Избегайте занудства

Уотсон Джеймс Д.

В то лето в лаборатории работал Джулиан Дэвис, уроженец Уэльса, изучавший синтез белка у дрожжей. Джулиан радовался своему недавнему переходу из Гарвардской школы медицины в Висконсинский университет, где ему больше не приходилось выслушивать стенания председателя его отделения, Берни Дэвиса, по поводу левых убеждений его сотрудников. Однажды летом Джулиан распространил по лаборатории листовки, призывающие к демонстрации против церемонии инвеституры Чарльза Виндзора как принца Уэльского в Карнарвоне. Работавшая у Джулиана в то лето лаборанткой дочь нашего местного поселкового шефа полиции увидела эти листовки и сообщила о готовящейся акции своему отцу.

В такие времена шеф Маккензи не мог допустить выхода студенческой демонстрации из-под контроля. Ровно в то время, когда должно было произойти миропомазание принца Чарльза, он явился и остановил несанкционированное шествие по Бангтаун-роуд, главной дороге лаборатории.

К счастью, оказалось, что у шефа Маккензи не было надежных сведений о том, что в лаборатории в то лето свободно распространяли марихуану. После того как я попробовал ее сам на первой за лето вечеринке в Лаборатории Джонса, я решил воздерживаться от участия в подобных мероприятиях. Мне лучше было не знать о вещах, которые мое нынешнее положение обязывало меня пресекать. Еще до перехода к нам Джо Сэмбрука я знал, что для успеха нашей группы по опухолеродным вирусам требуется строительство новых лабораторных помещений в дополнение к тому пространству, что было выделено ему в лаборатории Джеймса. Поначалу я думал, что 60 000 долларов покроют расходы на новую пристройку с южной стороны здания этой лаборатории. И вот мы с Лиз отправились на самолете из Кембриджа на Лонг-Айленд, чтобы просить об этой сумме наследника фармацевтической компании Карлтона Палмера, чей роскошный дом в стиле Тюдоров стоял на соседнем Центральном острове. В конце воскресного обеда с Палмером у нашего соседа, одного из попечителей лаборатории и специалиста по лимфоме Бейарда Кларксона, мне сказали, что мне придется найти еще пятьдесят девять таких дарителей. Лаборатория по-прежнему остро нуждалась в ангеле-хранителе, как я сказал вскоре репортеру из местной газеты Long Islander, основанной Уолтом Уитменом и еженедельно издающейся в Хантингтоне. Выход получившейся в итоге статьи, к моей радости, привел к тому, что мне позвонил бывший член правления фармацевтической компании Pfizer Джон Дэвенпорт, у которого был летний дом неподалеку от Л идо-Бич на Южном берегу. Когда он еще работал в компании Pfizer, он руководил там проектом по исследованию РНК-содержащих опухолеродных вирусов, и ему понравилось то, чем я планировал заниматься в Колд-Спринг-Харбор. Вскоре он и Эд Пуллинг пришли к нам с Лиз в Остерхаут на домашний обед, после которого я провел для Джона экскурсию, показав ему, какая научная работа велась тогда в лаборатории. Меньше чем через неделю Дэвенпорт пригласил меня на обед в Университетский клуб в Нью-Йорке, где сообщил мне, что переводит на счет лаборатории акции компании Pfizer на сумму 100 000 долларов. Хотя стоимость нашего нового здания к тому времени выросла до 200 000, остальные 100 000 я к тому времени уже добыл. Строительство должно было начаться сразу после того, как сойдет снег.

Почти весь следующий учебный год мы с Лиз прожили в Колд-Спринг-Харбор, наслаждаясь видом на внутреннюю гавань, открывавшимся из больших восточных окон нашего нового дома из мексиканского кипариса. После Флоренции, куда мы полетели в ноябре 1969 года на конференцию по РНК-полимеразе, мы поехали на автомобиле в Венецию, а оттуда на поезде — в большой курортный отель на Боденском озере. Там проходило совещание, целью которого было дальнейшее продвижение проекта Лео Силарда по созданию европейского молекулярно-биологического научно-образовательного института. Из Цюриха, до которого было недалеко, мы полетели в Лондон, а потом отправились в Кембридж, чтобы познакомить Фрэнсиса и Лиз. Когда он понял, что "Двойная спираль" не вредит его репутации, книга перестала его раздражать. Вернувшись в Колд-Спринг-Харбор на праздники, мы с нетерпением ожидали появления Руфуса Роберта Уотсона в конце февраля 1970 года.

В мае Натан Пьюзи объявил, что в июне следующего года, после восемнадцати лет президентства в Гарварде, уйдет в отставку. Это никого не удивило. Его решения, связанные с захватом Юниверсити-холла, были законны, но неблагоразумны и привели к тому, что сотрудники разделились на два враждующих лагеря, на примирение которых без его отставки надежды не было. Через некоторое время он переехал в Нью-Йорк и стал президентом Фонда Эндрю Меллона. Добыв кучу денег для развития Гарварда, он теперь занимался куда более легким делом — раздавал их. Пол Доути и я не могли не отметить, что его единственная очевидная неудача в фандрайзинге состояла в том, что он так и не нашел никого, кто пожертвовал бы крупную сумму на строительство планировавшегося здания для нового отделения его университета — отделения биохимии и молекулярной биологии.

Летом 1970 года, впервые в своей истории, лаборатория в Колд-Спринг-Харбор не принимала гостей, проводивших исследования по своему собственному выбору. Для их размещения и для проведения ими осмысленных исследований не оставалось места. Вместо этого мы использовали свои ресурсы для проведения нового курса по молекулярной биологии и генетике дрожжей.

Этот курс должен был позволить ученым, интересующимся природой эукариотических клеток, узнать о потенциале методов генетики дрожжей. Осенью мы потратили 30 000 долларов, пожертвованных Мэнни Дельбрюк, на переоборудование бесхозной деревянной лаборатории Уопекс в общежитие для шестнадцати слушателей летних курсов.

Ульф Петтерссон в лаборатории в Колд-Спринг-Харбор в декабре 1971 года.

Это жилье должно было позволить нам начать программу летних курсов по нейробиологии. Часть денег, полученных по новому гранту почти на 500 000 долларов от Фонда Альфреда Слоуна, была использована на переоборудование верхнего этажа построенного в 1912 году Энимал-хауса в лаборатории и лекционные аудитории для нейробиологии.

Джо Сэмбрук в Колд-Спринг-Харбор в 1973 году.

После возведения в 1971 году пристройки к лаборатории Джеймса наша группа по опухолеродным вирусам вступила в свои права. Нам больше не приходилось играть вторую скрипку по отношению к соответствующим проектам Института Солка. У Джо Сэмбрука теперь работали Фил Шарп, выпускник Калтеха, и Ульф Петерссон из Уппсалы, с приходом которого у нас начались исследования опухолей, вызываемых аденовирусами. Оба они пришли к нам на временные ставки после работы постдоками и вскоре стали постоянными сотрудниками в штате лаборатории Джеймса.

Джейн Флинт, Терри Гродзике, Фил Шарп и Джо Сэмбрук в Колд-Спринг-Харбор в 1973 году.

Для содействия их независимой деятельности, а также для того, чтобы начать новые онкологические исследования в лаборатории, которую должен был освободить уходящий на пенсию Эл Херши, Джо написал заявку на большой грант, который вместе с грантом Национального онкологического института давал бы нам миллион долларов в год. Приезжавшие в Колд-Спринг-Харбор люди помогли выделить этот грант вне очереди, что позволило нам 1 января 1972 года учредить наш Онкологический центр.

Вскоре для таких исследований стали выделять еще большие суммы. Ричард Никсон по рекомендации Гражданского комитета за победу над раком, учрежденного благотворительницей Мэри Ласкер, только что с энтузиазмом подписал Национальный закон о раке. Было решительно объявлено, что если мы можем посылать людей на Луну, то мы должны уметь излечивать рак. Хотя в том, что эти два факта сопоставлялись, и не было безупречной логики, я чувствовал, что больший приток государственных средств необходим для того, чтобы системы с опухолеродными вирусами указали нам на мутантные гены, которые, как мы знали, вызывают рак. Поэтому я выступил перед Гражданским комитетом за победу над раком на одном из его первых собраний летом 1970 года.

Согласно закону "за победу над раком" президент назначил не только нового директора Национального онкологического института, но и членов нового Национального консультативного совета по раку, в число которых меня включили на двухлетний срок, начинавшийся с марта 1972 года. До этого я консультировал институт в качестве члена его секции онкологических исследований. Директором Национального онкологического института был тогда бюрократ Карл Меррилл, который неразумно организовывал комплексную программу по борьбе с раком по образцу успешной программы адмирала Риковера по разработке баллистических ракет Polaris. То единственное из собраний в Вашингтоне по планированию этой программы, на котором я присутствовал, не дало совершенно ничего. Я надеялся, что от будущих совещаний моего Национального консультативного совета по раку будет больше пользы. Еще несколько членов совета, как и я, занимавшихся чистой наукой, тоже умели видеть в глупостях глупости. Однако входившие в комитет врачи-онкологи хотели создания новых многофункциональных онкологических центров. При этом опыт показывал, что в таких центрах, которые уже работали в Нью-Йорке, Буффало и Хьюстоне, не были способны излечивать большинство форм рака, которым болеют взрослые, и создавать новые не было смысла, если мы не стремились только к тому, чтобы люди могли умирать в более приятных условиях. Не реклама, а вдохновенная научная работа могла дать нам знания, которые позволили бы рано или поздно научиться излечивать большинство форм рака. Настоящая работа для нашей лаборатории.