Из записок сибирского охотника
Шрифт:
Понятное дело, что я, тотчас увидав такие отношения, не заявлялся к этим достойным людям не только в их квартиры, но с особой улыбкой проходил мимо, встречаясь на улице, как бы не обращая на них внимания… Честь им и слава!.. Они научили меня смолоду понимать людей дальше их наружного приличия и глубже уяснить тот великий смысл, который так ясно определился в словах нашего старого поэта, что
…все други, все приятели До черного лишь дня…Не упомню, которого именно числа, но знаю только, что это было в конце июня, ко мне вечером приехал Кобылин и, ни слова не говоря, а лишь двусмысленно поглядывая, подал мне запечатанный конверт, на котором красовалась крупно написанная и подчеркнутая надпись: «Экстренно, весьма нужное».
— Что это такое? — спросил я улыбающегося Ваську.
— Читай, сейчас только подписана.
— Что, брат. Верно, драть, что ли, нас с тобой станут?
— Ну, драть не драть, а приготовляйся. Прочитай, так увидишь…
Бумага от управляющего, с показанием числа и часа категорически гласила о том, чтоб я немедленно, в продолжение 24 часов, сдал Верхний промысел Кобылину, а от него в это же время принял Средний.
— Отлично! Теперь он попался! И спасибо, что глупее и вместе с тем умнее этого ничего не придумал, — сказал я и заходил по комнате.
— Не понимаю, как соединить то и другое вместе: ведь это абсурд!
— Какой тут абсурд, а просто для него, дурака, это яма, но для нас спасение.
— Ну так что будем делать? — спросил он озабоченно.
— А ничего особенного. Приезжай утром ко мне, я тебе сдам казну, золото и свое хозяйство. Потом поедем к тебе — я приму то же самое у тебя, и только! А затем тотчас напишем в главную контору рапорты, что мы, согласно распоряжению, по краткости назначенного времени, сдали друг другу только казну и металл. А что касается работ и промыслового хозяйства да хранящихся в магазинах припасов и матерьялов на сотни тысяч — того не сдали даже и по счетам, а потому за целость всего этого капитала не отвечаем и просим сложить с себя всякое нарекание.
— Вот это верно, Мамка! — вскричал мой приятель и ударил меня по плечу.
— А то как же иначе? Подумай! У тебя одного более чем на четыреста тысяч считается по спискам, да у меня с лишком на триста — это ведь и волос не хватит.
— Верно, верно! Давай, брат, садись и пиши рапорт, а цифры потом вставим.
Я действительно ту же минуту пошел к столу и набросал черновую, которую Васька взял в карман, а затем, сев на коня, уехал уже поздно вечером, обещаясь приехать пораньше утром.
Я позвал Михаилу, сказал суть дела и велел, чтобы он разбудил меня в четыре часа, а завтра приготовил мне белье и платье в чемодан.
— Это, барин, что же за оказия? Только приехали, маленько послужили, да снова и гонят на другое место, — сказал осовевший Михайло.
— Видишь, значит, не ко двору пришелся «хозяину».
— Зачем же это господину К. дают такую волю: что вздумал, то и колобродит. Ну не диво ли!
— Значит, воля начальства, а мы должны исполнять приказание. На то, брат, и служба, а ты вот ступай да и делай, что сказано.
— Слушаю-с, а только все это как-то забавно — одна суматоха! — говорил он как бы про себя, неохотно удаляясь.
Часов около пяти утра я уже был на ногах. К семи смыл шлиховое золото и, напившись чаю, поджидал Кобылина. Он приехал около девяти, принял от меня денежную сумму, все хранящееся в кладовой золото, и мы вместе уехали на Средний, где последовала таковая же приемка с моей стороны.
Вечером перетащился ко мне Михайло с неизменным Танкредом, привез с бельем и платьем чемодан, и мы поместились в квартире Кобылина, а он отправился со своим скарбом в мои Палестины, оставив мне все свое хозяйство.
В главной конторе, получив наши рапорты, призадумались не на шутку, не зная, что с нами делать.
Утром, тоже около четырех часов, я, пригласив военный караул, отправился в главную кладовую, чтоб взять оттуда бадьи с черными шлихами для отмывки золота. Но надо заметить, что этих бадей осталось от Кобылина одиннадцать штук, о чем он мне сказал при сдаче, а потому необходимо было поторопиться.
Лишь только открыл я кладовую, а рабочие вынесли из нее бадьи, как я заметил, что около палисада дома управляющего, в полном смысле слова, крадется согнувшись К. в своем несменяемом сером пальто. Я нарочно сделал вид будто не замечаю его шпионства и велел ставить бадьи на носилки.
— Позвольте! — вдруг сказал появившийся ревизор и принялся осматривать подвешенные восковые печати на бадьях.
— Это что же за ослушание! — проговорил он, волнуясь и поглядев строго на меня.
Я все время молчал и ожидал, что будет дальше. К., приняв это молчание за сознание проступка, тотчас велел позвать из конторы дежурного, принести бумагу, чернила, перья и потребовал военного офицера, заведующего местной командой. Не прошло и четверти часа, как все это явилось, точно по щучьему веленью, и приглашенные свидетели сгруппировались около кипятившегося К.
— Господа! — сказал он, обращаясь к ним. — Вероятно, и вы все слышали о сделанном распоряжении, как печатать казенный интерес. Так вот не угодно ли вам засвидетельствовать тот факт, что господин пристав не подчиняется этим требованиям и опечатывает бадьи с драгоценным металлом только одной своей печатью, но не по указанному мною способу.
Тут мне стало как-то жалко доверенное лицо генерал-губернатора перед разнородной толпой, собравшейся на улице, а потому я тихо и спокойно сказал: