Из моей копилки
Шрифт:
В таком духе я изготовил ему бумагу и вместо слова «удостоверение», написал тогда модное словечко «Мандат» и честь-честью прихлопнул печать.
Съездил Сашка в Вологду. Сапоги продал, выручил несколько тысяч ничего не стоящих рублей. Потом стал похаживать ко мне просматривать газеты. Особенно его почему-то интересовали объявления в конце номера.
– Что тебя там привлекает в объявлениях?
– Погоди, скоро увидишь, – отвечал мне Вонифатов, – меня будет знать вся губерния.
– Как так, за какие подвили?
– А вот так… Мандат, выданный тобою, я нарочно в Вологде обронил у самой редакции
– Жди. Может, и дождешься. А не случится ли так: попадет твой мандат в руки какого-нибудь спекулянта, вора, мазурика, и тот начнет орудовать так, что тебя под суд, да и мне благодарности не выразят.
– Ну, помилуй бог! Хотя я тоже однажды так подумал.
Ошибся я немного.
Недели через две приходит в сельсовет милиционер Долбилов. Предъявляет знакомый мне вонифатовский мандат, а к нему приложена бумажка с подписью начальника Ярославского железнодорожного узла: «В поезде, следовавшем Вятка – Москва, задержан безбилетный гражданин Александр Вонифатов (мандат прилагается). Означенный Вонифатов из задержания бежал через раскрытое окно в уборной. Просим взыскать с него штраф десять тысяч рублей, указанную сумму перевести почтой в наш адрес».
Послали десятского за Вонифатовым. Показали документ.
– Вот и прославился. Гони десять тысяч!..
Заерзал Вонифатов.
– Я – не я и лошадь не моя. Без меня меня женили, я на мельнице был… Никогда и никто меня не задерживал…
– Понимаем. Верим. Теперь тебе ясно, что терять мандаты нельзя? Могло быть и хуже. Таким путем не прославишься…
В Ярославль я сочинил подробное объяснение. От штрафа Сашку избавили.
Читатель может мне поверить, что штраф десять тысяч при ежечасном падении денег в годы «военного коммунизма» ничего, кроме проформы, не значил.
Для пущей достоверности приходите ко мне, я покажу вам денежные знаки тех лет. Несколько миллиардов и сотен миллионов у меня сохранилось.
49. ПЕРВЫЕ СТИХИ
МНЕ ПОШЕЛ пятнадцатый год. Я вполне взрослый. Читаю газеты, кое в чем разбираюсь. Еще бы не разобраться: Архангельск заняли интервенты, в Ярославле мятеж, на Шексне банды каких-то зеленых. С разных концов напирают Колчак, Врангель, Деникин, Юденич. Тут и совсем неграмотный разберется. В нашем селе Устье-Кубеноком торгаши повеселели.
В разговорах слышится, кого скоро будут вешать на фонарных столбах.
В первую очередь, конечно, комитетчиков, тех, кто проводил реквизицию и конфискацию имущества у богатых.
Тогда мои юношеские настроения отразились в таких виршах:
Угрожают нас согнатьК площади базарной,Обещают нас повеситьНа столбах фонарных.Если ты, товарищ,НеСмелость и честолюбие заставили меня подписать стишок своим именем и фамилией – Костя Коничев.
Несколько экземпляров, переписанных от руки, клейстером примазал я к фонарным столбам.
Мои «труды» кто-то прочел, кто-то тщательно соскоблил, оставив малозаметные следы самодельных прокламаций.
Спустя несколько дней остановил меня учитель, он же церковный регент Христофор Рязанов. Человек весьма интеллигентный, строгий и еще не успевший рассмотреть будущего. Он сказал:
– Наивный взрослый младенец, что ты делаешь? Буржуев душить? А буржуи-то наши все из села отправлены на окопные работы. Уже подступы к фабрике «Сокол» и к Вологде ограждают окопами и проволокой. Значит, ждут сюда, к нам, англичан и американцев. И дворян ты не иначе ради рифмы призываешь «попутно» перерезать? У нас ни одного дворянина нет за сто верст отсель. Поостерегся бы, новоявленный Демьян, писать такое…
Я не успел высказать свои доводы, Рязанов повернулся и пошел своей дорогой.
Убеждений моих он не поколебал и страху не нагнал.
50. ДЕГТЕМ МАЗАННЫЙ
СЫПНОЙ тиф обошел меня стороной. Этот был, пожалуй, похуже оспы. Тиф косил и старых, и малых, и тех, кто голосовал против войны ногами, убегая с германского фронта устанавливать в деревне новую власть, Советскую…
В ту пору все сапожники устьекубенских деревень допризывного возраста, все поголовно, числом не менее тысячи кустарей, были заняты починкой старой, изношенной солдатской обуви.
Приведенные в порядок, пригодные к носке сапоги, ботинки, валенки обозами отправляли на Северный фронт.
Было примечено, что сыпняк редко касается сапожников. Почему такое происходит? Может, деготь был противотифозным средством?
В конторе сапожной артели, которая как раз находилась в нашей Попихе, в просторной избе Катьки Феклиной я крупными буквами вывел на картоне:
«Дегтем мазанный не заболеет,Смерть его не заберет.Вошь от дегтя околеет,А сапожник не умрет».Никто не посмеялся над моей самодельной агитацией. Наоборот, началось всеобщее помазание дегтем.
Два-три раза в неделю, а может быть и чаще, я густо смазывал себя по всему телу жирным, смолистым, из березового и соснового смолья дегтем.
Братья-сапожники, кто жив остался, вспомните об этом времени.
51. ПЕРВАЯ ПРЕМИЯ
ОДИН мой дружок, поэт по профессии, любитель ездить по городам и весям и выступать со своими произведениями, как-то, возвратясь из очередной поездки не то в Рязань, не то в Пермь, сообщил мне по телефону торжественно и радостно: