Из бутика с любовью
Шрифт:
«А чего, собственно, я смущаюсь, – подумала она, – ну, куплю еще одни шлепки, и что? У меня еще осталась половина выигрыша».
Анастасия встала и заковыляла к витрине, держа в руках пакет с бижутерией. В желудке что-то тяжело переливалось, плескалась, рвалось на волю. За стеклом стоял ряд туфель, все на шпильке. При взгляде на высокие каблуки Анастасии стало еще тоскливее. Но вот дальше, за гламурной, но чрезвычайно неудобной обувью, маячил ряд мокасин. Кожаных, на плоской подошве. А еще дальше виднелись и шлепки.
У Анастасии разбежались глаза. Подтягивая правую ногу, она зашла в отдел
Ей иногда хотелось купить что-то крупное, например машину, но все время казалось, что тогда она потратит разом слишком много денег. Поэтому они тратились на мелкие покупки, но зато непрерывно, таяли и плавились, как сыр в духовке, испарялись, как горячая вода, кипящая в кастрюльке.
Анастасия взяла в руки бледно-розовые мокасины, такого цвета у нее еще не было. В желудке заурчало громко и неприлично. Мороженое подступило к горлу.
– Все, с завтрашнего дня сосредоточусь на акциях, – подумала Анастасия, – пора и правда инвестировать деньги, а не тратить их, и вообще – быть благоразумной.
Она купила розовые мокасины и еще темно-коричневые. Хотела еще черные, но удержалась, хотя они были очень хорошенькими.
«А чего, собственно, я смущаюсь, – снова решила Анастасия, – куплю-ка я еще и черные».
Она взяла в руки пакеты, и тут урчание в желудке достигло критических пределов, а мороженое поползло вверх. Анастасия сцепила зубы и усилием воли затолкала его обратно. Потом мороженое сделало новый рывок, но Анастасия снова его победила. Так шла она по торговому центру, страдая от тошноты, с трудом волоча отекшие и стертые ноги в новых мокасинах, которые, конечно, облегчили ее страдания, но не кардинально, и несла в руке пакеты с бижутерией и обувью, в том числе со своими шпильками.
Евгения Витальевна позвонила куда надо, кому надо, надавила на нужные кнопки – благо Марина и Дима согласились ей не мешать, намекнула на суровые налоговые проверки, задействовала друзей из прокуратуры и вскоре уже сидела напротив Петра Иванова.
Он был трезв, зол и подавлен. Евгения Витальевна закинула одну стройную ногу на другую.
– Здравствуйте, – сказала она.
Правая бровь Петра Петровича слегка изогнулась. Евгения Витальевна посмотрела на его толстую шею, широкие запястья, свободную, но уверенную позу и решила, что давно она не видела мужчины, который нравился бы ей больше.
– Я все о вас знаю, – сообщила Евгения Витальевна, – блестящий финансист, которого подкосила смерть подруги, утонувшей во время шторма, пьянство, увольнение, дно, потом борьба с алкоголизмом и попытка устроиться на работу – хотя бы преподавателем на семинары. Чтобы хотя бы условно работать по специальности... сейчас вас в кое-чем подозревают. Я могу вам помочь.
Петр поднял голову.
– Вас выпустят из тюрьмы. Не через несколько дней, недели или месяцев, а прямо сегодня. У вас будет работа в налоговой инспекции. Под моим началом, разумеется. У вас все будет замечательно. Также я могу оплатить вам психолога, который помог бы пережить вам потерю любимой.
Несколько секунд Иванов обдумывал предложение.
– А взамен что? – спросил Петр. – Если надо кого-то убить, то я против.
– Взамен вы будете моим мужем, – сказала Евгения Витальевна.
Петр посмотрел на нее ошарашенно.
– Вы пытаетесь меня купить, – уточнил Петр, и на губах у него впервые появилось что-то вроде улыбки, – покупать – это мужская прерогатива. Это мне приходилось. Продаваться – нет.
– То есть это отказ?
Петр сделал паузу.
– Нет, не отказ, – сказал он. – Но мне интересны ваши мотивы. Вы ведь красивая молодая женщина.
– Не могу найти достойного, – ответила она.
– А мужчина, который готов продаться за свободу, кусок хлеба и раскладушку, вам нужен? Он – достоин?
– Если я решила, что никогда не найду кого-то идеального, то да. Сойдет.
Петр откинулся на стуле. Он явно наслаждался беседой.
– Я согласен, – сказал он.
На лице Евгении Витальевны появилось плохо скрытое разочарование.
– Потому что вы мне нравитесь, – добавил он.
Разочарование стало более явным.
– Я должен был сопротивляться? – спросил Петр. – Ломаться? Ставить условия? Набивать себе цену? Я не мог просто согласиться?
– Могли, – сказала Евгения Витальевна, – но не надо было говорить, что я вам нравлюсь. Это перебор. Мне даже стало интересно, в какой это момент я начала вам нравиться.
– Не надо начинать отношения с недоверия, – произнес он и потянулся, хрустнув суставами. – Если я говорю, что вы мне нравитесь, значит, так оно и есть. Иначе я не стал бы соглашаться, а пошел бы работать... грузчиком, например.
– Ладно, верю, – пожала плечами Евгения. – «Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад».
– Я уже согласился, этого недостаточно?
– Вполне достаточно.
Вероника умывалась. С ее лица текли потоки краски, они смешивались, разноцветные капли капали на умывальник, и казалось, что здесь только что мыли набор акварели, побывавший в детских руках. Косметика была стойкой, поэтому Веронике приходилось тереть физиономию то мылом, то пенками, пока наконец она не смыла черные круги от водостойкой туши.
– И что? – громко спросила она себя.
Плоское, бледное, жирное личико. Маленькие заплывшие глазки.
«Не то, что у той вот... Киры... с семинара, огромные глазищи», – подумала Вероника.
Белая кожа, давным-давно не видевшая не только солнца, но и белого света вообще. Коротенькие и почти бесцветные ресницы, светло-розовые губы. Узнать Веронику без косметики почти невозможно. Сама Вероника смотрела на себя как на совершенно незнакомую женщину, которая почему-то забрела к ней в ванную. Зрелище казалось отвратительным, и она открыла огромную, размером с чемодан, косметичку. Встреча с собой лицом к лицу ощущалась очень неприятно, как будто Вероника была голой в людном месте. Она снова начала краситься, накладывая крем на лицо слой за слоем. В этот момент в двери кто-то позвонил. Вероника заметалась, схватила тушь, потом помаду, звонок продолжался и был настойчивым, она бросила тушь и помаду в умывальник и пошла к входной двери, надеясь, что это вернулся ее случайный знакомый.