Из жизни кукол
Шрифт:
Кевин узнал музыку, лишь сев на свое место. Он сам ее выбрал, и все же мелодия застала его врасплох. “Утанмира” Яна Юхансона. Он выбрал эту песню ради мамы, но мама даже не смогла приехать.
Тут же подступили слезы. Печальные звуки органа перенесли Кевина на пятнадцать лет назад, в то лето на севере, в Онгерманланде, во времена, когда родители еще были счастливы. Они снимали домик, и мама ставила эту пластинку, а поодаль блестела Онгерманэльвен, папина река.
Их трое, здесь только они, тишина, луговые цветы и высокие небеса.
– Ну-ну… – Брат похлопал его по колену, как ребенка, и протянул бумажную салфетку. Жест ласки и участия, но
Бедняжка Кевин Костнер расплакался.
Когда орган отзвучал, служитель встал перед алтарем, располагавшимся, по христианской традиции, на востоке и символизировавшим восход солнца, воскрешение. Он заговорил, и стало неважно, что на нем серый будничный костюм. Он все равно выглядел как священник.
Служитель сказал несколько слов об отце, а потом повернулся к Кевину.
– Никогда не становись полицейским… Так говорил ваш отец, после тридцати лет службы в полиции, а вы, Кевин, рассказывали, что в глубине души он все-таки до конца оставался именно им. Полицейским…
Кевин склонил голову и перестал слушать. Он знал речь заранее – сам же и одобрил ее окончательную версию не далее как сегодня утром, по электронной почте.
В глазах защипало, и Кевин опустил глаза на мозаичный пол цвета слоновой кости. Снова и снова повторялся рисунок – квадратные камешки перемежаются извивающимися змеями.
Потом Кевин посмотрел на руки, мокрые от слез. Служитель вдруг замолчал.
По полу простучали чьи-то шаги, и Кевин поднял голову.
Прибыли еще двое желающих проститься.
Одну из них Кевин ждал. Высокая стройная женщина лет семидесяти, копия Хелен Миррен с ярко-рыжими волосами. Вера Дагерман, которой коллеги-полицейские дали прозвище “Замдиректора”: она руководила своим отделом, как предпринимательница – фирмой.
А вот второго посетителя Кевин совсем не ожидал увидеть.
A loving mother reuniting with her lost son [13] , подумал он.
Пережившие обычную травму
“Ведьмин котел”
Прежде чем зайти в кабинет, Луве бросил взгляд на полоску пластика со своим именем. На табличку, изготовленную на принтере для этикеток. Когда Луве в первый рабочий день показывали офис, табличка уже была на двери, и он тогда подумал, что у нее дешевый вид. Сейчас табличка отклеилась по краям, и клеевая полоска покрылась тонким слоем черной пыли. Луве думал заменить табличку на настоящую, но теперь это уже не казалось ему необходимым.
13
Любящая мать воссоединяется с потерянным сыном (англ.).
Грязный, затертый прямоугольник давал понять: хозяин кабинета ничуть не лучше остальных, он не начальство. Ему и так сойдет.
В окно лился молочно-белый свет, от которого бумаги на столе казались серыми. Луве уже привык не переписывать свои заметки начисто сразу после сессии; он оставлял записи отлежаться несколько недель, чтобы перечитать их новыми глазами и уж потом переписывать начисто. Сейчас на столе были разложены записи, сделанные во время индивидуальных сессий с Мерси.
Беседа с девочками состоится сегодня, чуть позже. Луве поражало, насколько одинаково они рассуждают, при таком разном происхождении.
Естественно, они очень близкие
Луве уставился в бумаги, подбирая нужную формулировку.
Смерть, ненависть и злобу, написал он наконец, надеясь, что потом сумеет развить эту мысль.
Собирая бумаги, он заметил, что одна страница попала сюда после сессии не с Мерси, а с Новой. Да, ему иногда трудно отделить одну девочку от другой, и неудивительно, что он иногда путал записи, хотя это и непрофессионально. Луве отложил бумаги и посмотрел в окно.
Поодаль девчонки, сбившись в стайку, курили и смеялись над какой-то ерундой.
Луве вспомнилось его собственное детство и отрочество, папа, мама. Несколько лет сжались до нескольких мучительных секунд; потом Луве прогнал воспоминания и вернулся к размышлениям о Мерси.
В начале терапии Мерси была довольно замкнутой, и сначала он думал, что это из-за языка. Оказалось – он ошибается, поскольку она говорила по-шведски в общем и целом без ошибок. В ее шведском даже слышалось норрландское влияние – сказалось время, проведенное на севере, в Емтланде. Мерси – в высшей степени умная девушка, к тому же эрудированная, и Луве очень скоро пришлось пересмотреть свои стереотипы касательно нигерийских беженцев. Как-то раз, заметив, насколько Луве удивлен ее осведомленностью в предмете, Мерси выдала комментарий, который Луве поспешил записать. Нигерийцы – в противоположность тому, как о них принято думать – хорошо интегрированы в шведское общество. Елки, да почитайте о Докторе Албане [14] . Зубной врач, всенародно любимый музыкант, приятельствует с Бьёрном Боргом.
14
Албан Узома Нвапа, шведский музыкант нигерийского происхождения, владелец звукозаписывающей студии.
“Интегрированы” и “в противоположность тому, как”, подумал Луве. Нечасто услышишь такие слова от шестнадцатилетнего человека, прожившего в Швеции всего два года.
Луве стал листать свои записи дальше. У Мерси в прошлом имелось что-то, что она от него скрывала. Иногда она бывала более или менее откровенной, особенно когда речь шла о выражении абстрактных мыслей, но глубин ее души Луве пока не достиг.
Мерси раз за разом возвращалась к одной и той же теме: ужас, который внезапно накатывал на нее через равные промежутки времени. Луве считал, что речь идет о панических атаках, хотя все было не так просто. Иногда Мерси описывала чувство довольно размыто – “страх, которому я не могу подобрать названия” или “рядом что-то, что желает мне зла”. А иногда бывало очевидно, что страх мучит ее физически. Луве подчеркнул несколько фраз.