«Из пламя и света»
Шрифт:
Он увидел Натали, и лицо ее, обернувшееся к нему с легким удивлением, показалось ему прелестнее, чем когда-либо.
Ее голос, когда она отвечала на его приветствие, был ласков; и ему показалось, что ее нежные щеки порозовели, когда он к ней подошел. И оттого весь вечер он чувствовал себя счастливым, как никогда, и веселым, как в детстве.
Улучив минуту, когда она осталась одна, и глядя ей в лицо испытующим взглядом, он сказал, что пришел в последний раз, и вздрогнул: ему показалось, что глаза ее посмотрели на него
— В последний? И вы не приедете к нам? Вы нас оставите?
Ему захотелось броситься к ее ногам и крикнуть в ответ:
— Нет, нет, никогда!..
Был уже поздний час, и оставаться дольше других было неудобно.
Он низко склонил голову, прощаясь.
Натали провожала его до передней. В широком коридоре, где горели матовым светом стенные бра, никого не было. И когда она остановилась перед стеклянной дверью, протягивая ему руку на прощание, он, сам не зная как, с какой-то безудержной радостью поцеловал ее в губы.
Он обезумел от радости. Шел, напевая свою любимую арию из «Фенеллы», и на углу Малой Молчановки столкнулся с Поливановым.
— Мишель! — крикнул Поливанов на всю Молчановку. —
Я Пушкина встретил! Своими глазами видел! Он гулял сначала по Тверскому, а потом по Пречистенскому!
Лермонтов схватил Поливанова за плечи.
— Это правда? Ты его видел?
— Ну, конечно, правда! Он, наверно, к Нащокиным шел! А я все время за ним, все время за ним!
— Пушкин был на Пречистенском? — повторяет Лермонтов, остановившись посреди улицы перед дворником в тулупе, с удивлением наблюдающим за господами студентами. — Значит, и я могу его там встретить! Возможно ли?.. — шепчет он, глядя на звездное небо над головой. — Столько счастья в один день!..
За три следующих дня студент Лермонтов сделал не один десяток верст, прохаживаясь то по Пречистенскому, то по Тверскому бульвару. Сердце его замирало каждый раз, когда вдали на дорожке показывалась какая-нибудь фигура в крылатой шинели с Цилиндром на голове.
Но поэта он так и не встретил. А скоро, говорят, Пушкин и вовсе уедет в Петербург. Ну что ж, и он тоже поедет когда-нибудь в Петербург и станет, как на часах, у его дома и дождется Пушкина, хотя бы пришлось стоять целые сутки!
ГЛАВА 30
— Нет, Мишенька, на антресолях у тебя тесно. Еще, не дай бог, пол провалите!
— Ну что вы, бабушка, право!
— А что же, очень просто! Сколько всех придет-то?
— Не могу вам точно сказать, но с моего прежнего факультета кое-кто да кое-кто из словесников. Потом, по старой памяти, Дурнов с Сабуровым, ну, Лопухин Алеша, Поливанов — этих я не считаю. Потом кто же?.. Будет Закревский, Шеншины, обещал Святослав прийти. Вот как будто и все.
— Ну вот и соберетесь внизу в гостиной. Этакую ораву разве антресоли выдержат? Обязательно пол треснет!..
— Но, бабушка, зато у меня там…
— Нет уж, Мишенька, ты, сделай милость, со мной не спорь…
Вечером в гостиной — клубы табачного дыма, громкие молодые голоса, изредка звуки фортепьяно.
Большинство гостей еще не привыкли курить и дымили особенно много. Но это не мешало ни оживленным спорам, ни горячему воодушевлению.
— Господа, пусть нашим девизом будет: поменьше слов, побольше дела!
— Слово есть или мысль, или пустой звук!
— Это уже кем-то сказано прежде тебя!
— Очень может быть, но я с этим согласен.
— А какое дело имеешь ты в виду?
— Сначала создание студенческого союза, а потом… потом жизнь сама подскажет. Жизнь — это действие, а действие — это борьба.
— Но подготовка к борьбе, эта подземная работа, о которой еще в прошлом году у нас на физико-математическом Герцен говорил, это тоже жизнь и тоже действие.
— Допустим. Но мы ни к чему не готовились, а просто бездействовали.
— Господа! — покрывая шум звонким голосом, крикнул очень живой, небольшого роста Шеншин с блестящими глазами на всегда оживленном безусом лице. — Кто в последние два-три дня бывал на Тверской? Ты не был, Лермонтов? Ты что-то все молчишь сегодня. Опять стихи замучили?
— Разве я молчу? — уклончиво отвечает Лермонтов, продолжая одной рукой наигрывать что-то на фортепьяно. — Послушай это место: что это такое?
Шеншин молчит, нахмурив лоб.
— Это andante из Седьмой бетховенской сонаты!
— Кто это крикнул? — Лермонтов быстро повернулся к своим гостям. — Закревский, ты? Вот молодец! А ведь мы с тобой ее всего один раз и слышали!
— Что ж тут удивительного! Ты тоже один раз это слышал и не только запомнил, но и подобрал. Постой-ка… я попробую…
Закревский, усердный посетитель концертов и оперы, знающий историю всех московских певцов и певиц, подошел к инструменту.
— Нет, господа, подождите, — остановил его Шеншин, — я хочу вам рассказать то, что видел на Тверской. Тебе, Лермонтов, это будет интересно.
— Ну, говори скорей, Шеншин, что ты видел?
— На Тверской псковские мужики хуже чем в лесу заблудились, честное слово. Гляжу, бродят по Тверской бородачи с бабами и ребятами — голодные и без пристанища.
Лермонтов внимательно слушал.
— Псковские? Это из наших краев. Зачем же они здесь?
— В Тобольскую губернию переселяются.
— Добровольно? — неожиданно спросил Дурнов.
— Ты, Дурнов, спрашиваешь, как женщина. — Лермонтов строго посмотрел на него. — Ты, может быть, думаешь, что и в крепостные идут добровольно? Я видел однажды в детстве крестьянский бунт. Этого забыть нельзя. Вот это было добровольно!