Из сборника ''Маленький человек' и другие сатиры'
Шрифт:
– Я рад слышать это. А то обидно было думать, что такие прелестные цветы приносят вред.
Когда я поднялся, чтобы уйти, он тоже встал.
– Как мило с вашей стороны, что вы заговорили со мной.
– Мне это доставило только удовольствие... Здесь, в парке, я обычно бываю днем. Если вам когда-нибудь захочется поболтать со мной еще, вы можете найти меня здесь.
– Чудесно!
– воскликнул старик.
– Чудесно!.. Я стараюсь дружить с животными и цветами, но мне не всегда удается понять их.
Тут мы распрощались, и он опять уселся на скамью, положив руки на колени.
Когда я в следующий раз встретил его, он стоял у ограды, держа на руках старую, очень несчастную с виду кошку.
– Терпеть не могу мальчишек, - сказал он, даже не поздоровавшись. Знаете, что они вытворяли с этой бедной старой кошкой? Тащили ее на веревке и хотели утопить. Видите, как глубоко врезалась веревка вот здесь! Мне кажется, мальчишки презирают всех старых и слабых.
Он протянул мне кошку, которая в его маленьких высохших руках казалась почти мертвой. Более несчастного существа мне еще не приходилось видеть.
– Я думаю, - сказал он, - что кошка - одно из самых изумительных созданий в мире. Как глубоко заложена в ней жизнь!
Пока он говорил, кошка приоткрыла пасть, словно протестуя. Вид у нее был самый плачевный.
– Что же вы думаете с ней делать?
– Возьму домой. Ведь тут она может умереть.
– А вы не считаете, что для нее это было бы куда лучше?
– Как знать! Я подумаю. Полагаю, что немножко ласки и тепла пошло бы ей на пользу. Она ведь очень умная: я вижу это по ее глазам.
– Можно мне пройтись с вами немного?
– О, я буду счастлив!
Мы пошли рядом, привлекая к себе насмешливые взгляды чуть ли не всех прохожих: уж очень лицо его напоминало лицо матери, кормящей ребенка!
– Вот увидите, - заверил он меня, - завтра эту кошку нельзя будет узнать. А сейчас мне нужно пробраться к себе так, чтобы моя хозяйка не заметила. Странная она женщина. Я уже подобрал несколько бездомных животных.
– Могу ли я чем-нибудь вам помочь?
– Благодарю вас... Я сейчас позвоню у черного хода, и когда хозяйка пойдет вниз открывать, я проскочу наверх через парадное. Она подумает, что это мальчишки. Они ведь часто так делают.
– Но разве она не убирает ваши комнаты, не прислуживает вам?
От улыбки лицо его еще больше сморщилось.
– У меня всего одна комната, и я сам убираю ее. О, мою хозяйку никак нельзя допускать до этого дела, даже если б это и было мне по карману... Не откажите мне в любезности, пойдемте со мной. Вы могли бы отвлечь ее внимание, спросив, где живет мистер Томсон. Это я. В музыкальном мире я был известен под фамилией Моронелли. Но, по правде сказать, в моих жилах нет итальянской крови.
– А наверх мне можно подняться?
– Это будет большой честью для меня. Но я живу очень скромно.
Мы вышли из парка у Ланкастерских ворот, там, где все дома такие богатые, и углубились в узкую улочку, чем-то похожую на грязного ребенка, который прячется за материнской юбкой. Здесь он вынул из кармана газету и завернул в нее кошку.
– Странная она женщина, моя хозяйка, - повторил старик.
– Родом из Шотландии, знаете ли.
Потом он решительно позвонил и стремглав бросился вверх по лестнице.
Но уловка не удалась. Когда он открыл дверь, я увидел в передней невысокую худую женщину, одетую в черное, с суровым, бугристым лицом. Ее голос прозвучал резко и решительно:
– Что это у вас, мистер Томсон?
– Газета, миссис Марч.
– Вот как! Но эту кошку вам все равно не удастся протащить наверх.
И тут в голосе этого маленького тщедушного старичка вдруг зазвучала отчаянная решимость.
– Отойдите, прошу вас. Если вы меня не пустите, я съеду с квартиры. Кошку необходимо отнести наверх. Она больна, и я возьму ее к себе.
Тут вмешался я:
– Скажите, здесь живет мистер Томсон?
В ту же секунду он проскочил мимо нее и кинулся наверх.
– Это он, - ответила хозяйка.
– До чего же он мне надоел со своими грязными кошками! Он что, вам нужен?
– Да.
– Он живет на самом верху, - сказала она, а затем неохотно, и как бы извиняясь, добавила: - Ничего не могу поделать, он всегда меня раздражает.
– Это не удивительно.
Она взглянула на меня. Неудержимое желание поболтать, одолевающее тех, кто целыми днями открывает на звонки дверь, и присущая шотландцам страсть оправдываться одновременно отразились на ее лице, которое было похоже на холмистый берег, иссушенный восточным ветром.
– Еще бы!
– воскликнула она.
– Я не отрицаю, человек он добрый. Но у него нет ни капли здравого смысла. Одному богу ведомо, что творится у него там, наверху. Даже не знаю, зачем я держу его у себя. Такому старику следовало бы быть разумнее. Сам недоедает, а их кормит.
Она замолчала, бесцеремонно разглядывая меня своими холодными, блестящими глазами.
– Если вы пойдете наверх, - продолжала она, - постарайтесь образумить его. Меня он никогда к себе не пускает. Не знаю, зачем я только держу его.
Я поднялся на третий этаж. Лестница была узкая, но чистая и пахла клеенкой. Выбрав наугад одну из двух дверей, я постучал. Из-за двери осторожно высунулось его выразительное сморщенное лицо.
– Ах, это вы!
– обрадовался он.
– А я боялся, что это она.
Комната была довольно большая. Вся обстановка состояла из складной кровати и комода, на котором стояли кувшин и таз. Пол ничем не был застлан. На стене висела птичья клетка с настежь открытой дверцей. В комнате пахло мылом да еще животными и птицами. Из стен, побеленных поверх зеленых продранных во многих местах обоев, торчали гвозди без шляпок. На гвозди высоко над полом были насажены деревянные жердочки, служившие насестом для птиц. Открытое окно было завешено проволочной сеткой. Небольшая спиртовка и старый халат, висевший на вешалке, завершали убранство комнаты, в которую я вошел не без опаски. Старик не преувеличивал. Кроме новой кошки, здесь были еще три кошки и четыре птицы. Все птицы, кроме снегиря, были искалеченные. Кошки жались к стене, стараясь держаться от меня подальше, но внимательно следили за каждым движением своего хозяина. Больные птицы забились в клетку, и только снегирь сидел у него на плече.