Шрифт:
Часть первая
«Ну как, скажите на милость, отыскать ее здесь? Настоящее столпотворение вокруг! И это они называют отдыхом? Недавно я слышал от одного знакомого парня, наводившего чистоту на местном пляже, что за летний сезон он подбирал сотни использованных презервативов. Ну, с меня довольно! И слышать больше не хочу о Лазурном береге! Если, проезжая по верхней дороге, вам нечаянно откроется вид на живописную пустынную бухту и вас охватит неудержимое желание искупаться, не спешите нырять в воду, ибо вы рискуете напороться на старую автомобильную покрышку, расколотый ночной горшок, битое стекло, ржавое ведро — словом, на все то, что делает побережье похожим на мусорную свалку. И среди всего этого хлама плавают крошечные рыбешки с настолько блеклой чешуей, что ни один ихтиолог не определит, к какому виду они относятся. В прибрежных ресторанчиках вам подадут блюдо из рыбы, которая была выловлена отнюдь
И как в этом скопище людей найти мою красотку? Ведь издалека все юные девицы кажутся на одно лицо. Я едва удержался от смеха, когда Соня Лупуческу, расхваливая передо мной на все лады Изабель, заявила: „Разве ты не заметил, — где бы ни появилась наша дочь, она всегда краше всех?“ Черт бы побрал эту сумасбродную славянку! Я, должно быть, лишился рассудка, когда вздумал жениться на ней, а возможно, еще раньше, когда сделал ей ребенка. В моих ушах до сих пор звучат слова Сони, которые она произнесла, укладывая вещи нашей дочери: „Я положила в ночные тапочки иконку, — подарок Стефании. Надеюсь, ты не будешь против, если у нее появится желание помолиться? Поклянись!“ Вместо ответа я лишь пожал плечами. Прожив какое-то время с женщиной, которая, прежде чем лечь в постель, заглядывает во все углы в поисках нечистой силы, перестаешь обращать внимание на подобные мелочи. Теперь же меня раздражает лишь то, что она так и не научилась правильно выговаривать слова. Не могу представить, что много лет назад я имел глупость влюбиться в Соню именно за этот акцент, придававший ей — как мне тогда казалось — неповторимое очарование. Оглядываясь на прожитую жизнь, мы видим, что совершили немало глупых поступков. Казалось бы, люди с годами должны набраться ума. Не знаю почему, но этого никогда не происходит».
— Что ты тут делаешь?
Вздрогнув от неожиданности, Поль увидел дочь, стоявшую перед ним на большом валуне, куда он забрался, чтобы оглядеть сверху пляж. Она и в самом деле была хороша собой, но он понимал, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы предаваться отцовским чувствам. С некоторым раздражением он заметил, что дочь красит ресницы, а ее длинные распущенные волосы настолько выгорели на солнце, что казались обесцвеченными перекисью; и этого было достаточно, чтобы его настроение испортилось. «Посмотрим, что ты запоешь сегодня вечером, моя птичка!» — подумал он. И когда она подставила ему щеку для поцелуя, спросил:
— Где же твои вещи?
— Какие вещи?
— Не пришла же ты сюда в купальнике?
Она небрежно махнула рукой, тронутой золотистым загаром, в сторону пляжа.
— Вон там мои джинсы и майка.
— Так сходи же за ними.
Она открыла было рот, чтобы возразить, но тут же, словно смирившись, покорно побрела назад.
— И поторопись! — добавил он для пущей важности.
— Но стоило девушке спуститься с валуна и подойти к лестнице, ведущей на пляж, как он едва не рассмеялся: «Похоже, она взяла надо мной власть. Я теряюсь в ее присутствии. Ничего удивительного — ведь мы так редко видимся! Какую-то неделю за весь год, да и то летом. К тому же и в эти дни я провожу с ней всего лишь несколько послеобеденных часов, и то в присутствии Сони. Дочь едва ли прислушивается к бесконечным жалобам матери на ее проделки, произнесенные ворчливым, но снисходительным тоном, в котором звучит скрытая гордость. Бедняжка Изабель! Бедняжка Соня!» Полю ничего не было известно об их парижской жизни или, точнее, почти ничего. Однако стоило ему задаться этим вопросом, как перед его мысленным взором возникла давно забытая картина: Соня, лежа на узком диване, поздней ночью читает один и тот же роман Петреску, время от времени поглядывая на часы и прислушиваясь к шуму лифта за стеной.
Поддавшись минутной слабости, Поль подумал, что в бедах жены отчасти повинен и он. Но тут же отогнал от себя эту вредную мысль, ибо не испытывал ни малейших угрызений совести.
