Избранная
Шрифт:
— Что за чертовщина тут творится? — кричит парень рядом со мной.
Я лишь качаю головой и продолжаю бежать. Я задыхаюсь, когда мы достигаем первого этажа и лихачи вываливаются на улицу. Воздух снаружи морозный и свежий, а небо оранжевое от закатного солнца. Оно отражается в черном стекле «Втулки».
Лихачи рассыпаются по улице, преграждая дорогу автобусу, и я прибавляю ходу, чтобы догнать хвост толпы. Мое замешательство рассеивается на бегу. Я давным-давно не бегала. Альтруизм не одобряет ничего, что делается исключительно для собственного удовольствия, и вот результат: мои
— Только не это, — бормочет эрудит. — Мы должны запрыгнуть на эту штуковину?
— Да. — Я задыхаюсь.
Хорошо, что я так часто наблюдала за прибытием лихачей в школу. Толпа вытягивается в длинную очередь. Поезд скользит к нам по стальным рельсам, его фонарь мигает, гудок ревет. Двери всех вагонов открыты в ожидании лихачей, и они грузятся группа за группой, пока не остаются одни неофиты. Неофиты, рожденные в Лихости, давно привыкли это делать, так что через мгновение остаются только переходники.
Я шагаю вперед с другими ребятами и пускаюсь трусцой. Мы пару секунд бежим рядом с вагоном и затем бросаемся вбок. Я не такая высокая и сильная, как некоторые, и потому не могу подтянуться. Я цепляюсь за ручку рядом с дверью, ударяясь плечом о вагон. Руки дрожат, и наконец правдолюбка хватает меня и затаскивает внутрь. Задыхаясь, я благодарю ее.
Я слышу крик и оборачиваюсь. Коротышка-эрудит с рыжими волосами вовсю работает локтями, пытаясь догнать поезд. Эрудитка у двери протягивает парню руку, но он слишком отстал. Когда мы уезжаем, он падает на колени рядом с рельсами и обхватывает голову руками.
Мне становится не по себе. Он только что провалил инициацию Лихости. Теперь он бесфракционник. Это может случиться в любой момент.
— Все в порядке? — живо спрашивает правдолюбка, которая мне помогла. Она высокая, с темно-коричневой кожей и короткими волосами. Хорошенькая.
Я киваю.
— Меня зовут Кристина. — Она протягивает руку.
Рук я тоже давным-давно не пожимала. Альтруисты приветствуют друг друга кивком, знаком уважения. Я неуверенно беру ее ладонь и дважды встряхиваю, надеясь, что жму не слишком сильно или слабо.
— Беатрис, — представляюсь я.
— Ты знаешь, куда мы едем?
Ей приходится перекрикивать ветер, который задувает через открытые двери все сильнее с каждой секундой. Поезд набирает скорость. Я сажусь. Ближе к земле проще сохранять равновесие. Девушка выгибает бровь.
— Быстрый поезд значит ветер, — поясняю я. — Ветер значит падение. Садись.
Кристина садится рядом и подается назад, чтобы прислониться к стене.
— Наверное, мы едем в штаб-квартиру Лихости, — говорю я, — но я не знаю, где это.
— А разве кто-нибудь знает? — Она качает головой, усмехаясь. — Можно подумать, они выскакивают из дыры в земле.
Порыв ветра проносится по вагону, и остальные переходники валятся друг на друга, сбитые с ног. Я наблюдаю, как Кристина смеется, хотя ничего не слышу, и растягиваю губы в улыбке.
За моим левым плечом оранжевый свет заходящего солнца отражается в стеклянных стенах, и я смутно вижу
Сегодня очередь Калеба готовить ужин. Кто займет его место — отец или мать? И что они найдут в его комнате, затеяв уборку? Я воображаю книги, запихнутые между комодом и стеной, книги под матрасом. Жажда знаний заполнила все тайники в его комнате. Он всегда знал, что выберет Эрудицию? А если знал, как я могла не заметить?
Какой же он хороший актер! При этой мысли меня начинает подташнивать. Пусть я и оставила родителей, но, по крайней мере, я не слишком искусно притворялась. И все знали, что я недостаточно самоотверженна.
Я закрываю глаза и вижу, как отец и мать сидят за обеденным столом в тишине. Последние остатки бескорыстия заставляют мое горло сжаться при мысли о родителях; а может, это своекорыстие, ведь я знаю, что никогда больше не буду их дочерью?
— Они спрыгивают!
Я поднимаю голову. Шея болит. Я сижу, скрючившись у стены, уже по меньшей мере полчаса, прислушиваясь к реву ветра и глядя, как размазанный город проносится мимо. Я подаюсь вперед. В последние несколько минут поезд замедлил ход, и я вижу, что крикнувший парень прав: лихачи из передних вагонов выпрыгивают из поезда на крышу. Рельсы протянуты на высоте семи этажей.
От мысли, что придется выпрыгнуть из движущегося поезда на крышу, зная, что между краем крыши и рельсами есть щель, меня едва не выворачивает. Я пробираюсь вперед и, пошатываясь, иду на противоположную сторону вагона, где остальные переходники выстраиваются в очередь.
— Нам тоже придется спрыгнуть, — говорит правдолюбка. У нее большой нос и кривые зубы.
— Замечательно, — отвечает правдолюб, — чего уж разумнее, Молли. Спрыгнуть с поезда на крышу.
— На это мы и подписались, Питер, — указывает девушка.
— Ну и пусть, а я не буду, — произносит товарищ за спиной.
У него оливковая кожа, на нем коричневая рубашка — он единственный переходник из Товарищества. Его щеки блестят от слез.
— Ты должен, — говорит Кристина, — или провалишь инициацию. Ну же, все будет хорошо.
— Нет, не будет! Я лучше буду бесфракционником, чем мертвецом!
Товарищ качает головой. В его голосе паника. Он продолжает трясти головой и смотреть на крышу, которая приближается с каждой секундой.
Я с ним не согласна. Я лучше буду мертвой, чем опустошенной, как бесфракционники.
— Ты не можешь его заставить, — говорю я, глядя на Кристину.
Ее карие глаза широко распахнуты, а губы сжаты так сильно, что изменили цвет. Она протягивает мне руку.
— Возьми, — произносит она.
Я поднимаю бровь, собираясь сказать, что мне не нужна помощь, но она добавляет:
— Я просто… не смогу, если меня кто-нибудь не потащит.
Я беру ее за руку, и мы встаем на краю вагона. Когда он пролетает мимо крыши, я считаю:
— Раз… два… три!
На «три» мы выпрыгиваем из вагона. Мгновение невесомости, и мои ступни врезаются в твердую землю, а голени пронзает боль. Из-за жесткого приземления я растягиваюсь на крыше, прижатая щекой к гравию. Я выпускаю руку Кристины. Она смеется.