Из любви к искусству
Шрифт:
На мгновение Михаил Александрович испугался: уж очень все это напоминало раздвоение личности или, говоря попросту, шизофрению. Потом он вспомнил дохлую крысу в ящике своего рабочего стола и понял, что у него хватит сил пройти через это до самого конца.
«И будьте уверены, – мысленно сказал он, обращаясь к невидимой аудитории, – я позабочусь о том, чтобы конец этот был счастливым!»
Глава 7
Ровно в пятнадцать ноль-ноль Дорогин остановил свою машину на том же месте, где они с Тамарой расстались в начале дня. Он был уверен, что ему придется ждать как минимум полчаса, а то и целый час, но Тамара уже была здесь – сидела за столиком под полосатым тентом уличного кафе и не спеша попивала кофе. Вид у нее был задумчивый и немного усталый, но она все равно была красивее всех женщин, которые сидели за соседними столиками. «Просто я необъективен, – подумал Сергей, наблюдая за ней из окна машины. – Да и с какой стати мне быть объективным? Объективность нужна при вынесении приговора в суде или, скажем, при написании диссертации. А когда дело касается отношений между людьми, ни о какой объективности не может быть и речи. Объективно существует огромное количество женщин, у которых фигуры стройнее, внешность приятнее и голова работает лучше, чем у Тамары. Наверное, таких женщин миллионы, но меня они не интересуют. То есть интересуют конечно, но Тамара интересует меня гораздо больше, чем все они, вместе взятые. Почему? Пытаться ответить на этот вопрос объективно и логически обосновать свой ответ – занятие абсолютно бесполезное. Можно часами городить ерунду, говоря о менталитете и психологической совместимости, но все это будет обыкновенная словесная шелуха, а единственно возможный ответ очень прост и не имеет никакого отношения ни к логике, ни к объективности. Я ее люблю, вот и все. Звучит немного смешно и старомодно, но другого слова никто пока что не придумал.»
Тамара немного повернула голову и увидела машину, за рулем которой сидел Дорогин. Ее лицо сразу ожило, осветившись изнутри. Усталость и озабоченность исчезли, уступив место улыбке, на которую невозможно было не ответить. Улыбаясь, Сергей выбрался из машины, пересек тротуар и опустился на легкий пластиковый стул рядом с Тамарой. Возле стола немедленно возникла симпатичная рыжая официантка в крошечном белом передничке поверх узких джинсов и в бумажной кепке с круглым козырьком. Дорогин заказал себе кофе и снова улыбнулся Тамаре. После наглых бандитских рож и испуганного, напряженного лица Варвары Белкиной смотреть на Тамару было особенно приятно.
– Что ты так улыбаешься? – спросила Тамара. – Я смешная, да?
– Ужасно смешная, – сказал Дорогин. – Обхохочешься. За это я тебя и люблю. В этом мире до обидного мало смешных людей.
– Это что, комплимент? – понарошку обиделась Тамара. – Что это ты прячешь за спиной?
– Так, ерунда, – ответил Дорогин. – Пустячок. Тебе неинтересно.
– Так-так-так, – голосом следователя, ведущего допрос, проговорила Тамара. – Ну-ка, покажи!
– Да говорю же – пустяк, – отмахнулся Дорогин. – Не понимаю, зачем тебе это нужно. Что за любопытство? А вдруг это какая-нибудь гадость?
– Ничего, – сказала Тамара. – Что я, гадостей не видела? Не забывай, что я – медицинский работник.
– А я и не забываю, – Дорогин пожал плечами, продолжая держать правую руку за спиной. – Я помню, что ты у меня медик. Тем более. Зачем тебе на это смотреть?
Тамара приподнялась со стула и попыталась заглянуть ему за спину. Дорогин живо развернулся так, чтобы она ничего не увидела.
– Прекрати немедленно! – потребовала она. – Я могу умереть от любопытства.
– Ну, если умереть… – изображая нерешительность, протянул Сергей. – Умирать из-за такого пустяка, пожалуй, действительно не стоит. Пожалуйста, смотри.
Он вынул из-за спины и протянул Тамаре букет пышных белых хризантем.
– Я же говорил, что это пустяк, – сказал он. – А ты, наверное, решила, что там бриллиантовое колье или чья-нибудь отрубленная голова. И теперь, конечно, разочарована…
– Конечно, – сказала Тамара. Она ткнулась лицом в цветы и смотрела на Дорогина поверх букета. Глаза ее улыбались. – Разочарована, оскорблена в лучших чувствах и полна решимости отомстить. Ты не знаешь где-нибудь поблизости местечка, где я могла бы осуществить свою страшную месть?
– Н-не знаю… – нерешительно сказал Муму. – Это смотря какая месть. А наша спальня для этого не подойдет?
– Великолепно! – воскликнула Тамара. – Отличная идея. А главное, очень свежая и оригинальная. Поехали скорее!
– Подожди, – сказал Сергей. – Ты же хотела погулять…
– Я ужасно соскучилась, – призналась Тамара. – Москва все-таки слишком большая. Я чувствую себя в ней какой-то козявкой – маленькой, заблудившейся, никому не нужной козявкой. Я провинциалка, да?
– Да, – сказал Дорогин, – ты провинциалка. Тургеневская барышня с медицинским образованием. И я хочу тебе сказать… Нет, не скажу. Боюсь, ты не правильно меня поймешь.
– А ты попробуй, – предложила Тамара.
– Ладно, попробую. Так вот: ты самая красивая из провинциалок, и я тебя люблю. Только никому не говори, а то меня засмеют.
– Опять ты дурачишься, – вздохнула Тамара. – Что это с тобой сегодня?
"В самом деле, – подумал Муму, – что со мной? Странное ощущение, будто перед грозой. Все затихло, в воздухе полно статического электричества, и все чего-то ждут. Время ожидания нужно чем-то заполнять, отсюда и дурачества, и пустые разговоры, и эти странные вспышки ревности у Тамары… Возможно, во всем виноваты какие-нибудь магнитные бури или это затянувшееся бабье лето… Все ведут себя странно и непривычно, как будто в мире что-то сдвинулось и пошло наперекосяк. Мы болтаем, смеемся и строим планы, а вокруг нас все сгущается ощущение надвигающейся грозы. Тамара наверняка это чувствует, она очень тонко воспринимает такие вещи, она вообще гораздо тоньше и проницательнее, чем кажется. Варвара обожает ее дразнить, Тамара наверняка кажется ей немного простоватой, не такой утонченной и светской, как она сама, но это напоминает попытки пуделя разозлить сенбернара. Хотя если судить по комплекции, на сенбернара больше похожа именно Варвара.
Варвара… Она действительно выглядела испуганной, когда я поднялся к ней пару часов назад. Эти подонки на красной «девятке», похоже, на самом деле преследовали ее все утро. Может быть, я напрасно не допросил их как следует? Впрочем, как я мог их допросить? Двор многоэтажного жилого дома – не самое удобное место для допроса третьей степени. И потом, мне ужасно не хочется торопить события и снова очертя голову бросаться в кровавую кашу. Куда спешить? Эта каша уже который век булькает на медленном огне в огромном котле по имени Россия. В любой момент можно подойти и зачерпнуть из этого котла, особенно если умеешь держать в руках ложку. Неизвестно, что окажется в твоем черпаке. Это может быть какой-нибудь порноделец, обыкновенный ворюга или прокурор без штанов, но можно не сомневаться, что это будет какая-нибудь дрянь. Ничего хорошего из этого варева не выловишь, и остается только сочувствовать тем, кто по долгу службы обязан все время запускать в котелок ложку: ментам, работникам прокуратуры, журналистам… Они несчастные люди, потому что навеки отравлены ядовитыми испарениями этого сатанинского зелья. Именно поэтому им порой бывает так трудно посочувствовать.
Когда Варвара открыла дверь, лицо у нее было совсем белое – целиком, даже губы. Только глаза казались живыми, но и они напоминали двух перепуганных зверьков, которые без устали мечутся из угла в угол по тесной клетке. Белые губы тряслись, и рука, которой она заперла за мной замок и накинула цепочку, тоже дрожала. Человеку, пребывающему в таком состоянии, просто невозможно не посочувствовать, и я сочувствовал ей и беспокоился за нее, но в то же время испытывал нарастающее раздражение. Я до сих пор раздражен, и хорошо, если Тамара этого не заметила. Сколько можно, в самом деле? Человек, который шурует палкой в осином гнезде, должен быть готов к тому, что его серьезно покусают. Варвара всю жизнь ворошит осиные гнезда, а отгонять от нее рассерженных ос приходится мне. Вот и теперь… Она клянется и божится, что не знает, чем вызвана слежка, и клятвы эти звучат вполне убедительно, но вот беда: я ей не верю. Она наверняка опять сунула свой любопытный нос куда не следует, а теперь, когда по этому носу щелкнули, испугалась. После общения с Эдиком Гаспаровым и его ребятами немудрено начать бояться собственной тени, но Варвара не из пугливых, и если она боится, то страх ее вызван вовсе не призраками, а вполне реальной угрозой очередного похищения или расправы.
Впрочем, до расправы скорее всего не дойдет. Расправиться с ней могли в любой момент, это дело нехитрое. Слежка, да еще такая наглая, по всей видимости, должна была послужить ей предостережением: дескать, не забывайся, детка, мы о тебе помним и можем достать тебя в любой момент. И это чистая правда, потому что я не в состоянии проводить с ней двадцать четыре часа в сутки.
Ладно. До завтра с ней, по крайней мере, ничего не случится. Холодильник у нее набит продуктами, сигареты есть, а значит, выходить из дома ей незачем. Дверь у нее крепкая, а на самый крайний случай я оставил ей пистолет, который отобрал у этого отморозка. Как его – Борис? Интересно, это имя или кличка? Впрочем, какая разница? Главное, что до завтрашнего утра Варвара может спокойно сидеть у себя в квартире и работать над статьей. Начнут ломиться в дверь – пальнет разок из пистолета и позвонит в милицию. Если не она, то соседи позвонят. Менты прилетят мигом, поскольку пальба – это не семейная ссора и не пьяная драка, тут они среагируют оперативно, научились…