Избегайте занудства
Шрифт:
Независимую прогрессивную партию, собрание которой по выдвижению кандидатур на выборы он только что посетил с огромным энтузиазмом. Вернувшись оттуда, Лурия устроил в Лаборатории Джонса званый ужин для сбора денег в поддержку кандидатов от третьей партии. Почти все, кто работал в лаборатории, пришли на этот ужин независимо от политических убеждений, чтобы поесть двустворчатых моллюсков на пару, приготовленных в автоклаве, и выпить пива. Но это было слишком для Гарриет, которая вместе с Гасом и его лаборанткой Маридой Сванстром пикетировала это мероприятие, расхаживая с большими плакатами, на которых был лозунг "Уоллеса в президенты, Лурию — в вице-президенты!".
Излюбленным предметом сплетен неизменно оставалась прижимистость нашего полноватого директора, Милислава Демереца, неизменно отвечавшего на большинство предложений, хороших или плохих: "Сделайте!" С наступлением сумерек мы нередко наблюдали, как он бродит по территории, выключая свет в корпусах, из которых все уже ушли по домам. Убедить его согласиться на капитальный ремонт, если только это не было абсолютно необходимо, было почти невозможно. Как это ни смешно, он однажды отказался даже заменить треснувшую крышку
Вскоре, после того как Демерец стал директором, он переехал в Эрсли — деревянный фермерский дом начала xviii века, стоявший у северного края территории и до 1942 года входивший в состав имения площадью более ста акров, принадлежавшего Генри де Форесту, главный дом которого, Недермьюр, был построен в пятидесятых годах XIX века. В имении была большая конюшня, а также прекраснейший сад в английском стиле, снискавший немало похвал братьям Олмстед, по чьему проекту он был разбит. В начале века адвокатские таланты де Фореста, представлявшего железные дороги Моргана, помогли преумножить и без того большое состояние, доставшееся ему по наследству. Когда он работал директором Южных Тихоокеанских дорог, у него был свой собственный железнодорожный вагон. Но к последним годам его жизни, а умер он в 1938 году, время и Депрессия нанесли ощутимый удар по его капиталам, некогда превышавшим 70 миллионов и в итоге сократившимся до 8 миллионов. Не стало вскоре и некогда великолепного Недермьюра, который, как говорят, сгорел при загадочных обстоятельствах зимней ночью 1945 года, после того как госпожа де Форест навсегда переехала в свою нью-йоркскую квартиру на Парк-авеню.
Кондиционеры, за исключением нескольких лабораторных помещений, отсутствовали, поэтому лучшим способом бороться с летней жарой в Колд-Спринг-Харбор было купание в часы прилива у пристани перед Лабораторией Джонса. Когда позволяло время, мы шли купаться на песчаную косу, простиравшуюся на полмили и почти полностью отделявшую внутреннюю часть гавани от внешней. У пристани перед Лабораторией Джонса имелась принадлежавшая лаборатории байдарка, на которой мы плавали мимо шикарного ресторана Moorings на восточном берегу по пути в местную библиотеку или в кафе-мороженое, до которого плыть было всего минуты три, где подавали несравненный пломбир с сиропом и горячим шоколадом. Еще одна, широкая, лодка принадлежала Софи — пухленькой четырнадцатилетней блондинке, дочери генетика Феодосия Добржанского. Она проводила в Колд-Спринг-Харбор лето, помогая Барбаре Мак-Клинток ухаживать за ее кукурузными полями. Нередко она надумывала присоединиться к играющим в баскетбол на поле, расположенном к востоку от главной лаборатории Карнеги, откуда мячи нередко улетали в направлении бережно лелеемой Мак-Клинток кукурузы.
Большая часть земли по дороге к песчаной косе в то время не принадлежала Лаборатории. Обширным участком по-прежнему владела Розали Гардинер Джонс, жившая в особняке в одной миле вверх по дороге к железнодорожной станции Сьоссет. Она родилась в 1885 году в семье двух отпрысков местных землевладельцев и посвятила большую часть жизни борьбе за избирательные права женщин и адвокатской деятельности. Она прожила больше девяноста пяти лет. В молодости ее выдали за Клэренса Дилла, сенатора и светского человека из Вашингтона. Но этот союз не продержался долго: Розали вскоре обнаружила, что муж обращается с ней не как с равной, а сенатор был шокирован нечистоплотностью своей жены, закапывавшей мусор во дворе их дома. Впоследствии самыми верными спутниками Розали стали белые теннисные туфли и стадо коз, сопровождавших ее, когда она осматривала свои разнообразные владения по берегам гавани.
Я впервые встретил Розали, когда она вела свой грузовик с козами к принадлежавшему ей полуразвалившемуся деревянному дому середины XIX века чуть севернее Пожарного дома. Не предупредив Лабораторию, она однажды сдала этот дом фермерам с Ямайки, приехавшим на Лонг-Айленд собирать урожай овощей. Демерец немедленно отправился в полицию, где заявил, что этот дом, который он называл "Уют Рози", не годится для проживания людей. За несколько дней он получил предписание суда, требующее от жильцов покинуть этот дом. Розали не осталась в долгу и привезла представителей Национальной ассоциации по содействию прогрессу цветного населения, настаивая на том, что этих работников не стали бы выгонять, не будь они цветными. Но как только представители ассоциации увидели, в каком состоянии находился ее "уютный домик", они тоже пришли к заключению, что людям нельзя жить на такой помойке. В двадцатые годы, на пике эпохи Золотого берега, на Лонг-Айленде было сотни четыре роскошных владений. Чтобы посмотреть, как все это выглядело, я однажды в пятницу вечером прошел пешком несколько миль на север вдоль западного берега Колд-Спринг-Харбор. Пройдя мимо большого заброшенного лодочного сарая, я вскоре оказался у стен 150-футового особняка Куперс-Блафф, смотревшего через Централы-шй остров на коннектикутский берег в шести милях к северу. По другую сторону пролива шириной в полмили, ведущего в бухту Ойстер-Бей, доносилась музыка из шикарного яхт-клуба Seawanhaka — но в этот мир мне не суждено было попасть в то лето. Мощеная усадебная дорога вела от берега к проселку, по которому я дошел до небольшого полицейского участка в Коув-Нек. Там мне подсказали дорогу обратно в Лабораторию, до которой было две с половиной мили. Впоследствии я узнал, что без спросу зашел во владения детей Теодора Рузвельта, в чьем летнем доме Сагамор-Хилл неподалеку в то время по-прежнему жила его вторая жена.
Когда Лурия разговаривал на научные темы с биохимиком Сеймуром Коэном, который был на несколько лет его младше, атмосфера была всегда напряженной. Коэн жил со своей женой в Уильямс-хаусе в соседней с Лурия квартире. Два года назад Сеймур прошел курс по фагам, после чего переключился с исследований тифа на изучение репликации фаго в как химического явления.
В 1948
Он приехал на лето из Пенсильванского университета, чтобы проводить эксперименты в лаборатории Гаса Дёрманна, где он измерял, за какое время синтезируется фаговая ДНК при размножении вирусов. Жены Коэна и Лурия умели держаться друг с другом в рамках приличия, но Сеймур очень остро ощущал, что, будучи химиком, он навсегда останется аутсайдером в возглавляемой Дельбрюком группе по бактериофагам.
Курс по фагам завершился в конце июля полной ребячества торжественной церемонией, впервые проведенной без Дельбрюка, который еще не вернулся из Европы. Мне, одетому в белую простыню поверх шортов, доверили роль его призрака. Я был с ним примерно одного роста и старался имитировать его походку в приличествующей событию, над которым витал его дух, манере небожителя. Пиво было непременной составляющей, а полученные в результате вечеринки увечья послужили для молодых ученых хорошим предлогом, чтобы ближе познакомиться с лаборантками из Института Карнеги: и те и другие знали, что жизнь станет более одинокой, когда закончится лето. Этот курс свел вместе Гунтера Стента и Нао Окуда, и их связь продлилась все лето, несмотря на одно неудачное рандеву на поляне, поросшей ядовитым плющом [10] . Поздний вечер того дня я провел за игрой в пинг-понг под верандой Блэкфорд-холла с Софи Добржанской или с Нэнси Коллинс, в чьих массивных очках отражалось презрение, с которым она относилась к пустоголовым девушкам, изображавшим из себя невесть что. Нэнси, выпускница Вассар-колледжа, училась тогда в Нью-Йоркском университете и приехала в Колд-Спринг-Харбор на лето, чтобы помогать своему научному руководителю, Марку Адамсу, вести курс по фагам. Она прекрасно понимала, что большинство мужчин там не строило долгосрочных планов, и, как и я, терпеливо ждала встречи с достойным спутником жизни.
10
Ядовитый плющ, или токсикодендрон укореняющийся (poison ivy, Toxicodendron radicans), — североамериканское ядовитое растение, прикосновение к которому может вызывать сильные раздражения кожи. — Примеч. перед.
На корте перед Лабораторией Джонса антрополог Уильям Шелдон нередко играл в теннис со своей третьей женой, которая была его намного, намного моложе. Шелдон, работавший тогда в Колледже терапевтов и хирургов Колумбийского университета, добавлял последние штрихи к вскоре опубликованной книге "Типы несовершеннолетних правонарушителей". Он также работал над новым трудом, "Атласом человека", о котором вечером в четверг в конце июля прочитал лекцию. На этой лекции он представил свою концепцию, согласно которой человеческое тело следует рассматривать как сочетание трех качеств — эктоморфии (вытянутости), мезоморфии (мускулистости) и эндоморфии (полноты), которые развиваются на основе разных зародышевых листков. Соотношение различных типов тканей определяет, по Шелдону, не только соматотип (телосложение), но и темперамент человека. Эта лекция, богато проиллюстрированная фотографиями обнаженных мужчин, вполне могла бы быть воспринята как проявление девиантной сексуальности, если бы не смехотворные крайние случаи, преобладавшие на иллюстрациях, представлявших то изможденных эктоморфов, то не менее многочисленных распухших энтоморфов. Согласно разработанной Шелдоном схеме, где доля разных типов тканей обозначалась числовыми показателями, идеальным было телосложение 3-4-3, при котором все продукты всех трех зародышевых листков хорошо представлены при умеренном преобладании мускулатуры. Лурия не пошел на лекцию, не желая почтить своим присутствием эту откровенную чушь. Впоследствии Шелдон сообщил мне, что мое телосложение было 6-1-1, то есть я был эктоморфом, наделенным лишь минимальным количеством мышц в дополнение к моей коже и нервной системе. При этом он умолчал о той части своей теории, согласно которой эктоморфы имеют больше шансов рано или поздно попасть в психбольницу.
Столь же несуразную лекцию прочитал в следующий четверг физик-ядерщик Ричард Роберте, приехавший из Вашингтона, где он работал ведущим сотрудником отделения геомагнетизма в Институте Карнеги. Он сразу шокировал нас тем, что вошел в Блэкфорд с сумкой для гольфа, очевидно собираясь провести значительную часть времени своего визита на близлежащих полях для игры в гольф. Роберте получил образование в Принстоне, а в 1939 году установил число нейтронов, высвобождающихся при распаде, и эти данные впоследствии сыграли ключевую роль в разработке атомной бомбы. За это важнейшее для военных интересов открытие он получил медаль "За заслуги" от президента Трумэна. Впоследствии Роберте решил заняться биологией и в 1947 году прошел курс по фагам, который в тот год также прошли Лео Силард и Филип Моррисон, бывший студент Роберта Оппенгеймера, выполнявший теоретические расчеты для создания первой атомной бомбы. К всеобщему удивлению, первый опыт Робертса в биологии был никак не связан с прослушанным годом раньше курсом по фагам, поскольку его предметом было экстрасенсорное восприятие. Хотя Лурия вновь открыто объявил всем, что не желает почтить своим присутствием подобную ерунду, любопытство все же заставило прийти на эту лекцию почти всех, кто был тогда в Колд-Спринг-Харбор. Основным предметом ее были уже тогда поставленные многими под сомнение результаты экспериментов парапсихолога Джозефа Бэнкса Райна. Затем Роберте стал доставать карты из тщательно перетасованной колоды и предсказывать их достоинство. У присутствующих было отчетливое ощущение, что или он, или они рехнулись. В конце лекции берлинец Эрнст Каспари, специалист по генетике насекомых, со свойственной ему безупречной европейской учтивостью поблагодарил Робертса за эту совершенно неповторимую лекцию.