И вот маленькая мерзавка возвращалась, ступая босиком по песку в узких, обтягивавших бедра джинсах. Ветер трепал ее длинные волосы. Она то и дело поправляла спадавшие на лоб непослушные белесые пряди то правой, то левой ладонью, перекладывая транзисторный приемник из одной руки в другую. И в этом жесте было столько продуманного кокетства, что Поля охватил внезапный гнев на жену, прилагавшую немало усилий, чтобы привить дочери изысканные манеры. Он еще терпел, пока дочь посещала уроки танцев и сценического мастерства. Но когда Соня устроила Изабель в школу, где девочек учили ходить, сидеть, краситься и даже принимать гостей, он возмутился, уверенный в том, что в подобном учебном заведении могли готовить только профессиональных шлюх. И все же Изабель ходила в эту школу еще прошлой зимой до той поры, пока ей не исполнилось семнадцать лет. И вот две недели назад, решив угостить Поля пивом по случаю приезда в Сент-Трофим, Соня обратилась к дочери со словами: «Дорогая, обслужи отца». Изабель поднялась и неторопливо направилась к холодильнику. И когда дочь, покачивая бедрами, соизволила наконец подойти к нему, Поль увидел в ее руках ликерную рюмочку, наполненную пивом. Тут его терпению пришел конец.
— И этому тебя учили в школе хороших манер?
— Будь снисходительным, — сказала Соня, — ведь она посещала ее всего каких-то полгода.
— Допустим, но ты не находишь, что девчонка отстает в умственном развитии? Неужели она ни разу в жизни не видела пивного бокала?
Изабель неожиданно рассмеялась.
— Так ты пошутила?
— Нет, я не заметила разницы.
Поль обратился к Соне:
— Ты уверена, что у нее все в порядке со зрением?
— Конечно. Дорогая, ведь ты хорошо видишь, не правда ли?
Это произошло в середине августа в воскресенье после обеда. Впоследствии он не раз заметит за дочерью и другие странности. Сейчас он спешил отвести Изабель к своей машине, припаркованной на центральном городском бульваре.
— Куда мы едем?
— В Тарде.
— В Тарде! А мама знает?
— Ну да, твой чемодан в багажнике.
Он понял, что девушка немного струхнула, но не подала виду.
— Это похоже на похищение.
— Прекрасно, ты можешь позвать полицейского. Вот, кстати, и постовой. Мои документы в полном порядке, впрочем, как и твои; они лежат в моем кармане.
Он вдруг почувствовал, что у него немного кружится голова. И пока Изабель открывала правую дверцу автомобиля, а затем с большой неохотой усаживалась рядом с ним на переднее сиденье, он на какое-то мгновение ощутил себя хозяином положения. И тут же его охватило какое-то смутное беспокойство.
— Надолго ли мы уезжаем?
— На несколько месяцев.
Он уже повернул ключ зажигания, когда Изабель положила свою левую ладонь на его руку:
— Но это невозможно.
— Еще как возможно! Едем, и прошу тебя, обойдемся без слез!
Их путь лежал через весь город. Они были вынуждены продвигаться вперед настолько медленно, что на забитых людьми тротуарах Поль мог разглядеть удивленные лица прохожих, оглядывавшихся на заплаканную девушку, сидевшую рядом с ним на переднем сиденье. Какое им до нее дело! Вот мерзавцы! А он-то думал, что Изабель не любила выставлять напоказ свои чувства! К тому же она ревела едва ли не во весь голос точно так же, как десять лет назад, когда он проживал какое-то время с ее матерью под одной крышей. Однажды он дал дочери затрещину, чтобы та не мешала ему работать. И добился обратного результата: не прошло и секунды, как Соня устроила ему такой шумный скандал, каких свет не видел. В конце концов, чтобы прекратить свару, ему пришлось закатить оплеуху и мамаше. И тогда они забились вдвоем в угол и подняли рев на весь дом. С той поры он не мог вспомнить, чтобы Изабель когда-нибудь еще плакала в его присутствии. Она всхлипывала так же, как и ее мать. Однако воспоминания Поля были весьма скудными, чтобы восполнить пробел длиной в целые десять лет. Ему вдруг показалось, что рядом с ним плачет навзрыд вовсе не его дочь, а посторонняя женщина. И это обстоятельство смущало и сбивало Поля с толку.
Между тем, по мере приближения к шоссе, Изабель постепенно успокоилась. Наконец, вынув из кармана бумажный носовой платок и маленькое круглое зеркальце, она стерла со щек следы размытой туши. Ей наскучила дорога, серпантином петлявшая в горах, и она включила транзисторный приемник, с которым, похоже, не расставалась ни днем, ни ночью. И, услышав голос своего любимого ведущего, сообщавшего скороговоркой на американский лад последние новости о том, какое место заняла та или иная песня в хит-параде, она расцветала на глазах. Ему вдруг показалось, что он является свидетелем воскрешения из мертвых. Лицо девушки раскраснелось, глаза заблестели, волосы развевались на ветру во все стороны. В такт музыке она покачивала головой и поводила плечами, и это движение невольно передавалось всему ее телу вплоть до кончиков пальцев длинных необутых ног, упиравшихся в дно машины. И так продолжалось на протяжении целого часа. По мере того как автомобиль взбирался в гору, воздух становился все чище и свежее. Изабель подняла на три четверти ветровое стекло со своей стороны. Поль потянулся рукой к ее коленкам, зажимавшим транзистор, и выключил музыку. Ему захотелось поговорить с дочерью, не важно о чем — лишь бы расположить к себе. Но она предупредила вопрос отца: