Избранное в 2 томах. Том 1
Шрифт:
Смятый батистовый манжет снова запрыгал перед глазами. Аглая! Милая, любимая, желанная! Он бросился к окну, к столу, к двери. Это невозможно! Это сон. Или чьи-то идиотские шутки. Это черт знает что такое!
Телефоны шелестели на окне, в прихожей тикали ходики, двое вестовых громко храпели за дверью в соседней комнате.
— А!
Парчевский с размаху саданул кулаком по желтому телефонному аппарату. Тот подпрыгнул на подоконнике и с грохотом покатился на пол. Теперь еще схватить чернильницу, запустить ею в окно! Сломать стол! Швырнуть табуретом в лампу!
За
— Чего тебе? — заорал Парчевский, страшный, черный, с растрепанными волосами, в распахнутой шинели, и поднял кверху кулаки. — Вон сию же минуту! Погоди!!! — заревел он тут же. — Сюда!
Часовой, дрожа, проскользнул в дверь и остановился на пороге.
— Беги во флигель! Двадцать казаков на коней! Нет! Стой! Сюда! Сюда двадцать казаков, ко мне! Немедленно! — Глаза его округлились, лицо пылало кумачом, кулаки дубасили по столу.
Часовой мигом исчез и прикрыл дверь.
Но дверь тут же отворилась, и на пороге встал прапорщик Туруканис. Парчевский стоял против него, растерзанный, дикий.
— Что случилось, пан сотник? — встревоженно спросил Туруканис.
— Поднять сотню немедленно! Двести патронов на винтовку! Двадцать лошадей седлать! Двадцать гонцов!
Туруканис вошел в комнату.
— Осмелюсь спросить, пан сотник, какая предстоит операция?
Парчевский вдруг плотно застегнул шинель и надвинул фуражку на самые брови. Правую руку он засунул глубоко в карман.
— Захватить и разнести в щепы контрразведку, прапорщик Туруканис! — просипел он одними губами. — Понятно? Я поднимаю восстание против всей этой сволочи! К черту! Немедленно, сейчас! Стоп! — Он остановил движение Туруканиса, потянувшегося к кобуре, и выхватил из правого кармана браунинг. — Ваше оружие, прапорщик, попрошу на стол.
Туруканис стоял тихий, неподвижный. Он был бледен, как всегда, и мускулы на лице, как всегда, забегали желваками. Две секунды он смотрел Парчевскому прямо в лицо. Потом взялся за пояс и расстегнул пряжку. Кобура с револьвером повисла с правой стороны.
Туруканис не спеша подошел к столу и положил кобуру перед Парчевским. Затем отступил на шаг назад.
— Пан сотник, — сказал Костя. — Я не знаю причин, которые так взволновали вас. Но… товарищ Парчевский, комитет запрещает вам выступать без моего согласия.
Парчевский сел, и браунинг выпал из его руки на стол. Он весь отяжелел, лицо его побледнело. Глаза уставились в спокойное, неподвижное лицо прапорщика Туруканиса.
— К… комитет? — прошептал Парчевский. — Какой комитет?… То есть вы хотите сказать, что вы, Туруканис…
— Я совсем не Туруканис, — просто ответил Костя.
Парчевский хотел встать, но не встал. Хриплый, странный хохот вырвался из его горла. Он смотрел на спокойное лицо перед собой и дико хохотал.
Но тут же прервал смех и упал головой на руки. Крупные слезы закапали из-под пальцев на зеленое сукно, стола.
— Прапорщик… или — кто бы вы там ни были… понимаете… я ее люблю…
— Это петлюровская контрразведка, — сказал Костя, пробежав глазами письмо на манжетке.
— Один черт! Немцы, петлюровцы, оккупанты!
Правая рука Парчевского бессильно упала на стол, и пальцы легли на холодную, черную сталь браунинга. Костя бросился вперед и крепко прижал к столу локоть Парчевского. Но тот все же успел нажать спуск — раз, и второй, и третий.
Три пули, одна за другой, пронеслись сквозь открытую дверь и ударили в ходики на стенке прихожей. Ходики остановились.
Но Костя уже вырвал револьвер и положил к себе в карман.
Бледный часовой, дрожа, стоял на пороге.
— Двадцать казаков подняты, пане сотник!
Костя небрежно кивнул часовому. Затем вышел за дверь, в прихожую, на крыльцо. Двадцать казаков стояли в две шеренги, вдоль тротуара.
— Спасибо, хлопцы! — весело крикнул Костя. — Ложитесь спать! Это была только боевая проверка.
«Мы вступили в последний и решительный бой»
Странное, жуткое, неправдоподобное зрелище предстало перед Катриными глазами.
Катря стояла на балкончике водонапорной башни. Огромное шестиэтажное здание многорезервуарной водокачки находилось возле депо. Насыпь здесь, разрезая город надвое, господствовала над всей окрестностью, и на обширной территории железнодорожной станции не было ни одного места, недоступного взгляду отсюда, сверху. Ниже, по обе стороны насыпи, лежал город со своими предместьями и слободами, и он тоже отсюда был виден весь — со всеми закоулками, оврагами и рощицами. А дальше расстилались холмистые поля — до самой полосы леса на горизонте — на юго-западе и северо-востоке. Кругозор тут открывался на много километров. Сейчас, правда, уже завечерело, и облачное сизо-черное небо опустилось совсем низко, но синим светом только что пала на землю первая пороша — и глаз видел далеко.
Однако не красота окружающего поразила Катрю.
Огненная линия опоясывала пригородные слободы, город и территорию железнодорожного узла. Станция и город стояли в огромном огненном кольце: охватывая их почти замкнутым кругом, вдалеке, у полоски леса, мигали, переливались, притухали и снова вспыхивали многочисленные огни. Первый снег падал редкий и медленный, в воздухе ни дуновения, и жаркие отблески огней подымались с бело-синей земли высокими светящимися столбами. Серое тяжелое небо, как гигантский потолок, лежало на этих колоннах розового мрамора.
Это пылали вокруг города сотни и тысячи костров.
Крестьяне вышли из окрестных сел и взяли город в осаду. Они обложили город, как волчье логово.
Грелись ли они у огня в своих лагерях? Или это была страшная и наивная стратегия психической атаки?
На станции и в городе и впрямь залегла большая волчья стая. Под грозовым натиском красных частей правительство «украинской народной республики» снова бежало к границе. Министерства из столицы уже эвакуировались. Министерские поезда прибыли утром и выстроились рядышком против вокзала. С минуты на минуту ждали прибытия поезда директории и самого «головного атамана», «батьки» Петлюры.