Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс (сборник)

«Ура! Свобода! Наконец-то каникулы… Целых три летних месяца впереди! Здорово как…» – легкомысленно пропела про себя Катя и подпрыгнула на ходу, пытаясь зацепить ветку сирени. Нет, не получилось. Бросив сумку с книжками в траву, снова подпрыгнула и уцепилась-таки за прохладную гроздь, подтянула тяжелую ветку, отломила небольшой отросток. Выскользнувшая из рук ветка тут же пружинисто и возмущенно рванулась вверх, словно не желая больше отдавать ни грамма кудрявой пахуче-нежной

красоты. «А мне больше и не надо, чего ты… – вежливо извинилась перед ней Катя. – Мне для полного счастья и этой маленькой веточки хватит. Каникулы у меня! Понимаешь? Последние мои школьные каникулы…»

Сиренью зарос весь их маленький двор, примыкавший к старому трехэтажному кирпичному дому довоенной еще постройки. Ее ненавязчиво-мещанский аромат, смешиваясь с доносящимися из открытых окон запахами жарящейся картошки с луком и ядреных борщевых приправ, создавал почему-то необыкновенное ощущение ясности и простоты жизни, понятной и повседневной ее прозрачности и некоего даже счастья… А кто сказал, что счастье не может пахнуть жареной картошкой с луком? Особенно в теплых майских сумерках, особенно в сиреневом дворе родного дома, где прошло твое детство…

Подняв из травы сумку с книгами, Катя весело перекинула ее через плечо и быстро пошла к своему подъезду – дома Соня ее заждалась, наверное.

– Катюш, ну где ты так долго? Я и ужинать не сажусь – тебя все нет и нет…

– Да мы с девчонками на дальний пруд ходили!

– Зачем?

– А проверили, можно там купаться или нет. Завтра же у меня каникулы начинаются, Сонь! Ох уж и накупаюсь!

– Вот и не знаю, придется ли тебе купаться-то, Кать. Неприятности у нас большие. Леночка звонила…

– А что такое? С детьми что-то? – испуганно обернулась к ней Катя.

– Нет, с ребятами все в порядке.

– Уф, слава богу! А что тогда?

– Да бросил ее этот придурок! Муж так называемый… Садись давай ужинать быстрее, я расскажу.

Катя прошла из маленькой прихожей в комнату, скинула с себя и бросила на кровать юбку и белую школьную блузку, натянула старенький ситцевый халатик. Пошла было на кухню, но, встретив на пути мамин взгляд, улыбающийся ей укоризненно с большого портрета на стене, круто развернулась, достала из шкафа плечики и, торопливо расположив на них свою одежку, так же торопливо засунула ее в шкаф. «Видишь, я хорошая девочка…» – улыбнулась она в сторону портрета. Показалось, что и мама ей тоже улыбнулась. Как всегда, впрочем…

– Сонь, а как это – бросил? – заходя на кухню и садясь за покрытый клетчатой клеенкой стол, возмущенно спросила Катя. – С тремя детьми мал мала меньше разве бросают? Ты что, Сонь, так не бывает…

– Бывает, Катюшка, бывает, – грустно вздохнула Соня, ставя перед ней тарелку с рассыпчатой гречневой кашей и одиноко пристроившейся сбоку бледной молочной сосиской. – Говорила я ей – ненадежный он человек, трусовато-хлипкий какой-то… Вот тебе и пожалуйста! И как она теперь одна с детьми справится?

– Ну да… А что она? Плачет?

– Ну конечно, плачет. Ты же знаешь нашу Леночку. Сидит вся, горем убитая. А самое интересное – с понедельника детсад на ремонт закрывают. Обидно, Тонечка только-только начала привыкать… И на работе ей отпуска не дадут – она недавно совсем устроилась. Это еще за то спасибо, что взяли на хорошее место с тремя малыми детьми!

– Сонь,

так давай ребят на лето к себе заберем, а?

Я же на каникулах!

– Да я сначала тоже об этом подумала… Только знаешь, нельзя ее там одну оставлять, изведется совсем. Она ж над детьми трясется, как курица-наседка! В общем, придется тебе, Катюшка, свое последнее лето в няньках провести. Вот прямо завтра с утра и поезжай к ней, чтоб к понедельнику успеть! Я б и сама поехала, да отпуск все равно не дадут – годовой отчет на носу.

Соня вздохнула, поковыряла вилкой гречку, задумалась.

– Даже есть не хочу, Кать! Целый день на работе ничего не ела, и не хочу. Прямо как обухом по голове ударили! Ну вот скажи – что это за мужик такой? Злой, капризный, детей совсем не любит… Да лучше век в девках вековать, чем с такой сволочью жить.

– Да ладно тебе! – с трудом проговорила Катя набитым кашей ртом. – Подумаешь, горе! Другого найдет!

– Да, Катюшка. В твоем возрасте все море по колено! И я вот такая же была, пока с вами одна не осталась…

Уже ночью, лежа в постели, Катя и сама тихонько, чтоб не услышала Соня, всплакнула в подушку – так Леночку жалко… Такая она у них сирота безответная – никогда себя защитить не может. Это она в маму, наверное… Они-то с Соней точно в отца пошли – уж умеют за себя постоять. Почему-то Катя была уверена, что характер ей достался именно отцовский, да и внешность тоже, если судить по большой, увеличенной в несколько раз фотографии, вставленной в красивую рамку и висящей над ее кроватью вместе с портретом матери.

Ей ровно год был от роду, когда родители погибли, оставив старшую дочь, двадцатитрехлетнюю Соню, с восьмилетней тогда еще Леночкой и с ней, с Катей, совсем еще, получается, крохой на руках. Довольно глупо погибли – сами навстречу смерти полетели. Соня рассказывала – как получили письмо из детдома с приглашением на встречу выпускников, так ни минуты не сомневались – решили обязательно лететь в тот далекий, богом забытый сибирский городок. И ее, маленькую, хотели с собой взять, потому как грудная еще была. А Соня не дала – поезжайте, говорит, сами по себе, отдохнете от нас. Вот и отдохнули… Разбился их самолет над сибирской тайгой – никого в живых не осталось. И пришлось бедной Соне перекраивать свою жизнь, то есть быть сестренкам и мамкой, и нянькой. Благо, что эту квартиру в их военном городке навсегда им отдали, как детям погибшего офицера, а то б куда она с ними делась, родственников-то – никого. И ничего, что однокомнатная. Им и втроем места в ней всегда хватало. Тем более Леночка после школы в другой город уехала, в институт поступила, а потом сразу на втором курсе замуж выскочила.

А чтобы после гибели родителей их по детским домам распихать – Соня к себе такой мысли и близко не подпускала. Хватит того, что мама с папой в детдоме росли… Как определили их туда в пятилетнем возрасте, так они и не расставались никогда, до самой своей смерти. И любовь у них такая была, что все кругом завидовали. Соня с самого ее сиротского малолетства вместо положенных на ночь детских сказок только про маму-папу и рассказывала – какие они хорошие были, да как дружили, да как потом поженились, да как мечтали себе много-много детей завести… А чем не сказка? Такая любовь, как у них, только в сказках и бывает. И ничем она не хуже Иванушкиной-Аленушкиной…