Избранное в 2 томах. Том 1
Шрифт:
Леопольд Австрийский, то бишь Семка, разевает рот и столбенеет в восхищении.
Это неожиданно пришедшее на ум воспоминание о короле Львиное Сердце, о герцоге австрийском и его подземелье определило, однако, весь характер будущей дружбы между Юрой и Семкой. Что оно означает и откуда это: «презренный раб моего смирения» — из песни или из сказки? Юра охотно рассказывает о крестовом походе тысяча сто девяностого года, о восстании Мессины, о французской принцессе — прекрасной Алисе, и ее лукавой сопернице, коварной Беренгарии Наваррской, о блестящей победе над Саладином, осаде Яффы, о борьбе за иерусалимскую корону, буре у берегов Аквилеи, австрийском плене, венских подземельях, о побеге с помощью менестреля Блондена — все, все рассказывает Юра, все, что вчера
Семка слушает разинув рот. Грудь у него вздымается, он ежесекундно меняется в лице. Глаза круглые и неподвижные. Когда Юра кончает, Семка не успевает закрыть рот — он сразу тоже начинает рассказывать. Заикаясь, захлебываясь, не успевая перевести дух от волнения.
Что там какие-то неизвестные, а может, и нарочно выдуманные английские короли, австрийские герцоги и французские принцессы! Сицилия, Мессина, Палестина! Да здесь, в Белой Церкви, вон направо, стоит церквушка, а налево костел, так это и есть та церковь, где молился Кочубей, которому гетман Мазепа срубил голову, а это тот костел, который раньше был замком, где сидел перед казнью Кочубей, про которого в книжке Пушкина так и сказано: «В одной из башен, под окном, в глубоком, тяжком размышленье, окован, Кочубей сидит и мрачно на небо глядит». Вон она, та башня, видишь? Та, что слева. А смотрел он через вон то окно. Как раз, верно, сюда, где сейчас Юра с Семкой стоят и разговаривают… Юра разинул рот и застыл. Семка даже приплясывает от восторга… Право слово! В стенах, в костеле до сих пор еще кольца от цепей. И во все стороны: к церкви, к речке, к лесу — подземные ходы. Право слово!.. Семка уже надумал этим ходом куда-нибудь добраться. Вон слободские ребята — сапожников Казимирка и мельничного слесаря Федько — лазили уже в тот, что к реке. И чуть там не задохлись. Дышать нечем. Воздуха нет. Зато костей и черепов полно. Право слово! А еще, говорят, сабли валяются да золотые деньги рассыпаны. Семка решил этим ходом непременно пойти и те деньги посбирать. Зачем им пропадать зря? И чертей он не боится. Это же не клад, а просто так разбросано. Черти только клады стерегут. А на раскиданные деньги чертей не напасешься. Вот вчера мамка дала Семе копейку, а он ее потерял, так что ж ты думаешь — ее где- нибудь черт охраняет? Ерунда! Семка пойдет вместе с Казимиркой и Федьком, которые уже знают дорогу. Юра, если хочет, тоже может с ними пойти. И вообще можно сейчас же отправиться к ним и сговориться. А заодно и на череп посмотреть. Какой череп? Известно какой — обыкновенный, человеческий. Они его оттуда, из подземелья, принесли. Порубанный саблей, вот такущие дыры в голове, и челюсть перебита. Право слово… Череп самого Кочубея.
Юра с Семкой срываются и бегут. Федько и Казимирка живут недалеко, сразу за углом, но надо спешить, пока не вернется отец Федька с мельницы, потому что когда он приходит, он сразу начинает Федька пороть, и тогда у Федька уже нет времени на ерунду.
Юрино сердце падает и подпрыгивает в груди, точно в пустом пространстве. Он на улице один, без мамы и папы, без сестры и даже без брата. Какое это чудесное чувство — чувство самостоятельности! Кроме того, он сейчас увидит череп Кочубея и сговорится с Казимиркой и Федьком о походе в подземелье. Золотые монетки пускай уж забирает себе Семка. Юра выберет добрую саблю. Может, там где-нибудь валяется сабля самого Кочубея?
Казимирка с Федьком встречают их, однако, не так, как они ожидали. Они вдруг появляются над забором своего двора с большими комьями сухой земли в руках… Один комок попадает Семке в грудь, другой стукает Юру в темя и сбивает шапку. Юра вскрикивает, хватается за голову и падает на землю. Но цвет его волос уже замечен и на Федька с Казимиркой производит такое же захватывающее впечатление. На перекладине забора они исполняют танец дикарей и орут на всю улицу, так что слышно, наверно, и на том берегу реки: «Рыжий красного спросил, чем ты бороду красил, — я не краской, не замазкой, я на солнышке лежал, кверху бороду держал!..»
Второй комок угодил Семке в ухо, и он с ревом пустился назад, наутек. Юра спешит за ним — один комок попадает пониже пояса, другой в правое плечо…
Вечером Юра сидит над толстым томом Пушкина, раскрытым на поэме «Полтава». Неужто это правда, что все, о чем тут написано, действительно происходило как раз здесь, где живет сейчас Юра, где он каждый день ходит, может быть, там, где он сейчас сидит? И неужто то, что было, в самом деле когда-то было? Как было вчера, как есть сегодня, как будет завтра? Даже страшно!..
Луна спокойно с высоты
Над Белой Церковью сияет
И пышных гетманов сады
И старый замок озаряет…
Юра смотрит в окно. Господи! Ну конечно же! И луна, и высота, и спокойно, и сияет… Вот тебе и Белая Церковь! Мог ли Юра когда-нибудь подумать?… Юра снова смотрит. Против окон сквер, за ним городской сад, а еще дальше огромный парк графини Браницкой, Александрия. Ясное дело! Это они и есть — «пышных гетманов сады». А старый замок был там, где сейчас костел, об этом же и Семка говорил…
— Мама! — взволнованно спрашивает Юра — Это все правда, что Пушкин про Белую Церковь написал?
— Правда, Юрок, правда, — говорит мама.
— И Мазепа был, и Кочубей?
— Ну как же!
— И Пушкин был с ними знаком?
Мама смеется:
— Пушкин жил, когда и Мазепа и Кочубей уже давно умерли.
— Как же он знал, что было до того, как он родился?
— Ему рассказали старые люди.
— А откуда же они могли знать не только то, что было, но даже что Кочубей думал, когда сидел совсем один, да еще в запертой башне?
— Этого никто не знал.
— Значит, Пушкин врет и все это неправда?
— Нет, правда. Но это — художественная правда.
— А что такое художественная правда?
Отец отталкивает от себя задачник, швыряет карандаш и гремит, улыбаясь в бороду:
— Ты еще оболтус! Ты еще не можешь этого понять. Вот вырастешь, станешь писателем, тогда и разберешься, что это такое.
— Ладно, — говорит Юра. — Это как Пушкин?
В самом деле. На свете столько непонятного. И никто ничего не знает. Взрослые по большей части только притворяются, что знают. А чуть что — за каждой справкой бегут к шкафу и вытаскивают энциклопедию. Все можно узнать из книжек. И все знают только то, что в книжках написано… Юра снова смотрит на маму.
— А писатели как, специально родятся, или можно ими сделаться?
— Можно сделаться, — отвечает мама.
— Но надо иметь талант, — откликается папа.
— А я имею талант?
— Имеешь! — гладит мама Юру по голове и улыбается.
— Тогда все ясно. Писателем тогда стоит стать. Знать все! Это соблазнительно. Уши у Юры вспыхивают. Ладно, он станет писателем. И напишет много, много книг. И о том, что он сам будет знать, и о том, что расскажут ему старые люди. И вообще — обо всем. Художественную правду. Что же касается Казимирки с Федьком, то это им так не пройдет! Семка обещал подговорить еще двух ребят — сына повара и фельдшерова сына — Ваську и Васюту. Вчетвером они нападут на Федька и Казимирку, намнут им бока и отберут совсем череп Кочубея. Отобрать череп Кочубея совершенно необходимо. Без черепа Кочубея и жить не стоит.
Васька повара и фельдшеров Васюта охотно дали согласие. Череп Кочубея их не слишком волновал, но Казимирка с Федьком и им въелись в печенки — из-за своего забора они швыряли камешками в каждого, кто не мог сразу их отлупить. Васька и Васюта передали через Семку, что надо сначала встретиться и обсудить план нападения на врага.
Встреча состоялась под плотиной у мельницы.
Теперь путь на волю был уже Юрой открыт: в дальний угол сада, на старую грушу, затем на ветку и — улица…
Навстречу Юре и Семке со старого жернова у самой воды встают двое мальчишек. Васька — стройный и черненький, Васюта — приземистый блондин. Они на год старше Юры и Семки. Это и хорошо! Пускай теперь сунутся Казимирка с Федьком! Юра направляется к новым знакомым широким шагом, неся перед собой правую руку, протянутую для дружеского пожатия.