворачивали содержимое сундуков – искали драгоценности (и грабили их, если находили), вспарывали перины (там вроде бы евреи прятали ассигнации) – пух летел по улицам городков и местечек черты оседлости, кровь лилась ручьями – это не банальная метафора, а натуралистическая деталь, воспроизведенная в десятках газетных репортажей.

Сразу после первой

волны погромов возникла и первая волна еврейской эмиграции (единичная эмиграция существовала и раньше) – главным образом в Соединенные Штаты, широко открывшие ворота для беженцев из России. Российские власти не препятствовали отъезду, но и не очень его стимуляровали: преемнику убитого – Александру Третьему – никак не хотелось выглядеть гонителем и душителем, особенно перед Францией, к сближению с которой ои стремился и которую посетил. Несмотря на его жесткую внутреннюю политику, гонения на евреев пошли на убыль.

Но затишье длилось недолго. В апреле 1903 года, уже при Николае Втором, два дня громили евреев в Кишиневе – бесчинства спровоцировала полиция – под нажимом местных «патриотов». Но истинная вторая волна погромов, куда похлеще первой, началась сразу же после революционных волнений 1905 года: полиция и «соответствующие службы» сделали все, чтобы народный гнев, копившийся из-за нищенской жизни и череды бесправия, направить не против властей, а опять-таки против евреев. Это была (и в России останется таковой!) беспроигрышная карта и политический выход из всех затруднительных положений: нет ничего легче, чем убедить толпу в том, что не кто иной, как евреи, и только они, источник всех бед и несчастий…

Вторая волна погромов (начиная с октября 1905 года) охватила огромную территорию Малороссии (Украины), Белоруссии и собственно России. В Одессе (октябрь 1905 года) погромщики убили (называю максимальную цифру, фигурирующую в различных источниках) более пятисот человек, в Киеве (тогда же) несколько десятков. Более семидесяти человек погибло в Белостоке (июнь 1906 года).

Общее же число погибших в ходе этих погромов превысило семьсот человек. Били «жидов», но не трогали «выкрестов»: стоило показать нательный крест или выставить в окне православную икону, и толпа погромщиков шла мимо… Мутная волна антисемитизма охватила и те регионы России, где до погромов дело все-таки не дошло. В либеральной русской среде ходила поговорка, рожденная чьим-то острым писательским пером:

«С антисемитизмом и водка крепче, и хлеб вкуснее».

Тогда же наиболее дальновидные российские политики (например, граф Сергей Витте, глава правительства и автор либерального Манифеста 17 октября 1905 года) с тревогой предупреждали: угнетение и погромы неминуемо бросят евреев в революцию. Ведь антисемитизм, напоминали они, обладает гигантской разрушительной силой![1]

(См. примечания после главы).

Если бы самодержавие, поняв это, перестало нацеливать «народное» негодование на бесправную, полузадушенную еврейскую массу, вся история России в XX веке, возможно, была бы иной.

Однако голосу разумных, высокообразованных патриотов не вняли. В противовес им стали создаваться массовые, откровенно антисемитские, организации типа «Союза русского народа», а затем и выделившегося из него «Союза Михаила Архангела», неприкрыто призывавших к уничтожению русского еврейства, а в лучшем для последнего случае к побуждению его «убраться из Святой Руси». Огромные массы евреев, гонимые инстинктом самосохранения, прислушались к призыву погромщиков. Не искушая судьбу, они хлынули в Америку. Началась вторая волна еврейской эмиграции, не стихавшая до самого начала Первой мировой войны.

Эта волна достигла своего пика под влиянием кошмарного «дела Бейлиса», всколыхнувшего всю Россию и весь мир ничуть не в меньшей степени, чем несколько ранее «дело Дрейфуса». От дрейфусиады его отличало одно весьма существенное обстоятельство. Офицера Генерального штаба, капитана Альфреда Дрейфуса обвиняли в государственной измене, в шпионаже в пользу Германии не как еврея, а как французского гражданина, и, независимо от того, насколько было справедливо или несправедливо само обвинение, независимо от того, какую окраску ему придавали реакционная печать и национал-патриотические круги, в самом обвинении не было ничего «специфически еврейского»: гипотетически изменником мог оказаться кто угодно – как еврей, так и не еврей.